Длань Одиночества (СИ) - Дитятин Николай Константинович. Страница 4

Несгибающиеся пальцы тронули его затылок. Холодные, как предательство.

— Мой язык. Надо было съесть его, что бы я молчал!

— Валя…

— Любимый, беги!

Аркас отшатнулся, рефлекторно поворачиваясь. Френ вцепилась в полярную куртку. Труп из холодильника шипел, хрустя промерзшей плотью. Они сцепились как два кошмара, отбивая жертву друг у друга. В коридоре стало тесно. Позади зазвенело стекло: что-то разбило его.

— Уничтожь свой страх, — сказал кто-то, властно, глубоко. — Сделай это сейчас.

Аркас посмотрел на здоровый осколок, зажатый в пальцах.

Труп отбросил Френ от себя и ногой раздавил ее горло. Шизофрения дернулась и начала кровоточить. Аркас вздрогнул.

— Нет!

Забитые льдом глазницы уставились на Никаса.

— Ты заплатишь за то, что я остался там!

Обломанные ногти, черные от некроза, метнулись к его шее. Аркас закричал и не глядя ударил осколком. Тот тяжело воткнулся и порезал журналисту ладонь.

— Я считал тебя другом!

— Сгинь! Я ни в чем не виноват! Это была случайность!

— Случайность сделала меня твоей жертвой, — прошептал Валентин.

Никас ударил ногой, и колено призрака легко подломилось. Он упал, разбившись на кристаллы мутного льда, которые скрежетали, будто корчились. Осталось лицо, в паутине трещин.

— Желаю тебе стать жертвой своего случая…

Журналист лежал на лестничной площадке. От бетона кисло пахло пылью. Все было до отвращения очевидно. Любимый наркоман участкового все-таки спятил. Он шел к этому давно, и был не слишком шокирован результатом.

Он поднялся, цепляясь за перила. На нем было старое пальто и летние сандалии на босую ногу. Аркас не помнил, как все это оказалось на нем. Брюки еще куда ни шло. Мятая рубашка. Пальто. Но сандалии-то откуда? Как у иудейского паломника. Он посмотрел на свою дверь. Та была закрыта. В замке торчал ключ. Никас вынул его, разглядывая символ, выдавленный на железной двери. Рогатая голова.

«Господин».

Аркас нащупал в карманах бумажник и телефон. Ему фантастически везло. Он медленно перевязал порезанную руку носовым платком.

Потом Никас медленно спустился на этаж старейшины. Осмотревшись, он понял, что не видит игрушек, велосипедов и даже пластмассовый замок кто-то разобрал и унес. Ковры были скатаны и лежали у стены. Такого он здесь еще не видел. Даже стражи исчезли. Может быть, решили переехать, рассеяно подумал журналист.

На середине лестницы Никас остановился. Он услышал, точнее спиной почувствовал, как за ним приоткрылась дверь.

— Аркас. Никас Аркас!

Тот медленно обернулся.

Он увидел гипнотически-выразительный глаз и половину бронзового лица. Женщина внимательно смотрела на него, вытянув в проем руку, словно стараясь удержать. Даже с расстояния Никас видел, что у нее дрожит агатовый перстень. Картина была почти жуткой, так что Аркасу захотелось дернуть вниз со скоростью выстрела.

— Не бойся! — умоляюще прошипела женщина, моментально разгадав настроение Никаса. — Иди сюда, войди в мой дом. Иди, нам нужно поговорить. Для твоего блага.

Возможно, она использовала гипноз. Никас слышал, что натуральная магия северных народов на такое способна. Он подумал с обреченным спокойствием: а не выпить ли мне чаю с этой женщиной. Половина ее лица выглядит вполне симпатичной. Если опираться на принцип симметричности, то она должна быть очень даже ничего. Возможно, я с пользой для себя скоротаю время до начала приема. А если меня похитят, то можно будет, во всяком случае, вспомнить старые добрые времена, когда я был одним из самых стойких людей на земле. И не ныл.

— Ох, слава богу, — проговорила женщина, увидев, что журналист стал неуверенно, как на шарнирах, подниматься.

Когда Никас приблизился на расстояние пощечины, селькупка метнулась на него, едва не ударившись о косяк, и втащила внутрь. Под собственное «эй», Аркас оказался в полутемной прихожей, наполненной запахом тлеющей травы. За ним захлопнулась дверь, и сладко щелкнул замок.

— Обувь сними. Пальто повесь здесь.

Возраста она была непредсказуемого. С равным успехом ей могло оказаться и тридцать и пятьдесят с лишним. Здоровая пища, подумал Никас.

Он ожидал особенных этнических нарядов, но женщина была одета скромнее и привычнее. Как рачительная домохозяйка, готовая к любой ситуации: начиная от ежедневной уборки и заканчивая интенсивной детской отрыжкой. Передник, закатанные до колен шаровары и застиранная футболка с надписью «Франциск». Только на шее у нее висело большое ожерелье из костяных фигурок. Судя по тому, как оно пожелтело и запылилось в резьбе, Никас мог предположить, что пользовались им не часто.

— Спасибо, — ответил журналист, снимая свои дурацкие сандалии. И, чтобы не молчать, добавил: — Красивое ожерелье.

Женщина, а она оказалась действительно симпатичной, поджала губы, и, как опытная мать, тут же почуяла неповиновение.

— А ну в комнату! — вполголоса рявкнула она.

Любопытные чубы скрылись за углом коридора.

— Пойдем, — она поманила Никаса на кухню.

Там тоже было полутемно. По всей квартире горели лампады, накрытые тряпичными конусами. Окна были плотно зашторены. Никас с позабытым профессиональным любопытством разглядывал вывешенные под потолком обереги. Посреди стола лежал черный посеченный булыжник. Он был исполосован когтями какого-то зверя. Вокруг него собрались двое мужчин и один подросток лет шестнадцати. Они о чем-то тихо переговаривались. Увидев Никаса, люди одновременно встали, с той характерной поспешностью, которая обычно означает: вот черт, этот парень здесь! Именно тот парень. Которого мы хорошо знаем. Этот жук на многое способен, так что будьте настороже!

Какого хрена, подумал Никас взволновано. С него как будто спало наваждение. Что я здесь делаю? Зачем позволил завлечь сюда? Сейчас дадут по уху и поминай как звали. Его скрутило от реликтового, застарелого страха западни. Левую, пробитую, ступню, свело судорогой.

— Это он, — сказала селькупка и качнула головой. — Выйдите. Скажите второй, чтобы следила за детьми лучше, а не то своих не дождется. Девел украдет ее материнство. И позвоните старому, пусть не волнуется, ладит дела до конца.

Тщательно обойдя Никаса спиной к стене, мужчины покинули кухню, ведя между собой парня, как при обстреле.

— Да не бойся ты, — сказала селькупка, взглянув на согнувшегося Никаса. Она достала из кармана носовой платок и промокнула его лоб. — Нас не бойся, — многозначительно добавила она. — Садись за стол.

Никас, не чувствуя под собой ног, сел на предупредительно подвинутый стул.

Женщина чем-то орудовала у стойки. Выше над ней довлели полки, плотно заставленные банками. Никас видел столько заварных трав только в китайских магазинах. На едва дышащей плите что-то тихо побулькивало в большой десятилитровой кастрюле. С крючков на стенах свешивались сушеные корневища и разноцветные ромбические вышивки. На полу лежали мудреные половики. Атмосфера становилась почти волшебной.

— Откуда вы…

Он прервался. Перед ним оказалась кружка.

— Что это? — спросил он, чувствуя приступ злости на ситуацию. — Какой-то полыни наварили? Отвары из роголистника тернового?

— Это черный магазинный чай, — ответила женщина.

— А-а.

— Отвары тебе теперь вряд ли помогут.

Никас чуть не поперхнулся и отодвинул кружку.

— У меня такое впечатление, — сказал он, стискивая зубы, — что вы хотите мне что-то сказать. Как вы узнали мое имя?

— Мы всех в этом доме знаем, — невозмутимо ответила хозяйка, подвигая к нему вазу с финиками и садясь напротив.

— О-о-о, — протянул Никас, храбрясь, беря сразу два финика. — Сколько мрачной таинственности и неясного намека на скрытые силы в этом заявлении.

— Мы просто хорошо общаемся с участковым, — терпеливо сказала женщина. — Каждый человек имеет право знать, с кем он проживает в непосредственной близости. Никому не хочется жить рядом с наркоманами или извращенцами. У нас тут, между прочим, дети.