Сливовое дерево - Вайсман Эллен Мари. Страница 20

— Будь он евреем, тебе бы несдобровать, — она перешла на шепот: — Помнишь Гольдштейнов, которые жили рядом с нами? У них еще были две таксы, и я за ними присматривала, когда хозяева ездили в Польшу к родителям фрау Гольдштейн?

— Ja, — Кристину подташнивало.

— Несколько месяцев назад они исчезли. Собаки без присмотра бегали по улице. Через неделю герр Гольдштейн вернулся, но ни слова не сказал о том, где был и что случилось. Он только обнял такс и заплакал. Через месяц он снова пропал, теперь уже навсегда.

Кристина в ужасе ждала объяснений.

— И что, по-твоему, произошло?

— Я слышала, евреев сгоняют в гетто.

В груди у Кристины что-то надломилось.

— И что там с ними делают?

— Откуда мне знать? Но Штефан сказал, Гитлер не успокоится, пока всех их не уничтожит.

Как будто внезапно проголодавшись, Кати щедро зачерпнула подтаявший вишневый сорбет и отправила ложку в рот. Ощутив во рту холод, она поморщилась и, словно десерт был горячим, раскрыла губы, обнажая кроваво-красный язык и такого же цвета десны.

Глава седьмая

В июне в новостях исступленным голосом объявили, что Франция сдалась. Затем заиграли Horst-Wessel-Lied, нацистский гимн, и Кристина представила себе гигантский нацистский флаг на Эйфелевой башне и длинный строй немецких солдат, марширующих мимо парижских кафе. В самом начале лета люфтваффе совершили первые налеты на Лондон, в ответ Королевские военно-воздушные силы начали бомбить Берлин.

Еженощные бомбардировки германской столицы длились неделями, и, слушая нескончаемые сообщения о разрушенных домах и жертвах среди населения, Кристина с ужасом думала о похороненных заживо женщинах и детях. Она содрогалась, когда люди рассказывали о стертых с лица земли жилищах и о том, как быстро огонь перебрасывается с одного здания на другое, как выгорают целые кварталы, словно стог сухого сена от брошенной спички.

Летом все больше мужчин стали призывать на фронт. По темной пелене страха и гнетущей тревоги на лицах женщин Кристина безошибочно определяла, чьи мужья и сыновья ушли на войну.

В начале осени Генрих и Карл сказали родителям, что в школу велели приносить металлический лом и куски угля и что учителя ведут учет, кто сколько принес. Кристина и Мария стали водить мальчиков по городу в поисках проволоки, брошенных подков, гвоздей, сломанных звеньев цепей — всего, что помогло бы братьям выполнить их норму. Но на улицах не валялось ничего лишнего, и вместо металла Генрих и Карл стали собирать окурки, чтобы вытряхнуть из них табак для дедушкиной трубки.

В прекрасный субботний день в конце сентября сестры брели позади братьев, одетыми в перчатки руками придерживая шарфы у подбородков. Несмотря на солнце, дул промозглый ветер, а по небу неслись низкие облака.

— Не тащи дрянь в рот! — закричала Кристина Карлу, который изображал, что курит сломанную сигарету, которую нашел между тротуаром и старым амбаром. Мария бросилась к брату и шлепком сбила грязный фильтр с его губ.

— Она сломана! — захныкал Карл. — Ее не курили!

Мария подняла сигарету с земли, держа ее в вытянутой руке, как гнилую картошку, и кинула в мешок Генриха.

— Мало ли кто совал ее в рот! — строго сказала она.

— А может, это совсем и не грязь! — поддразнил брата Генрих, высовывая язык, как будто его сейчас вырвет. Мария шикнула на него.

Карл шаркнул ботинком по тротуару и сунул руки в карманы своих кожаных бриджей.

— Я только притворялся, что курю.

— Конечно, — проговорила Кристина, догнав их. Она вытерла его губы уголком своего шарфа и натянула мальчику кепку на уши. — Но ты же не хочешь заболеть, правда?

— Nein, — Карл сквозь слезы смотрел на сестер снизу вверх.

Мария взяла его за подбородок.

— Ну ничего. Мы не сердимся. Но не суй в рот всякую гадость! Беги. Мы за тобой.

Карл утер щеки и побежал за Генрихом. Девушки снова пошли не спеша.

— Его так легко расстроить, — заметила Кристина.

— Да, — согласилась Мария. — Кажется, стоит взглянуть на Карла искоса, и он расплачется.

— Интересно, что они такие разные, — сказала Кристина.

— Ja. Генрих иногда ведет себя совсем как взрослый мужчина.

— Жаль, что Карл такой чувствительный. Трудно ему будет в жизни, — Кристина проследила взглядом за братьями, которые сновали туда-сюда по тротуару. Генрих, не поднимая головы, усердно обыскивал все щели и трещины, а Карл лишь изредка смотрел под ноги, а в основном сосредоточенно разглядывал дома, деревья, облака. — Скорее бы закончилась эта война. Страшно представить, что в нашем городе начнется стрельба. Что тогда будет с мальчиками?

Мария остановилась и в изумлении посмотрела на нее, побелев лицом.

— Неужели такое может случиться? — срывающимся голосом произнесла она. — Какое отношение мы имеем к этой войне? Здесь нет военных заводов и прочего. У союзников нет причин бомбить наш городок.

Кристина стиснула зубы. Кто ее за язык тянул? Мария была для нее, да и для всех в семье, надежной опорой. Зачем заставлять ее волноваться?

— Ты права, — проговорила она. — Об этом я как-то не подумала.

— Когда люди гибнут в городах — это же случайность, — продолжила Мария. — Союзники бомбят военные объекты и иногда ошибаются в расчетах. Ведь так?

Кристина взяла сестру под руку и повела ее вперед.

— Ja, уверена, что так. Кроме того, через пару месяцев все это наверняка кончится.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно, — подтвердила Кристина. Она понизила голос: — Война ведь не может продолжаться вечно? Рано или поздно кто-нибудь выиграет. Надеюсь, не Гитлер.

Мария теснее придвинулась к сестре.

— И тогда вы с Исааком будете вместе, — прошептала она.

Кристина кивнула и принужденно улыбнулась. А что, если улыбка Марии тоже подделка?

В первый день зимы в город нагрянул рой солдат вермахта в серо-зеленой униформе, на машинах и в конных повозках. Они заполонили улицы, как стая саранчи, и принялись разбирать железные ограды вокруг домов, церквей и кладбищ, расхищать флагштоки, фонари и декоративные детали со зданий гостиниц и баров. Все это предназначалось для переплавки в пули и бомбы. Прежде чем удалиться, солдаты обошли все дома и собрали кастрюли и сковороды, а также все другие металлические вещи, которые попались им на глаза.

Мутти коротко посовещалась с бабушкой, без каких предметов старой утвари они могут обойтись, и без лишних слов отдала кастрюлю с вмятинами. Кристина стояла у входной двери рядом с ней и видела, как мать спала с лица, заметив в руках у солдата подвесной колокольчик с садовой калитки.

Через несколько дней вся семья, дрожа, стояла у дома, засунув руки в карманы, и наблюдала, как группа солдат снимает колокола с церкви и грузит на подводы. Ома плакала, когда военные с криком «Пошла!» хлестали кнутом тощих лошадей, силившихся сдвинуть тяжелый груз с места. В конце концов колеса заскрипели и покатились. Животные опустили головы, сбруя зазвенела, копыта застучали по булыжнику, и лошаденки потащили повозку вверх по холму. Мутти обняла за плечи бабушку, спрятавшую лицо в ладонях. Позже отец сказал, что снять колокола с церкви Святого Михаила солдатам не удастся: башня слишком высокая; кроме того, самый крупный из трех колоколов весит больше четырех тонн.

В воскресенье перед Рождеством, когда все члены семьи вышли на улицу и направились в церковь, их приветствовал тихий снегопад. Карл и Генрих галдели, вертелись волчком, щурясь, поднимали лица к небу и высовывали языки, чтобы поймать крупные, медленно падающие хлопья снега. Кристина и Мария направились по укрытой снегом дороге и присоединились к братьям, а родители и бабушка с дедушкой задержались около садовой ограды, любуясь четырьмя детьми, которые кружились вместе под падающим снегом, и полы их длинных темных пальто раскручивались вокруг их фигурок, как водоворот какао, которое вмешивают в молоко. До ушей Кристины донесся смех, и на какое-то мгновение ей представилось, что она свыкается с острой болью утраты, сковавшей ей сердце.