Голоса животных и растений - Корочанцев Владимир Алексеевич. Страница 24

— Нынешние властители, едва выдвинувшись из низов, уже пренебрегают верблюжьим сукном, иначе говоря, забывают о скромности, и тем самым нравственно хоронят себя. Настоящие дервиши всегда носили одежду из такой ткани, — услыхал я от муэдзина Мухаммеда Хасана Али.

Но со временем даже толкования библейских сказаний претерпевают изменения. Ныне для христиан дромадер символизирует покорность, податливость, умеренность и сдержанность, а иногда, хотя и значительно реже, — гордыню и алчность. Трогательное, бессловесное животное в жизни вызывает острое чувство сострадания: оно постоянно трудится, трудится и трудится. Увы, не всегда люди правильно оценивают это, не всегда относятся справедливо к верблюду, а ведь доброе слово и верблюду приятно. «Велик верблюд, да воду возят, мал соболь, да на голове носят». Наверное, эта наша пословица родилась на свет только потому, что на Руси мозоленогие не водились.

Пробивает роковой час — и верблюд умирает: смиренно, безропотно, тихо, словно песня, которая, отзвучав наяву, долго не умолкает в душе. Обессилев, он опускается на колени, кладет голову на теплый песок, закрывает глаза и уже больше никогда не поднимается.

— Верблюд покорен, — рассуждал Мухаммед Хасан Али. — Ах, если бы люди были такими же послушными и терпеливыми; они тогда многого бы достигли. Слово «ислам» означает покорность, предание себя единому Богу. Аллах был прав, когда выделил верблюда среди других животных.

В его рассуждениях сквозила романтическая мечта об обществе верблюдоподобных существ, а у меня в памяти промелькнули пословицы: «И верблюд посещает Мекку, но хаджи не становится»; «Был бы верблюд, а седоки найдутся». Последняя пословица позволила мне мысленно перенестись на собственную родину, где простому труженику всегда было нелегко среди всякого рода «седоков». Примерно такими же, как муэдзин, глазами посмотрел на верблюда алжирский поэт Нордин Тидафи, который вообразил себя в шкуре одногорбого и сочинил стихотворение «Верблюд». Это хвала дромадеру, который «познал мудрость жизни» и видит о своей «порабощенной расе беззаботные сны, перемешанные с тревогой».

Но только ли покорность удел верблюда? Его смирение связано отнюдь не с безволием, а с постоянным напряжением всех физических сил, с готовностью к действию. Сомалийцы видят в стойком животном символ счастья и борьбы. И наверное, они тоже правы. Поэт Сайид Мухаммед Абдилле Хасан говорил, что человеку, способному хорошо ухаживать за верблюдом, можно доверять в борьбе против английских колонизаторов.

писал он в одном из стихотворений, ставшем народной песней.

В январе 1799 года Наполеон Бонапарт, уподобившись Ксерксу, сформировал в своей армии, высадившейся в Египте, верблюжий полк. При 50-градусной жаре солдаты в синих шерстяных мундирах скоро погибали, но не от сабель мамлюков, а от солнечного удара. Верблюды, однако, оставались живы. Увы, французы не извлекли должных уроков из случившейся трагедии, а вместо этого почему-то обиделись на невинных животных, придав с тех пор слову «верблюд» оскорбительный оттенок.

Привязанность кочевников к одногорбым великанам, которые кормят и вдохновляют народ, в Сомали и некоторых других странах сопоставима с их любовью к матери, к суженой и даже соперничает с этими чувствами. Всем этим наполнена сомалийская поэзия.

В этих строках поэта Хаджи Адена Ахмеда излита не только любовь к верблюду, но и предметно показаны лишения, к которым должен быть готов пастух. Народ, сделавший своим героем труженика, достоин глубокого уважения.

«Клянусь верблюдом!» — возглашают сомалийцы, арабы-бедуины и туареги, когда хотят, чтобы им поверили. Нарушить подобную клятву равносильно тому, чтобы лишиться благоволения судьбы. «Великое животное! Чтобы утереть верблюду сопли, надо допрыгнуть до его морды!» — процитировал в середине 60-х годов во время нашей беседы пословицу народа бамбара тогдашний министр по делам молодежи и спорта Мали Мусса Кейта. Австралийский этнограф Хаммер-Пургшталл насчитал в аравийской литературе 5744 метафоры и эпитета, касающихся верблюда.

Ничто пока не грозит авторитету верблюда в Сомали или в Сахаре, разве что кто-нибудь, объятый манией псевдопрогресса, возведет для кочевников многоэтажные дома. И все же некоторые взгляды со временем, без сомнения, меняются. Века верблюдоводства воспитали в кочевниках презрение к труду земледельца. Еще недавно, когда сомалийцу предлагали взять в руки мотыгу или сесть за штурвал трактора, он кровно обижался. «Кто прикасается к земле, тот унижает себя. Смотри в небо», — твердили здесь исстари. Теперь дети пустыни и сухой саванны начинают обращать хозяйский взор и вниз, на землю-кормилицу, постепенно избавляясь от предрассудков, но при этом сохраняя непоколебимую верность верблюду, служившему их отцам и дедам.

Сомалийцы видят в стойком животном символ счастья и борьбы. И они, наверное, правы. Но кроме всего прочего — и это нынче особенно актуально — в народном сознании образ верблюда укоренился как символ мира и спокойствия, столь необходимых сомалийцам сегодня. «Лучший загон для верблюдов — мир», — гласит стародавняя пословица, которую изначально мирный сомалийский народ, одурманенный теперь речами тщеславных, самолюбивых правителей, словно бы на время запамятовал.

Будучи в Сомали, я припомнил мысль Федора Глинки, высказанную в «Письмах русского офицера». Люблю, писал Глинка, видеть людей, хранящих закон, нравы и обычаи «праотцев своих». Простой народ страны на Африканском Роге старается следовать велениям природы и беречь разумное наследие старины.

Верблюд завоевывает Австралию

Пять верблюдов в весь опор несутся по пыльному краснозему к финишу под невообразимый гвалт трибун. «Вперед, Джесси!», «Не отставай, Джекел!», «Оставь их всех позади, Мейджор Драма!» — ревут болельщики. Вдруг один из дромадеров (как выяснилось, вздорное самолюбивое животное), лидировавший почти на всей дистанции, резко притормаживает — и медленно, по-хозяйски ложится прямо на беговой дорожке, буквально за пять метров до финиша, дабы перевести дух. При этом он издает громкий, долгий вопль. Видимо, дромадер решил, что с него хватит бессмысленной с его, верблюжьей, точки зрения беготни.

Отчаянные попытки жокея стронуть строптивого «спортсмена» с места остаются тщетными. Верблюд убежден в своей правоте. Более того, повернув к жокею голову, он еще и презрительно сплевывает непосредственно на возбужденного человека, покрыв того с головы до ног белесой пленкой липкой слизи. А гнев тех, кто поставил свои кровные на капризное животное, все равно будет обращен на несчастного наездника. Что возьмешь с упрямого верблюда?

— Кто же на верблюдов ставит? — упрекает сидящих вокруг болельщиков в необъективности один из рассудительных зрителей.