Сливовое дерево - Вайсман Эллен Мари. Страница 29

Мария печально сжала губы, и Кристина привлекла ее к себе и прошептала на ухо:

— Не волнуйся, мы справимся.

Мария стиснула руку сестры обеими ладонями и оперлась на ее плечо, повесив голову и закрыв глаза, словно пытаясь уменьшиться в размерах. Кристина чувствовала, как бедняжка дрожит.

— Скоро все закончится, — произнесла она. Хоть бы это было правдой.

В это мгновение где-то рядом разорвалась бомба, и все втянули головы в плечи. Неровные куски цемента посыпались с потолка. Мария вздрогнула и вцепилась в руку Кристины, больно впиваясь ногтями ей в кожу. Генрих и Карл зажали уши и крепко закрыли глаза. Кто-то заплакал. Чьи-то дети захныкали и спрятали лица друг у друга на плече. Масляные лампы раскачивались, словно маятник, отсчитывающий часы жизни.

— Постарайся успокоиться, — посоветовала Кристина сестре, хотя горло ее сдавил порожденный ужасом спазм. — Они бомбят аэродром, а не жилые кварталы.

— А если промахнутся? — из глаз Марии ручьями текли слезы.

Девушка вытерла их и взглянула на братьев, которые сидели насупившись и обхватив колени руками, как будто намеревались свернуться в клубок и испариться. Сестры протянули руки к мальчикам, и те спрыгнули с матрасов, пробрались к ним и зарылись лицами в их юбки.

— Не промахнутся, — проговорила Кристина, борясь с дрожью в голосе.

— Откуда ты знаешь?

«Ничего я не знаю, — подумала Кристина, понимая, что она ничем не может утешить сестру. — Но вдруг, если я произнесу это, исполнится по-моему».

Мария взяла на руки Карла, дрожавшего от страха как овечий хвост.

Подошла мутти, слегка подергивая уголком рта в тщетной попытке улыбнуться. Она по очереди погладила каждого из своих детей по щеке. Карл почти прыгнул к ней на руки. Кристина подумала, как много любви и заботы отдала мама, чтобы вырастить их: надевала младенцам чепчики, чтобы солнце не пекло головку, осторожно промывала и целовала ссадины и места пчелиных укусов, крепко держала за руку, переводя через улицу. Должно быть, сейчас, когда развязанная Гитлером война угрожает ее чадам смертью, она чувствует себя совершенно беспомощной.

— Завтра починю, — пообещал всем герр Вайлер, указывая на образовавшиеся в потолке трещины и дыры.

— Завтра нас уже не будет, — произнесла какая-то женщина слабым голосом.

— Ничего, выживем, — ободряюще сказал хозяин погреба, обнимая плачущую жену. — И потом…

Поблизости разорвалась еще одна бомба и остановила герра Вайлера на полуслове. Взрыву предшествовал рев пролетающих самолетов, такой близкий, что казалось, они в любую секунду могут прорваться через земляную насыпь над погребом.

В следующие полчаса никто не проронил ни слова. Все сидели, вжав головы в плечи, слушали зенитные очереди и отдаленные взрывы. Когда снаряды разрывались прямо у них над головами, у Кристины замирало дыхание. Поначалу она пыталась считать взрывы, но их было бесчисленное множество, бомбы сыпались одна за другой, как будто у бога случилась истерика и он в ярости топал ногами по земле. Воздух в погребе наполнился сероводородом, дымом и кислым духом человеческого пота и страха.

Теперь, находясь в заточении в этом овощном погребе, превратившемся в бомбоубежище, невозможно было поверить, что радужные замыслы, которые строили Кристина и Исаак, встречаясь здесь, однажды осуществятся. Тогда запах свежей почвы перемешивался с запахом дубовых бочек, выдержанного вина и холодной картошки и создавал богатый землистый аромат. Теперь пол пах как гниющая могила, а бетонные стены напоминали Кристине склеп. Во рту у нее пересохло, и она устремила взгляд на винную бочку, которую они использовали как стол. Неужели это будет последнее, что она увидит в жизни?

Наконец взрывы стали грохотать все реже и реже, и люди в убежище начали тихо переговариваться. К удивлению Кристины, два старика подняли головы и принялись острить.

— Бедный старина Геринг, — сказал один из них. — В начале войны он клялся и божился, что ни одна вражеская бомба не упадет на столицу рейха. А если, говорит, таковое приключится, тогда мое имя не Герман Геринг, пусть я буду Майером! Ну вот, рейхсмаршал Майер, Берлин бомбили уж, почитай, сто девять раз, так что теперь мы будем звать воздушную тревогу Горном Майера!

— А Гитлер-то: я, говорит, бомблю Англию только потому, что Черчилль назвал меня слабаком, — подхватил другой.

— Как война закончится, я утром обойду пешком то, что останется от Германии, — вступил еще один. — Вот, правда, чем заняться днем, я еще не придумал.

Несколько человек расхохотались, но большинство лишь невесело усмехнулись и промолчали. Поначалу Кристину беспокоило, что старики неосторожно выражают свое мнение, но потом она осознала, что в погребе нет членов гитлерюгенда. С другой стороны, возможно, обособленность бомбоубежища и щекочущий нервы страх надвигающейся гибели внезапно позволили им раскрепоститься. Потом человек, который пошутил насчет Геринга, встал с места. На его пиджаке была нашита желтая звезда.

— Нацисты винят во всех немецких бедах евреев, — с горечью произнес он, — но кого они станут винить, когда всех нас передушат?

— Да сядь уже, неугомонный ты старик, — одернул его женский голос. — Неужто тебе мало неприятностей?

Герр Вайлер с трудом поднялся со скамьи и огляделся. Его лоснящееся лицо блестело в тусклом желтом свете масляных ламп.

— Это мой овощной погреб, — торжественно заявил он, внимательно осматривая собравшихся. — Здесь мы все просто немцы. Если кому такое не нравится, извольте подыскать себе другое убежище.

Люди снова притихли. Снаружи тоже стояла тишина, лишь изредка в отдалении погромыхивали орудийные залпы и выстрелы. Герр Вайлер и пожилой еврей стояли на пороге в полной готовности защищать погреб, где укрылись женщины и дети. После целого часа спокойствия, нарушаемого лишь глухими раскатами разрывающихся вдалеке бомб, достигших своих целей, сирена возвестила отбой воздушной тревоги. Семья Бёльц и все остальные стали медленно выбираться из укрытия, настороженно оглядываясь вокруг.

Черный дым поднимался над дальними кварталами города, а в той стороне, где находился аэродром, темное небо окрашивало мглистое зарево пожара. Но ближайшие улицы, казалось, не пострадали.

Кристина подхватила бабушку под руку, взяла Карла за руку и пошла вместе со своей семьей по улицам, засыпанным горелой бумагой и черепицей. Месяц едва прогладывал на дымном небе и слабо освещал выщербленную пулями штукатурку соседних домов, деревянные двери и оконные ящики, изрешеченные шрапнелью.

Поднявшись до середины склона, мутти остановилась и опустила голову, чтобы прочитать тихую молитву. Их дом уцелел. Когда они подошли ближе, то увидели оспины от шрапнели в ставнях, но крыша и стены были невредимы, так же как и соседние амбары и дома.

На кухне мутти развела огонь в печи, а угрюмые домочадцы собрались в уголке вокруг стола. Все выпили по чашке подогретого козьего молока, немного успокоились и отправились по своим комнатам.

Час спустя Кристина все еще не спала. Лежала, глядя в потолок, и молилась о том, чтобы Исаак и его семья пережили воздушный налет. Она пыталась забыть последние несколько часов, проведенные в убежище: сотрясающиеся стены, пробирающий до костей холод, неослабевающий страх. Девушка припоминала день, проведенный с Исааком на холмах: представляла тепло его ладони в своей руке, его нежные губы. Она попробовала расслабиться и дышать глубоко и ровно и наконец начала погружаться в сон, ей рисовались солнечные луга и стайки овец, Исаак радостно догонял ее… Вдруг Кристина вздрогнула и открыла глаза. Снова завыла сирена.

Глава двенадцатая

В конце мая к бомбардировкам немецких городов присоединились американцы. Поэтому воздушные налеты теперь происходили не только ночью, но и днем. Когда зацвела сирень и птицы свили гнезда, всех охватило чувство беспомощности и отчаяния. В очередях за продуктами и на улицах люди почти не разговаривали, в голодных глазах стояла тревога, лица искажала мука. Неотступный страх въелся в их кровь и плоть, плечи стали согбенными, а походки торопливыми.