Ты - Моя Душа (СИ) - Войнова Яна. Страница 40

— Что? — рявкнул Аверин. — С ума сошла?!

Арина не решалась взглянуть на мужа. Нет, не сейчас. Он и раньше ее не понимал, а теперь и подавно не сможет. Как-то у них изначально не заладилось.

— Теоретически, да сможете. Но себя вы…

— Не спасу, — Арина закончила за врача мысль, которую он так и не посмел ей озвучить.

— Это исключено! Ты завтра пойдешь на аборт, — заявил Аверин, словно отдавая ей очередное распоряжение, которое она не имеет право не выполнить. Он так и не понял и скорей всего никогда не поймет, что Арина не являлась его сотрудницей, человеком, который на него работал.

— Фу, зря я конечно покурила. Голова кружится. И во рту противно, — она выбросила вторую недокуренную сигарету прямо через окно. — Не могу больше.

— Это правильный выбор, — подбодрил ее Кирилл.

— Арина, твою мать! Ты что несешь?! — рявкнул Аверин на весь кабинет.

— Спокойно, Саша, — Кирилл прервал ее разъяренного мужа, который снова причислил ее к круглым ни на что не годным дурам. — Арина, теперь вы должны сделать еще один правильный выбор, — врач говорил с ней мягко и терпеливо, словно она была маленьким несмышленым дитем. — Вас никто не сможет заставить сделать что-то против своей воли.

— А вот это точно, — хмыкнула Арина. — Спасибо вам всем за консультацию. Я подумаю.

— Что значит — “подумаю”?! — заорал Аверин, выходя из себя. — Бл*дь, не начинай свои фокусы! Арина, завтра ты делаешь аборт и начнешь лечение. Потом операция и … — Саша очень редко матерился. Практически никогда. Но если у него вырывались парочка бранных слов, Арина понимала, что муж доведен до крайности. Она не испугалась его ругани. Несмотря на злые интонации, в глазах Аверина поблескивал дикий ужас.

— Аверин, тебе надо? Вот завтра приходи в девять утра, садись на гинекологическое кресло и делай себе всё, что ты хочешь! — ответила Арина совершенно спокойным тоном. — А у меня завтра — йога для беременных. Извините, я пойду. — Арина взяла брошенную дамскую сумку, висящую на стуле, и повернулась к выходу.

— Арина!

— Не ходи за мной. Не сейчас, — остановила бросившегося к ней мужа тоном не терпящих возражений, от которого Александр резко остановился и замер. Арина вышла из кабинета, из которого доносились ругань Аверина и уверенный голос мудрого Кирилла.

— Оставь ее, Саша. Ей нужно побыть одной.

Выйдя из клиники, Арина неспешно побрела по тротуару. Бесснежная зима вместо радости, предвещала холодный дождливый сезон, который она не любила. Ей всегда казалось, что дождь олицетворяет невыплаканные слезы безысходной грусти. Арина любила праздники, только их в ее жизни по неведомой причине было слишком мало. Единственное яркое воспоминание — свадьба с Авериным, когда она беззаботно кружила в подвенечном платье и танцевала с любимым до утра. Тогда она была счастлива…

"Я так утомилась! Отдохнуть бы… отдохнуть! “— строки из монолога Нины Заречной, эпизод из четвертого действия. Когда актер играет какую-то роль, даже после многих лет в самых неожиданных мгновениях жизни в памяти всплывают слова сыгранных им героев.

“Он не верил в театр, все смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестала верить и пала духом…”— развалившийся брак с Авериным, таким любимым, но таким отстраненным. Как же холодно ей с ним было все тринадцать лет! И вот когда у Арины закрался крошечный, призрачный лучик надежды, еле пробивающийся через темную беспросветную мглу… что, может быть… если они станут терпимее друг к другу, то возможно… у них все же получится…

“Помните, подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил… “— сегодня врачи не столько поставили ей диагноз, сколько обрезали крылья… ничего хорошего ее уже не ждет…

“Я — чайка… Не то. Я — актриса. Ну, да!… “— ну да, актрисы из Арины не получилось, хоть она так до последнего надеялась… Не вышло. Как бы горько не было признавать, видимо, не всем мечтам суждено сбываться: великой артисткой Арине Авериной не стать никогда…

“А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за маленького… Я стала мелочною, ничтожною, играла бессмысленно… Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно…”— Арина осознала, что не только играла ужасно. Кажется, она бездарно прожила свою жизнь…

“Я — чайка…”— так кем же являлись Арина Аверина в свои почти тридцать два года? Не актриса, не жена, не мать… кто же она? И как, скажите на милость, ей нести свой крест до конца? Во что верить? В себя или своего нерожденного ребенка? В свою, безусловно любимую ласточку?

Арина сама не поняла, как оказалась на злосчастном мосту с причудливой формой гардеробной вешалки. Опять. Снова. Оперлась локтями на узкие шаткие перила и опустила голову. Из глаз лились виноватые слезы. Она просила прощения у себя, той маленькой беззащитной девочки, которой клялась стать счастливой. У нее снова не вышло. Она вновь облажалась. Снова не справилась и подвела себя же саму в очередной раз.

— Прости меня, моя хорошая. Ради Бога, прости меня, — оплакивала Арина саму себя, ту маленькую девочку, которая жила надеждой, что, несмотря на весь ужас прошлого, когда-нибудь наступят светлые дни, взойдет солнце, и она станет счастливой. Только, как оказалось, жизнь — не волшебная сказка. Добрая фея-крестная не явится, победить злую ведьму никому не удастся, а сказочный принц может разлюбить и найти себе другую принцессу. Почему в детстве не рассказывают горькую правду жизни, чтобы предотвратить неизбежное разочарование?

Спустя двадцать лет, Арина вновь рыдала на том же мосту, на котором в двенадцать хотела покончить с собой. Так как же ей теперь быть? Жить или умирать? И если выбрать жизнь, то ради чего?

Арина подняла полные глаза слез к бескрайнему небу и впервые со дня смерти женщины, которая ее воспитала, обратилась к старой карге:

— Мне очень плохо, бабушка, мне так плохо… пожалуйста, помоги!

Несмотря на все побои, издевательства, и весь тот ужас, который Арина перенесла по вине этой страшной женщины, несмотря на расшатанную психику и панические атаки, возникшие по причине “своеобразного” воспитания бабушки, она — единственная на всем белом свете, кто от Арины не отказывался. Никогда. Не родную мать, женщину, которая дала ей жизнь, звала Арина на помощь, оказавшись в безвыходном положении, а ту, которая принесла ей так много горя. А все потому, что знала: бабушка поможет. Те редкие моменты, когда она не била внучку и была относительно добра, наступали, когда Арина заболевала. Это случалось не часто, но она знала: бабушка не посмеет ударить. Это потом, когда внучка выздоровеет, вновь начнутся “воспитательные” меры с криками, матами и сильными ударами. Но сейчас… бабуля не тронет. Она вылечит.

Когда ребенок был прикован к постели, старая карга разговаривала крайне тихо, даже можно сказать, ласково и не орала как сумасшедшая на нее. Арине позволяли даже смотреть мультики. Она как-то болела ангиной, и бабушка разрешила ей на пятнадцать минут включить волшебный ящик. Иногда она даже гладила внучку. Правда Арина съеживалась от страха каждый раз, когда бабуля до нее дотрагивалась. Настолько ей было непривычны поглаживания, а может быть, просто боялась очередного неожиданного удара ни за что…

В такие моменты Арина мечтала только об одном: никогда не выздоравливать. Она молилась, чтобы болезнь затянулась, и у нее появился бы вожделенный покой от злой карги. Бабушка бегала вокруг нее и орала, но уже не на внучку, а на вызванных на дом врачей. Она возмущалась, что они неправильно диагноз поставили, что плохо лечат девочку, что они ее угробить решили! Отправить ребенка в больницу? Черта с два она отдала бы свою кровиночку в больницу на растерзание живодерам, которых хлебом не корми — дай что-то покромсать у ребенка! Пусть врач к дьяволу катится, со всеми своими лекарствами, она сама ее выходит! На то она и бабушка… Вот такая изощренная больная любовь была у сумасшедшей бабули к собственной внучке.