Тьма под кронами (СИ) - Погуляй Юрий Александрович. Страница 14

— Знаешь, сколько вас тут таких? — голос лейтенанта как будто парит над головой. — Всегда по двое человек, мужчина и женщина. Всегда в компании зараженных, но сами здоровее нас. Нескольких даже вскрыли для интереса, и ничего особенного, только немного пыльцы в легких. Совпадение?

— Отпус…

— Заткнись! — сапог врезается в солнечное сплетение. От удара воздух в легких разом сгорает. Лейтенант продолжает. — Может, ты мне скажешь, на кой хрен вам сдалось это дерево? Почему другие дохнут, а вы, мрази, нет?

Даже если б Соне было что ответить, она не смогла бы. Потому что она вот-вот задохнется. Она разевает рот, словно рыба, выброшенная на берег. Лейтенант наклоняется и смотрит ей в лицо. В его глазах нет ни гнева, ни сожаления, ни единой эмоции. Пустой мертвый взгляд.

— Ясно. Как и предыдущие. Пользы никакой. Парни, она ваша.

— А вы?

— Пойду посплю. Херово мне.

Дверь закрывается. Военные продолжают улыбаться, но что-то меняется в их лицах. Не так ли, думает Соня, выглядят хищники, которые берут жертву в кольцо?

Один из солдат, белобрысый парниша ненамного старше ее самой, выдергивает из штанов ремень. Свет играет на отполированной бляхе. Соня смотрит на нее, не в силах оторвать взгляд. Так кролик таращится на приближающийся автомобиль.

— Ну что, — говорит парень, — будешь паинькой или сначала поиграем?

Бляха врезается ей в скулу.

Во сне Соня легче перышка. Она висит в воздухе прямо напротив темной стены, из которой вырывается зеленое свечение. В нем нет ничего страшного, оно лечит раны, ласкает кожу, шепчет: все хорошо, ты дома. И Соня знает: она едина со всем миром, она пшеница и ковыль, она созревает и питает землю, и черви с мышами барахтаются в ней. Из нее выходят, и в нее возвращаются.

Кто-то грубо трясет ее, и боль, дремавшая в уголках тела, кричит о себе. Перед глазами только стены, стулья и столы — мертвые уродливые предметы. Соню бьет озноб. Она поднимается с холодного пола и едва не падает, потому что мир неустойчив. Правый глаз заплыл и с трудом открывается.

Сложно сказать, где болит сильнее. Лицо превратилось в сплошную маску боли, в горле першит. Открой рот, сучка. Шире. Я кому сказал? Соня ощупывает десну, несколько зубов кровят и шатаются в деснах.

Что-то влажное упирается ей в спину и толкает вперед. Паника выжигает воздух в легких: это они вернулись, чтобы продолжить, только не снова, я не выдержу, не выдержу. Соня поворачивает голову и встречается глазами с медведем. На темной морде застыло хмурое выражение. Косолапый роняет какой-то продолговатый предмет на пол, затем подталкивает его к Соне. Это рука. На ней не хватает двух пальцев, еще один болтается на лоскуте кожи. Только сейчас Соня замечает, что рядом валяются бесформенные кучи, из них натекли лужи. Пахнет, как в мясной лавке. В животе урчит.

Медведь поворачивается к ней мохнатым боком и направляется к выходу, вальяжно переваливаясь на ходу. Хлопает дверь.

Из дальнего конца здания доносится музыка. За окном стрекочут цикады.

Соня встает и морщится: задница горит. По внутренней стороне бедра стекает теплое, вязкое. Голова трясется и как будто норовит повернуться в какую-нибудь сторону. Соня закрывает глаза, мечтая никогда их не открывать.

И видит зеленую дверь. Слышит зов, такой родной, знакомый. Надо идти, милая. Возвращайся. Скоро ты будешь дома.

Приходится пересилить себя. Сделать шаг. Другой. На третьем мир кренится вправо, и она валится на пол. Бесполезно. Как ходить сломанной игрушке? Но зеленая дверь светит под веки, не дает провалиться в забытье. Соня поднимается, хоть и кажется, что на ее плечи взгромоздился весь мир.

Снаружи сумрачно, пахнет пылью и чем-то сладким, ароматным. Будки контрольно-пропускного пункта больше нет. На ее месте дрожит аморфное желе. От него-то и исходит запах: сначала кажется, что это яблоко и мята, затем — что облепиха и фиалка. В животе урчит. Соня погружает руку в плод, зачерпывает полную пригоршню и ест. Чуть поодаль чавкает медведь, изредка фыркая.

Еда проваливается в желудок, сочная, сытная. Соня так и не понимает, что это. Вкус вина и гвоздики обжигает горло, перетекает в лакричную сладость. По внутренностям разливается приятное тепло. И Соня вдруг понимает, что насытилась, что голова не трясется, и что семя солдат внутри нее мертво и никогда не прорастет.

Она покидает пост и входит в покинутый город.

Здание заправки на ее пути обросло грибами. Похожие на распухшие языки, они покрывают каждый квадратный сантиметр стен. Пространство вокруг колонок оккупировали споровики. Букет лисичек, каждая размером с взрослого человека, высовывается из стеклянных дверей.

Те высотки, которые не оказались вытолкнуты гигантскими корнями, обветшали и выглядят так, будто вот-вот развалятся. На каждой стене красуется мурал, выполненный мхом плесенью и грибком: дверь, из которой тянутся зеленые лучи. Ненужное искусство. Послание для никого.

Соня поднимается в гору по лесенке из корней. В траве чернеют смартфоны, поблескивают часы, иногда виднеются кости. Вот куда девались все жители. Вот почему сюда шли манкурты. Соня берет в руки толстую ветку, торчащую из земли, сковыривает кору и почти не удивляется, когда видит красные человеческие мышцы. Синеву вен оплела повилика. Пальцы задубели, из-под коричневых ногтей пробиваются тугие побеги.

Соня продолжает путь. Спустя несколько тысяч ступеней она оглядывается и не узнает Петербург. Здания-сады, цветущие дворы, деревья в кольцах дорожных развязок. Пройдет еще немного времени, и бетонная короста отслоится, рассыплется в пыль. Как страшный сон, который затянулся на двести тысяч лет.

Ступени обвиваются вокруг ствола, и когда Соня думает, что путешествие никогда не кончится, из-за поворота выплывает дверь. Гаражная, покрытая облупившейся краской, она казалась бы совершенно прозаичной, если б не была утоплена в толще коры. Внутри как будто гудит трансформатор, а может быть, жужжит пчелиный хор. Ручка еле заметно подрагивает. На миг Соне становится страшно. Меня вели, осознает она, от дома к этому месту, все время. Рыбы и волки, медведи и манкурты. И теперь я должна… что? Вынести приговор, подписать вердикт? Она вспоминает родителей, хрипящих, беспомощных, с тоской в слезящихся глазах. Вспоминает Костю, дергающегося, с затылком, ввалившимся внутрь черепа. Вспоминает лейтенанта с татуировкой змеи, смеющихся обезумевших солдат.

И заходит внутрь.

Меньше чем через час лейтенант просыпается и бредет в туалет. Первые солнечные лучи освещают разбитое стекло на полу, смятое белье, шприц возле одной из тумбочек. Лейтенант сонно трет глаза. Казарма пропахла колбасой и сивухой, на койках храпят несколько человек.

Шаркая шлепанцами, он направляется в туалет. По пути решает заглянуть одним глазком в комнату переговоров. Интересно, как парни поразвлекались там с этой новенькой? Прошлые девки не протягивали и пары дней. Лейтенант пускает газы, и морщится от спазма в животе. Добирается до двери и открывает ее.

Поначалу он не может понять, что именно видит. Пол дрожит и уходит из-под ног. Прежде чем лейтенант успевает понять, что земля и в самом деле трясется, длинный и крепкий корень пробивает плитку и вторгается ему в задний проход. Лейтенант выгибается дугой, хватается за ствол, пытается выдернуть из себя, но дерево прорывается сквозь кишечник, дальше и дальше, пока человек не насаживается на сук, как рыба на острогу.

Следующие несколько кошмарных секунд он чувствует, что вес тела давит вниз, что корень продирается сквозь внутренности к горлу, что по ногам стекают кровь и фекалии. А потом дерево распускается внутри человека. Ветки прошивают межреберные мышцы, раздирают глотку. Слезы блестят в закатившихся глазах.

Из казармы доносятся крики. Корни душат военных, залезают в глаза и рты, рвут на куски, во все стороны летят кровь и куски дымящегося мяса. Вскоре здание рушится и проваливается под землю.