Химеры — навсегда! Файл №314 - Картер Крис (1). Страница 8

Если ФБР ликвидирует разветвленную сеть наркоторговцев из этнических долбанных ниггеров, то в составе оперативной группы непременно оказывается ухоженный некурящий афроамериканец, ненавидящий рэп и пирсинг.

Если ФБР преследует русскую игорную мафию (специализация — «пьяница»), то в составе оперативной группы непременно оказывается российский стажер-увалень, присланный по обмену опытом, непьющий, столь не азартный, что даже за свой какой-нибудь доморощенный «Зенит» не болеет.

Если ФБР… Да не счесть примеров! Но сбалансированность — непременно. И не в угоду «мыльным» виртуалыцикам. Просто мир таков, каков есть. А он таков. Ксенофобии — гневное «нет»! И на каждую сложную гайку всегда есть болт с фигурной резьбой. И на Джорджа Могулию есть Цинци Хачулия. Диалектика, однако…

Однако диалектика диалектикой, но завтра с подозреваемым Магулией предстоит общаться не Хачулии, а спецагентам Молдеру и Скалли: «Уважаемый, вы — убийца-изувер? Нет? А тогда объясните, почему как только вас, уважаемый, упрятали за решетку, изуверские убийства прекратились, будто по мановению волшебной палочки. Прокомментируйте? Нет комментариев? Что ж, на нет и суда нет…»

Оно, конечно, в вопросе изначально заложена изрядная доля лукавства. Со времени обнаружения последней жертвы, Адониса Кастракиса, и заключения иод стражу подозреваемого, Джорджа Магулию, прошло всего ничего — двое суток. Но не ждать же еще три года, день за днем утяжеляя спуд косвенного доказательства: «Видите, уважаемый, сегодня опять не было изуверского убийства! И через неделю — не было. И через месяц. Год прошел — нету!.. Будем запираться или будем признаваться?!» Если подследственный неискушен в мелких хитростях профессионального дознавателя, то вполне может пойматься на элементарную уловку. М-м?

Впрочем, подозреваемый Джордж Магу лия вряд ли неискушен. Как-никак, отбыл срок в российской психушке, а там сурово спрашивают.

Ладно, утро вечера мудреней. Завтра видно будет.

Завтра-завтра, не сегодня.

А лучше бы сегодня. И тогда аргумент «ты изолирован — убийства прекратились» завтра имел бы некий вес. А так…

А как?

А так, что юноша бледный со взглядом горящим в ночи увлекся процессом — превращением дерьма в конфетку.

Дерьмо — битые бутылки, которых за полчаса ковыряния в мусоросборниках набирается с вагон и маленькую тележку.

Конфетка — финтифлюшки, идущие в сувенирной лавчонке по три доллара за штучку.

Юноша — стеклодув. Он этим на жизнь зарабатывает. Не ахти сколько, но все же лучше, чем хот-догами торговать или «сэндвичем» у секс-шопа озабоченных клиентов заманивать: «Только здесь и сейчас! Пальчик-с-мальчик!»

Прежде чем выдувать из стекла всяческие финтифлюшки, надобно довести до кондиции исходный материал. То есть стекло.

Берешь пустую бочку… такую, над которой граждане страны Бога и моей без определенного места жительства руки согревают, превратив ее в доморощенную печку..

Закатываешь бочку в пустующий дом на снос, предварительно удостоверившись, что там еще не обосновались на ночлег граждане страны Бога и моей без определенного места жительства.

Отыскиваешь на помойке детский тазик без дыр. В качестве варочного котла. Загружаешь в него битое стекло.

Водружаешь тазик-котел поверх бочки, в которой поддерживаешь равномерный костерок. И ждешь.

Вот оно, вот оно! Поплыло, поплыло. Не беспорядочная, разнокалиберная, многоцветная куча осколков — однородная густая тяжелая багровая масса. И помешиваешь, и помешиваешь. Еще немного, еще чуть-чуть, последний миг — он трудный самый! Тот миг, когда исходный материал доходит до кондиции, до нужной. И тогда подцепить текстолитовой трубочкой шмат «огненного киселя» и дуть-выдувать — хоть мышонка, хоть лягушку, хоть неведому зверушку, не снившуюся и кинокомпании Уолта Диснея!

Ожидание последнего мига требует полной сосредоточенности. Нет никого и ничего, кроме увесисто булькающего стеклянного варева! Следить, следить! Язык от усердия высунут. Пересохшие губы. Взгляд горящий — в зрачках отсветы из тазика. А бледен юноша, наверное, потому, что питается плохо. Сувенирная лавка торгует его финтифлюшками по три доллара, но он-то их туда оптом сдает по полтора. Грабеж среди белого дня, если вдуматься! Завтра надо будет поставить условие: или — или! Или по два, или… Не отвлекайся, юноша! Завтра будет завтра. Сегодня — не белый день. Темная ночь.

Темная ночь. Только брызги летят из котла, только жилка дрожит у виска, только жар опаляет. Нет никого и ничего…

…а есть! Тень в плаще с капюшоном. Гражданин без определенного места жительства погреться зашел? На огонек?

На огонек.

Сильная ладонь в резиновой перчатке, легшая на тощий затылок юноши.

Резкий толчок сверху вниз.

Вынужденный кивок — под гнетом мощной руки — лицом в огнедышащий таз.

— Не на… !!!

Бу-л-ль…

Телефон 911. Из сводки происшествий:

«…Рэм Орбитмзн — 18лет, белый, холост, род занятий — безработный, прож. — без опред. м. жит. Обнаружен в заброшенном доме на снос у опрокинутой бочки с застывшей стекловидной массой. Травмы, несовместимые с жизнью, — выжжены оба глаза и язык, отрезаны гениталии. Доставлен патрульными полицейскими в госпиталь Св. Терезии. Жив…»

Жив?!

Н-ну… постольку поскольку. Разве это жизнь — без глаз, без языка, без гениталий!

Но дышит?!

Еле-еле…

Исправительный комплекс (тюрьма) Лортон, штат Вирджиния

Все свободные люди счастливы по-разному. Все лишенные свободы люди несчастны одинаково. Потому что лишены свободы.

То есть там, внутри, за колючей проволокой, ограждающей заключенных от законопослушного населения, имеются, допустим, собственные местечковые градации — авторитет, мужик, обиженный… мало ли! Но счастья это им не прибавляет, просто упорядочивает степень несчастья.

Казалось бы, парадокс — несчастны одинаково, а степеней все-таки несколько. Парадокс мнимый. Чтобы убедиться в его мнимости, достаточно очутиться за решеткой и на своей шкуре испытать, и задаться риторическим вопросом: «Есть в жизни счастье?», — и ответить, как на духу: «Нет в жизни счастья!» Пусть тебя выпускают на прогулку во дворик, где и тренажеры для накачки мышц, и мячики баскетбольные от гиподинамии, и орава сотоварищей в тюремных робах для незлобивых разговорчиков о том и о сем — а счастья нет как нет. И немногим ты отличаешься от бедолаги, которому даже в таких (см. выше) маленьких радостях отказано, — карцер-одиночка, четыре стены, привинченная койка, глухая дверь с одним изумрудным глазком.

Джордж Магулия — в карцере-одиночке. Неадекватен, сказано. Буйный, сказано. Серийный убийца, сказано.

К вам посетители, Джордж Магулия!

Локальные сектора перекрыть, встречным прижаться лицом к стене!

Молдер и Скалли идут по коридору!

— О чем ты собираешься его спросить, Молдер?

— Прежде всего я собираюсь посмотреть ему в глаза.

— А потом?

— Потом спросить.

— О чем?

— В зависимости от того, что увижу в его глазах.

— Ты видел сводку о ночных происшествиях? 911? Несчастный, доставленный в госпиталь святой Терезии…

— Да, Скалли, да.

— Соображения?

— Кто-то скопировал почерк нашего подопечного, чтобы отвести от него подозрения. Кто-то столь же безжалостный и кровожадный, сколь и Магулия. Что говорит в пользу версии о чечено-грузинских боевиках, которую ты вчера назвала бредом.

— Я и сегодня назову ее так же.

— Скалли, живой труп с повреждениями, аналогичными предыдущим, в госпитале святой Терезии налицо?

— Да.

— Подозреваемый Магу лия в ночь на происшествие находился в карцере-одиночке.

— Да.

— Вывод?

— Я бы не торопилась с выводами.

— Я не тороплюсь. Но дважды два — четыре.

— Посмотрим. Сейчас придем и посмотрим.

— Уже. Пришли… Открывайте, сержант, открывайте!

Лязг ключа, скрежет открываемой двери. Яркий, бьющий луч света — в темном : царстве карцера-одиночки.