Длань Одиночества (СИ) - Дитятин Николай Константинович. Страница 89

— О-о-о! А-а-х! Да-а-а! Еще!

Котожрица, утерев с лица сливки, высоко задрала рясу, сняла ее через голову и выбросила на берег. Потом нагнулась, не сгибая колен, и продолжила бичевать краба. Это было зрелище, от которого сильно скакнуло давление сексуальности на десятки метров в округе. Аркас буквально ощутил его, как поцелуй между лопаток. Помимо того, что Котожрица была прекрасно сложена и не носила нижнего белья, она имела несколько изюминок, которые отличали ее от обычных идолов сексуальности. Например, маленький, но соблазнительный животик, родинку в виде кошачьей лапы на правой ягодице и, конечно, уши. Господи, подумал Аркас, ты слишком стар для всего этого.

— Думаю, я немного сбила грязь, — рыцарь любви, повернулась к Никасу.

Она показала майку, высоко задрав ее на вытянутых руках.

— Спасибо, — сказал Никас.

Он держался невозмутимо. Стараясь не поскользнуться, натягивал штаны. Журналист, еще не переживший достаточно встречу с Максиме, был поразительно целомудрен. Несколько раз он все-таки погружался в сливки, сражаясь с какими-то вздыхающими угрями. Угри оставляли на его теле синяки плотными розовыми губами.

— Думаю, я еще поработаю с ней, — задумчиво произнесла Котожрица и выжала на себя майку. Сливки заструились по ее округлой груди с нежно-розовыми сосками.

— Хватит. — Сказал Аркас. — Ты что, с ума сошла? Хочешь, что б я отдохнул, так укроти, пожалуйста, эту атмосферу порнографии вокруг себя.

Котожрица вздрогнула как от удара.

— Я только хотела развлечь тебя.

— Не надо, — отрезал Аркас.

Он отнял у нее майку и пошел на берег, шумно расплескивая сливки и отдирая последних угрей. Следуя тишине, Аркас забрался в какие-то заросли, густо растущие неподалеку. Выбирая места, где было поменьше лиан и прочих длинных извивающихся предметов, человек вырвался на поляну, поросшую обычной благословенной травой, и со стоном улегся на нее.

— Господи, — прошептал он. — За что? Если ты слышишь мой голос в этом мешке безумия, скажи, за что ты проклял меня этой кошмарной одиссеей? Дай мне подохнуть, если у тебя еще осталось хоть капля всепрощения.

— Нет. Должен Жить.

Из зарослей вышел Все. Он держался настороженно и несколько устало. Кое-где его покрывали синяки, похожие на укусы губастых угрей. Копье он держал при себе, но предупредительно обмотал наконечник тряпицей. Аркас глядел на него, прищурившись.

— Могу Здесь?

Человек вздохнул.

— Могу, могу. Это ж тебе не в людей копьями тыкать.

Все замахал руками.

— Нет. Нет. Больше Не Так.

Оружие было отложено на траву. Создатель присел рядом с Аркасом. Некоторое время он молчал, шумно вздыхая. А потом собрал некоторое количество внутренних сил, и создал чайную чашку из обожженной глины. Она появилась из ничего с характерным «хлоп» и Никас услыхал, к тому же, тоненькие раскаты грома.

— Хорошо, — сказал Все, оглядев чашку со всех сторон.

Краем глаза Никас наблюдал за ним. Кряхтя и порыкивая, Создатель вызвал из небытия еще одну чашку, правда немного неровную и без ручки.

— Нормально.

Следом, в хороводе крохотных молний и волнении реальности, был создан округлый чайник с тремя носиками, смотрящими в разные стороны. Из одного струился горячий пар. Из второго — тихонько свистел ледяной сквозняк. А третий плотно заткнут пробкой.

Все поманил Аркаса.

— Выпей со Мной.

Человек сел и скрестил ноги.

— Что это?

Чайник в руках Все, такой же примитивный на вид, как и хозяин, с застывшими неровностями и ямками, казался опасным. Но почему?

— Сосуд Это в Котором Живет Моя Сила. Есть Тут Греющая Жизнь и Ледяная Смерть. А Есть То, Что Я Утратил Попав Сюда.

Никас вопросительно глядел на образ.

— Всезнание.

Затем Все налил в чашку без ручки сначала из горячего носика, а потом из холодного. Жидкости, похожие, скорее, на эфир, смешались в чашке прозрачные и неосязаемые. Все откупорил третий носик. За пробкой потянулась красная нить какой-то слизи. Образ наклонил чайник, и долго держал его, пока из носика не показалась одна-единственная капля. Она сопротивлялась притяжению, но Все был терпелив. Водоворот противоборствующих сил в чашке окрасился в черный. Потом в белый. Все это трансмутировало в радужную горошину, которая быстро-быстро каталась по внутренним стенкам чаши.

— Как же я буду это пить? — осведомился Никас.

— Быстро! — рявкнул Все, и сунул чашу под нос Никасу. — Раскрой рот пошире!

От неожиданности Никас разжал челюсти, но недостаточно широко. Бусина вылетела наружу, словно разогнанный протон, и выбила человеку два передних зуба. По дальнейшим ощущениям, она так же пробила небо, разорвала правое полушарие мозга и расколола череп на выходе. Никас упал на траву, выплевывая кровь.

Всезнание.

Всезнание?

Многомирье обступило его, глядя в глаза не моргающими звездами. Оно было живым, но эта жизнь была рассеяна как песок из разбитых колб. Каждая звезда в молчании тянулась к другой. Тосковала и ждала воссоединения. Миры оплакивали свою разобщенность. Между ними гигантские пространства холода и тьмы скрадывали ищущие взгляды. Незримые нити, некогда прочные, теперь истончились и опасно трепетали, разрываясь, одна за другой.

Никас чувствовал, как мозговая жидкость течет по острым осколкам затылка. Все это когда-то было целым, — понял он. А теперь это большое пламя искрами разлетелось на расстояния недоступные счету. Но каждая искорка помнит, как свет большого очага разгонял тьму. Никасу казалось, что ему хотят что-то сказать. Из разноцветных туманностей доносилось тяжелое дыхание.

В разнообразии, индивидуальности и самостоятельности присутствовал какой-то фатальный изъян. Это ли поняла Максиме?

Никас пытался зацепиться за это понимание, разложить его детально, выцарапать ядрышко сути, но Многомирье уже отворачивалось от него. Так и не проронив ни слова.

— Нет, — прошептал Никас. — Постой. Чего ты на самом деле хочешь?

— Единения.

Дальше — тишина.

Никас языком проверил передние зубы. Они были на месте. Череп, конечно, тоже был цел. Трава нежно щекотала спину. Пахло дымом. Котожрица и Все сидели спиной к спине и курили длинные самокрутки из листьев. Дым, который они выдыхали, собирался в плотные облачка и вспыхивал зелеными огоньками.

— Я Смысл Жизни Дал? Дал. Поклоняйтесь. Восславляйте. Это Самое. Соблюдайте Законы. Нет, Давай-ка Мы Мир Познавать Будем. Я Вас Создал Неспособными Познать Его. Мир Слишком Сложен. У Вас Мозг с Капустку Размером. Вы ж Себя Истязаете.

— А как ты хотел, — ответила Котожрица, слегка растягивая гласные. — Дети растут и непослушаются. В этом их очарование. И вообще, в мире абсурда, смысл жизни, это такая утилитарная вещь. Сегодня нужен, завтра — нет. Зависит от конкретного положения в пространстве. Человек, крепко стоящий на ногах, — Котожрица затянулась, так что уши у нее загнулись назад, — кхм… начинает еще и руками за все хвататься. Переворачивать, смотреть, щупать. Зачем ему смысл жизни, если она сама по себе интересна? А вот когда он слаб и неуверен, тогда и начинаются все эти поиски черного кота в темной комнате. Переоткрывания вселенной. И такое. В итоге мы получаем — что?

— Что Такое? — выдохнул Все.

— Что смысл жизни, это костыль, который нужен слабым духом. Сильный человек просто делает то, что у него хорошо получается и учится тому, что пока не освоил. Так он находит себя. Вот настоящее счастье.

— Так Что Это? — вымолвил Все, поглаживая похотливо фыркающего ежика по мягким иголкам. — Я Должен Радоваться, Что Они Ушли От меня?

— Конечно! — воскликнула Котожрица. — Ты просто подумай… кхм… Ты просто подумай, что было бы, если б они все время жили с тобой. Детей рано или поздно надо выгонять на свежий воздух. Иначе на шею сядут.

Все оцепенело смотрел на дикую свинью с потрясающими локонами золотистой щетины. Свинья лежала под деревом телесного цвета, которое нежно массировало ветвями шесть рядов набухших сосцов.