Приключения сестры милосердия (СИ) - Порохня Александр. Страница 4

— Деточка, утро доброе, ты меня ждешь?

— Да, Софья Матвеевна, вас. Мне бы формалинчику немножко.

— Что случилось?

— Хомяк умер, я его забальзамировать хочу, и в деревню увезти, похоронить там. Не в мусорку же выбрасывать…

— Ну, пойдем, налью немножко.

Войдя в приземистое здание, я оробела. Софья куда-то ушла, и я протиснулась в небольшую комнату, где на столе лежал труп, укрытый с головой простыней. Из-под простыни виднелись бледные восковые ступни, одна из них была вывернута в сторону.

Воспользовавшись тем, что я одна в комнате, я откинула простыню, закрывавшую труп. Вначале до меня не дошло, но потом я с ужасом поняла явное несоответствие происходившего — на животе покойника, умершего на вводном наркозе при вправлении вывиха бедра, красовался операционный рубец. Швы на рубце были аккуратные, маленькие, и ничуть не напоминали тот ужас, который остается на теле умершего после стандартного вскрытия, когда патологоанатом зашивает тело покойника непрерывным швом большой иглой как курицу, фаршированную яблоками.

Осмыслить свое открытие я решила попозже, быстро задвинула простыню трясущимися руками и сосредоточила свой взгляд на столике с секционными инструментами, стоявшем совсем рядом. Вид блестящего металла ничуть меня не успокоил, но Софья Матвеевна уже протягивала мне, в общем-то, ненужный формалин, и я с облегчением покинула помещение морга.

Только потом я сообразила, что в момент передачи мне формалина несравненная Софья Матвеевна выглядела явно растерянной. Но тогда я не обратила на это никакого внимания.

— Лиса, ты чего шляешься? Уже обход начали! — крикнула мне через весь двор из открытого окна Аня. Сегодня ее прическа была в полном порядке.

— Петр Васильевич уже спрашивал, где ты.

— Бегу, бегу. — Я взглянула на часы. В пылу расследования я потеряла счет времени. В половине десятого совещание врачей у главного врача больницы уже закончилась, и сейчас в отделении проводился общий обход во главе с нашим заведующим Петром Васильевичем.

Склянка с формалином некрасиво оттягивала карман, стараясь не расплескать вонючую жидкость, я поднялась в отделение и, примостив флакон на ничейную тумбочку в коридоре, присоединилась к обходу.

— Начнем с тяжелых, Петр Васильевич? — предложила заведующему наша единственная женщина-хирург, заслуженная Ольга Павловна.

— Все равно, давайте с тяжелых. — Заведующий сегодня был сговорчивым.

— Ольга Павловна, докладывайте.

Ольга Павловна, несомненно, была раритетом нашего лечебного учреждения. Стремительно начав свою карьеру хирурга в полевом госпитале во время Великой Отечественной войны, она не смогла впоследствии остановиться, и до сих пор активничала в коридорах нашего отделения, вскрывая гнойники и меняя повязки своим больным по два раза на дню. К старости она почти оглохла, общаться с ней персоналу и больным было уже тяжело, и я всегда удивлялась, почему ее с почетом не проводят на заслуженную пенсию.

Но, видимо, наш главный ценил ее опыт, поэтому она продолжала работать, неизменно появляясь, каждый раз после отпуска в отделении как Кощей на развалинах Лукоморья. Как это ни странно, осложнений у ее больных было мало, они быстро выздоравливали, хотя методы лечения Ольги Павловны были весьма допотопными.

Наша скромная больница никогда не была в числе самых престижных и обласканных спонсорами лечебниц города. Построенная в конце 40-х годов на окраине города, несмотря на весьма скромное оснащение, она имела хорошую репутацию. Может потому, что благодаря своей непрестижности и бедности в больнице работали люди не случайные, пришедшие в медицину не за регалиями, а чтобы помогать больным и убогим. Конечно, в семье не без урода, появлялись у нас и уходили, не задерживаясь надолго, выпускники мединститута, ожидающие «тепленького» места в престижной клинике, сынки и дочки из именитых медицинских фамилий, которых из престижных клиник выперли из-за пристрастия к алкоголю или к чему похуже…

Нашего заведующего отделением, Петра Васильевича Грекова, в больнице очень любили. Когда-то в студенческие времена он был лучшим студентом на курсе, став практикующим хирургом, разработал много методик, улучшающих результаты операций на желчном пузыре, быстро защитил кандидатскую диссертацию и получил место заведующего хирургическим отделением в нашей больнице. Крутой рывок карьеры остановила жизнь — Петр Васильевич был человеком очень добрым, очень честным, и каким-то очень нежным душой. В нашем отделении по полгода лежали люди, которым некуда было из больницы идти, да и жить было особо не на что. И, несмотря на вполне прозрачные намеки нашего главного врача на то, что наша больница не благотворительный фонд, продлял безропотно Петр Васильевич курс лечения этих бедолаг. Выслушивал заслуженные упреки и шел выхаживать очередного обиженного судьбой пациента, с применением всех достижений современной медицинской науки.

Говорите, так не бывает? Еще как бывает, именно там, где нет огромных зарплат и гонораров за лечение, и работают те самые Врачи с Большой Буквы, сохраняя Богом запланированное равновесие между Добром и Злом.

А еще наш тихий Петр Васильевич за годы работы в отделении умудрился подобрать коллектив хирургов увлеченных и квалифицированных, был спокойным до невозмутимости, и говорил голосом тихим, почти шепотом.

Старушка Ольга Павловна была единственной женщиной-хирургом в нашей больнице.

Остальные хирурги, их в отделении работало трое, принадлежали к сильному полу. Пожилой и всегда недовольный жизнью Глеб Олегович (полный, страдающий одышкой мужчина предпенсионного возраста) вел «гнойных» больных. Ашот Андреевич (бородатый мачо лет сорока, похожий на подлого мушкетера и благородного пирата одновременно) был воспитанником Петра Васильевича, и пользовался его неизменным расположением. Иван Анатольевич (весьма талантливый хирург лет тридцати), был хорошо воспитан, не женат и стеснителен при общении с женщинами, (над скромностью его глумился весь коллектив оперблока, вернее молодая его часть.)

Мужская часть коллектива, за исключением заведующего, явно скучала и, переминаясь с ноги на ногу, с нетерпением ждала окончания обхода.

— Ашот Андреевич, давайте теперь к вам.

— У меня двое на операцию, предоперационные эпикризы я написал. — Ашот отодвинул плечом Ольгу Павловну и широким картинным жестом распахнул дверь в двухместную палату в конце коридора.

Палата была маленькая, поэтому мы все остались стоять в коридоре.

— Лиса, как подежурила в субботу? — Иван Анатольевич уже не в первый раз оказывал мне знаки внимания.

— С трупом. Парашютист умер на вводном наркозе.

— А наркоз кто давал? Мертвяков?

— Ага. Он дежурил.

Из палаты оживленно жестикулируя, вышли Петр Васильевич и Ашот Андреевич. Их разговор непосвященному понять было невозможно.

— Ваготомия, батенька, только ваготомия, — увещевал сравнительно молодого коллегу заведующий.

— Я настаиваю на резекции, ваготомия ничего не даст, вы посмотрите, какой у него тонус низкий…  — кипятился Ашот.

Участники обхода шли за ними, почтительно прислушивались. Продолжая дискутировать, заведующий повернулся и пошел по коридору, на ходу махнув рукой, что можно идти работать. Ашот Андреевич последовал за ним, не прерывая дискуссии.

Больных в отделении лежало немного. Последним теплом радовал нас конец августа, все же еще лето, догуливает народ последние светлые деньки на дачах, не торопится лечиться, терпит до последнего. Вот закончится дачный сезон, пойдут внуки в школу, и сядет в приемном покое очередь бабушек-тружениц с желчнокаменной болезнью, одинаково прихватив загорелыми руками правый бок. Операционная будет работать в две смены, да и нам в отделении присесть будет некогда.

Мои философские размышления прервал негромкий женский плач.

— Кто это плачет? — спросила я Аню.

— Из травмы перевели, ампутантка. Новенькая.

— А что случилось?