Безвинная - Кэрригер Гейл. Страница 4

Печать на письме узнавалась безошибочно: лев и единорог, а между ними корона. Текст внутри был столь же недвусмысленным. Присутствие леди Маккон в Букингемском дворце больше не приветствуется. Королева Англии не может отныне принимать ее у себя. Обязанности леди Маккон как члена Теневого совета приостановлены вплоть до дальнейших распоряжений. Она больше не пользуется доверием и авторитетом у ее величества. Должность маджаха вновь вакантна. Далее Алексию любезно благодарили за оказанные услуги и желали приятного дня.

Алексия Маккон весьма решительно встала, вышла из салона и направилась прямиком на кухню, не обращая внимания на изумленных слуг. Почти не замедлив шага, она подошла к огромной железной плите, занимавшей большую часть кухни, и сунула официальное послание в огонь. Оно тут же вспыхнуло и сгорело. Всей душой желая уединения, Алексия не вернулась в салон для завтрака, а ушла в дальнюю гостиную. Ей хотелось запереться в своей комнате, забраться под одеяло и сжаться там в крохотный (ну не такой уж крохотный) комочек. Но она была уже одета, а принципами поступаться не следует даже в самые тяжкие времена.

Удивляться было нечему. При всей прогрессивной политике, в отношении морали королева Виктория была весьма консервативна. Она до сих пор носила траур по своему мужу, умершему и ставшему призраком более десяти лет назад. А ведь если есть на свете женщина, которой не идет черный цвет, так это именно королева Виктория. Разумеется, ее величество никак не могла допустить, чтобы леди Маккон продолжала исполнять закулисную роль советника и тайного агента, невзирая на полнейшую секретность этой должности. Теперь, когда леди Маккон сделалась парией в свете, не могло быть даже намека на ее связь с королевой. Утренние новости, вероятно, уже стали всеобщим достоянием.

Алексия вздохнула. Кормчий и деван — члены Теневого совета — будут только рады от нее избавиться. Она изрядно осложняла им жизнь. Это тоже входило в ее служебные обязанности. По спине Алексии пробежала дрожь дурного предчувствия. Теперь, когда она осталась без защиты Коналла и стаи Булей, вероятно, обнаружится немало тех, кто предпочел бы видеть ее мертвой. Она позвонила в колокольчик и велела горничной принести ее оружие — парасоль, пока дворецкий не уложил его вместе с другими вещами. Горничная обернулась быстро, и когда любимое дополнение к любому наряду оказалось под рукой, Алексия слегка успокоилась.

Ее мысли волей-неволей вернулись к мужу, столь предусмотрительно подарившему ей этот смертоносный аксессуар. Черт его подери, этого Коналла! Почему он ей не поверил? Что из того, что все известные исторические факты противоречат ее словам? Историю и в лучшие времена не считали безупречно точной наукой. И в ней, кстати, никогда не упоминались женщины из числа запредельных. С научной точки зрения оставалось необъяснимым, как она могла быть той, кто она есть, и как могла делать то, что делала, — даже сейчас, при всех хваленых достижениях английских ученых. Что из того, что лорд Маккон скорее мертв, чем жив? Ее прикосновение делает его смертным, верно? Так разве не могло оно придать Коналлу достаточно человеческих свойств, чтобы сделать ей ребенка? Что в этом такого невероятного? Ужасный человек! Это совершенно в духе оборотня — вот так бесноваться в порыве эмоций.

При одной мысли о муже на Алексию невольно нахлынули сентиментальные чувства. Досадуя на собственную слабость, она смахнула слезы и взглянула на второе письмо, ожидая еще каких-нибудь дурных вестей. Однако этот почерк — не в меру витиеватый, с сильным нажимом — заставил ее улыбнуться сквозь слезы. Вернувшись в Лондон, она почти сразу послала открытку. Ни о чем не просила — это было бы неприлично, однако намекнула на свое стесненное положение в доме родственников, и он, конечно, все понял. Он всегда все понимал.

«Дражайшая моя ромашечка! — писал он. — Я получил вашу открытку и, принимая во внимание некоторые поступившие недавно сведения, подумал, что вы, вероятно, испытываете все возрастающую нужду в убежище, хотя ваша безупречная вежливость не позволяет вам просить об этом открыто. Позвольте же мне сделать мое скромное предложение единственному человеку во всей Англии, который на сегодняшний день вызывает в свете больше возмущения, чем я сам. Прошу вас разделить со мной мое недостойное жилище и воспользоваться моим гостеприимством, насколько то и другое может вас устроить. Искренне ваш et cetera, лорд Акелдама».

Алексия улыбнулась. Она надеялась, что старый приятель сумеет разглядеть за ее формальной вежливостью мольбу о помощи. Хотя письмо было написано до того, как ее положение стало достоянием гласности, Алексия подозревала, что друг-вампир не откажется принять ее у себя на неопределенное время и, вероятно, знает о беременности. Лорд Акелдама был отщепенцем, и его одежда и манеры неизменно шокировали публику до такой степени, что пребывание в его доме падшей леди Маккон могло лишь укрепить его репутацию. К тому же, заполучив Алексию в свое полное распоряжение, он сможет беспрепятственно допытываться до истины до тех пор, пока не удовлетворит свое безмерное любопытство. Разумеется, Алексия намеревалась принять предложение и, поскольку сделано оно было еще вчера (черт бы побрал этого несносного Суилкинса!), надеялась, что сегодня еще не поздно. Такая перспектива даже радовала. Стол и кров лорда Акелдамы можно было назвать какими угодно, только не скромными, а компанию записных щеголей, в которой он коротал свои бесконечные дни, — какой угодно, только не скучной; словом, пребывание в обществе вампира-отщепенца всякий раз превращалось в бесконечную усладу не только для глаз. Ощущение бесприютности пропало, и со вздохом облегчения леди Маккон написала и отправила графу ответное письмо с самым привлекательным — ей пришлось приложить некоторые усилия — лакеем Лунтвиллов.

Алексии хотелось надеяться, что у Акелдамы найдется какое-нибудь объяснение тому, как этот паразит мог поселиться в ее утробе. Лорд ведь очень старый вампир; возможно, он сумеет привести Коналлу доказательства ее безупречной добродетели. Нелепость этой мысли (лорд Акелдама и добродетель в одном предложении) вызвала у леди Маккон улыбку.

Когда багаж был уложен, шляпка и плащ надеты и Алексия собиралась покинуть материнский дом — вероятно, навсегда, — на ее имя пришло еще одно почтовое отправление. Это оказался какой-то подозрительного вида пакет с приложенной к нему запиской. На этот раз Алексия успела перехватить посылку, пока она не попала в лапы Суилкинса.

В пакете была шляпка — такая неподражаемо безобразная, что Алексии не пришлось гадать о ее происхождении. Это был войлочный ток ярко-желтого цвета, отделанный искусственной черной смородиной, бархатной лентой и парой зеленых перьев, похожих на щупальца какого-то незадачливого морского гада. Сопроводительная записка отличалась довольно экспрессивной пунктуацией, а по части витиеватости почерка, если такое возможно, превосходила даже письмо лорда Акелдамы. Надо признаться, читать это было несколько утомительно.

«Алексия Таработти-Маккон, как ты могла поступить так гадко! Я только что прочитала утреннюю газету. Ты поразила меня в самое сердце, да-да, представь себе! Конечно, я бы никогда в жизни так о тебе не подумала! Никогда! Да я и теперь не верю ни единому слову. Ты же понимаешь, что мы с Танни с радостью приняли бы тебя в нашем доме и только в силу непререкаемых — или как там — непримиримых? — обстоятельств не можем сделать такого предложения. Понимаешь? Я уверена, что да. Правда ведь? Но я подумала, что тебе, наверное, сейчас не повредит хоть какое-то утешение, и вспомнила, с каким интересом ты разглядывала эту очаровательную шляпку в прошлый раз, когда мы с тобой ходили по магазинам — ах, это было много месяцев назад, в дни нашей беззаботной (или лучше сказать беспечной?) молодости! — и я купила ее для тебя в „Шапю де Попю“. Хотела сделать тебе подарок на Рождество, но, принимая во внимание эмоциональный кризис, который ты наверняка сейчас переживаешь, совершенно ясно, что в такое время шляпка гораздо нужнее. Ты согласна? Любящая тебя крепко-крепко-крепко Айви».