Вор весны (ЛП) - Макдональд Кетрин. Страница 8

— Твоя кошка. Твоя кошка случилась с моими руками. Она дикая.

— Вау, они на самом деле выглядят плохо. У тебя есть какой-нибудь антисептический крем…

Я прерываюсь, потому что понимаю, что это звучит так, будто я предлагаю ему помощь, будто я обеспокоена. Сефи, что с тобой такое? Не предлагай перевязать руки своему похитителю!

— Я всемогущий Лорд Ночи. Мне не нужен крем.

— Всемогущий Лорд Ночи, которого одолела кошка.

— Меня не одолела кошка. Мне удалось закрыть ее в сумке. Я выиграл эту битву, кошачью.

Пандора замахивается на него и он отступает на несколько шагов.

Я ничего не могу с собой поделать. Просто смеюсь. На секунду меня перестает волновать, что он должен быть всемогущим сумасшедшим мальчишкой-убийцей. Я забываю, что он похитил меня. На одно крохотное мгновение он становится просто неуклюжим подростком, которого напугала кошка.

А потом я вспоминаю все остальное.

— Спасибо за вещи, — холодно говорю я ему, жалея, что сказала спасибо.

— Не за что, — его лицо лишено всякого выражения, и он пятится к двери. — Меня нет здесь большую часть дня, — говорит он, повернувшись ко мне спиной. — Так что у тебя есть полная свобода действий в этих стенах. Дворец позаботится о твоих нуждах, если меня не будет рядом.

— Подожди, — говорю я, останавливая его на полпути.

Он поворачивается назад, выглядя почти полным надежды.

— Да?

— Я, э, не мог бы ты, эм, лоток для Пандоры? И, может, немного кошачьего корма…

— Попроси еду на кухне, — отрезает он. — Что касается других вопросов… — он пересекает комнату, поравнявшись с Пандорой, и смотрит ей прямо в глаза. Он шепчет ей что-то низким, мрачным голосом, и она со свистом уносится в ванную.

— Отныне она будет пользоваться туалетом, как цивилизованная кошечка.

— Ты только что… зачаровал мою кошку?

— Да. Я сделал что-то не так?

— Нет, мне просто интересно, почему ты не сделал это до того, как она исцарапала тебя в лоскуты.

— Как, по-твоему, я запихнул ее в сумку? — едва заметная улыбка, а затем он исчезает в коридоре.

И я снова одна.

Глава 5

Я лежу на своей кровати под балдахином из лепестков, пальцы запутались в мехе Пандоры, а я задаюсь вопросом, что, черт возьми происходит.

Я понимаю, что он пытался зачаровать меня в ночь вечеринки, чтобы я ушла, но по какой-то причине чары не сработали.

А потом он пытался убедить меня выпить вино.

А когда я отказалась, заставил меня это сделать.

Поцелуй не был поцелуем.

Не понимаю. Зачем идти на все эти неприятности, чтобы спасти меня?

И почему меня не получилось зачаровать?

Хочу спросить, но не хочу искать его. Хочу знать, но не хочу спрашивать.

Он все еще остается тем человеком, что привел меня сюда. Тем человеком, который угрожал убить Либби. Который убил того мужчину, не колеблясь ни секунды.

Даже если он не может лгать, ему нельзя доверять.

Я осматриваю сумку с вещами, которые он принес мне из моей комнаты. По большей части, выглядит так, будто он обыскал мой прикроватный столик. Набор для вязания крючком, несколько моих мягких игрушек, блокнот для рисования и карандаши, стопка книг, которые я всегда там держала. Некоторые из них мне еще предстояло прочесть, а некоторые я так часто перечитывала, что запомнила отрывки. «Лев, Колдунья и Платяной шкаф», «Приключения Алисы в стране чудес», «Питер Пэн и Венди».

Последняя книга была прекрасно иллюстрированным изданием, старым и пропитанным историей, намного лучше, чем хлипкий экземпляр в мягкой обложке, который я до дыр зачитала много лет назад.

Это моя любимая. Она пришла ко мне в день моего тринадцатилетия, завернутая в красивую бумагу с рисунком из листьев. Записки не было, но надпись длинным, изящным почерком гласила: «Дорогая Персефона, иногда мне хочется, чтобы ты никогда не взрослела».

Она не была подписана, но в то время я была убеждена, что она досталась мне от матери. Никто, кроме папы и бабушки, никогда не говорил, что хотел бы, чтобы я не взрослела. Это было так по-родительски сказано. От кого еще она могла быть?

Я не рассказала об этом папе. Не сказала, потому что не хотела ошибиться. Не хотела узнавать, что он отправил ее и, возможно, заставил кого-то другого подписать ее, как письмо Санта-Клауса, предположение, что его отправила моя мать, не было откровенной ложью.

Я сложила единственную ее фотографию, которая у меня была, в суперобложку и перечитывала каждый раз, как скучала по ней.

Люди говорят, нельзя скучать по тому, чего у тебя никогда не было, но я скучаю по своей матери всю свою жизнь. Я так мало знаю о ней, только то, что она и мой отец познакомились, когда он был в творческом отпуске на Крите. Ее звали Дафна. У меня ее кудри и улыбка, а у нее есть частичка меня, которую я не могу назвать. Они встречались несколько месяцев, а потом он вернулся в Лондон.

Год спустя она появилась на пороге его дома со мной в придачу. Следующая часть истории была смягчена и рассказана мне мелкими фрагментами на протяжении нескольких лет, когда я стала достаточно взрослой, чтобы лучше понять, когда папа смог найти более убедительный способ объяснить, почему она не могла оставить меня.

— Она хотела тебя. Хотела, Сефи, но… она не могла справиться сама. Ей нужна была небольшая помощь, — послеродовая депрессия. Это объясняет, как она смогла отдать своего ребенка и уйти, думая, что папа лучше мне подходит, чем она.

Но это не объясняло, почему она держалась вдали. Это не говорило мне, оглядывалась ли она когда-нибудь назад и думала ли обо мне так же часто, как я думала о ней.

Никто не спрашивает, когда у тебя нет отца. Это глупо, это сексизм, но они понимают. Общество привыкло к этому. Папы уходят.

Однако, когда у тебя нет мамы, люди спрашивают, почему. Они странно на тебя смотрят, словно с тобой что-то не так, или предполагают, что она, должно быть мертва, потому что, какая мать бросит своего ребенка?

Иногда трудно не поддаваться этому чувству. Еще труднее самой задавать этот вопрос, не обвиняя ее вместо себя.

Если со мной все в порядке, значит, что-то не так с ней.

Ничто в ее фотографии не говорит ни о чем подобном. Она выглядит обычной. Теплой. У нее каштановые кудри, темные глаза, оливковая кожа. Она похожа на чью-либо маму.

Иногда я задаюсь вопросом, есть ли у меня братья и сестры, двигается ли она дальше. Достаточно ли они для нее хороши, раз я нет. Ненавижу то, что, возможно, никогда этого не узнаю. Она никогда не называла отцу своего полного имени.

Возможно, она навсегда останется для меня чужой.

Я смотрю на ее фото и впервые чувствую тоску по другому человеку на фотографии рядом с ней. По Папе.

Слезы текут по моему лицу, крупные, тяжелые, сдавленные рыдания.

Я плачу какое-то время. Плачу по дому, по Папе и Либби, по всему, чего хочу, и по всему, что не имеет смысла. Ч рыдаю а мех Пандоры.

Не могу поверить, что он вернулся за моей кошкой.

Почему-то это заставляет меня плакать еще сильнее. Это был продуманный поступок, и я не понимаю, почему он это сделал, и задаюсь вопросом, должна ли я должным образом отблагодарить его, и ненавижу, что это не имеет смысла.

Прекратив плакать, я проскальзываю в ванную комнату, чтобы принять ванну. Бабушка всегда говорила мне, когда ты несчастен, очищение сделает тебя капельку менее несчастным. В какой-то степени она права. Мои страхи утихают, хотя бы на время, пока я не вылезаю наружу.

Я вытираюсь полотенцем и заворачиваюсь в шелковый халат, который висит на двери. Это все равно что надеть теплый воздух и пахту. Пандора вьется у моих ног, и я ненадолго прижимаю ее к себе, а после направляюсь к гардеробу.

В нем собрана самая потрясающая коллекция платьев из всех, которые я когда-либо видела. Мягкие, изящные, воздушные и сверкающие, огромные, широкие бальные платья, украшенные розами. Наряды, которые сливаются и переливаются. Наряды, которые поют о весне и лете и которым не место в этом темном, бессезонном месте.