Пламя моей души (СИ) - Счастная Елена. Страница 33

Да та и не растерялась ничуть. Коротким замахом вскинула руку и опустила её.

Он не заметил, как натянул тетиву и пустил быструю стрелу — тело само сработало. Да сердце на миг всё равно замерло, как увидел он, что нож самым остриём точно вонзается в спину Елице. Девушка вскрикнула тихо и жалобно — аж колени подогнулись. Но стрела в тот же миг ударила Димину под лопатку правую, швырнула на княжну — и нож выпал из её руки да пропал где-то среди каменных обломков — всего, что осталось от стоявшего здесь когда-то требного стола.

Леден подбежал, отбросил тихо сипящую травницу в сторону, освобождая Елицу от тяжести тела. На рубахе светлой её расплывалось алое пятно, медленно, неумолимо.

— Елица. Еля, — зашептал он, приподнимая голову её осторожно.

Другой рукой разодрал ткань, чтобы посмотреть, глубоко ли успел нож войти. Порез оказался не таким уж страшным, как привиделось со стороны — видно, рука травница соскользнула. Но располосовала Димина спину ей всё равно сильно — кровь текла по светлой коже Елицы щедро, не собираясь пока униматься. Девушка застонала тихо, пытаясь перевернуться.

— Постой, Еля, перевяжу.

Косясь на Димину, что неуклюже ворочалась в стороне, никак не подыхая, он одним махом отрезал от подола княжны хорошую полосу ткани. Слегка освободил рану от обрывков рубахи и перетянул крепко, обмотав под грудью и через плечо. Теперь только донести её до дома, а там можно и лучше справиться. Травки какие взять — благо их в избе той достаточно. А в тех, что могли кровь запирать да заразу какую не пустить, он и сам, как воин, смыслил неплохо.

Он подхватил девушку под спину. Усадил осторожно, поддерживая.

— Как ты? — заглянул в бледное лицо, перепачканное в земле и разводах грязных на щеках. Словно плакала она всё ж от боли, да только звука ни одного не издала, как перевязывал он её.

И взгляд её был таким страшным, бездумным, всё шарил, шарил по нему, ни за что не цепляясь. Словно в дурмане каком княженка была.

— Не знаю пока, — шепнула. — Но когда ты касаешься, легче становится. Как будто водой мёртвой плещет.

Он свёл брови, плохо понимая, о чём она говорит — как в бреду. Только ей одной — волхве — ведомы все премудрости. А он и рад был хоть чем-то ей помочь, раз так. Княжна вдруг обхватила его ладонью за шею, подняла снова взор — прояснившийся, ослепив им мгновенно, словно здесь, на этом месте обрела она совсем другую силу, могучую, яростную. Проскользнул ветер ленивый вдоль длинного пала, тронул волосы её растрёпанные, прилипшие тонкими прядками к вискам — повой уж давно на плечи сполз. Она сжала губы, всё глубже вонзаясь взором чистым, но чуть растерянным, облизнула их и разомкнула — блестящие, яркие. Леден обнял её крепче и склонился, припал в горько-солёном, с привкусом трав поцелуе — и княжна послушно ответила, смяв ворот его в кулачке. Скользнул легонько язычок её между зубов — в голову тут же ударило словно ворохом перьев мягких: и лёгкостью обдаёт небывалой, хмельной, и задохнуться недолго. Зашлось сердце бешено, как и в сечу не билось. Как же давно он об этом мечтал, да гнал мысль шалую прочь. Чтобы обнимать её вот так, осторожно, но крепко, и чтобы губы тёплые сминать, ласкать.

Но длился дурман этот всего миг — вздрогнула Елица вдруг, забило её мелким ознобом. Она всхлипнула, обмякнув, словно кости из тела её вынули. Упала её рука плетью, мазнув по плечу. Леден едва не взвыл от гнева страшного на самого себя. Забыл, остолоп безмозглый, что после встречи с Мораной не стоит ему княжны касаться — худо ей станет.

Засмеялась хрипло травница, ещё живая, оказывается. А Елица вдруг, побледнев страшно, чувств лишилась.

— Спаситель, — просипела Димина. — Сам быстрее её убьёшь, и стараться не нужно.

Закашлялась, смолкнув, забулькало как будто где-то в груди её пробитой. Леден уложил Елицу осторожно на землю, и над бабой глумливой навис. Едва не споткнулся: спали с лица её да и всего тела чары — осталась под ними женщина, уж близко к старости поступившая. Лишь присмотревшись, можно было теперь узнать в ней ту травницу, к порогу дома которой они пришли недавно. И удивляться вовсе не надо тому, что захотела она годы лишние сбросить, чтобы мужа молодого обресть и удержать.

— Да уж теперь не достанется Елица тебе.

Леден склонился — стрелу выдернуть, да баба за руку его схватила крепко — и не подумаешь, что умирает — аж запястье заломило.

— Не спасёшь её. Коли рядом с ней будешь — зачахнет рано или поздно. Выпьешь всё из неё, всю живу, — зашептала она сбивчиво и торопливо. — Много её в княжне. Сама знаю, потому и хотела забрать. Да тебе всё равно мало будет.

— Ты знала, что муж твой на самом деле ей принадлежит? Может, ещё и поэтому убить хотела? — Леден всё ж дернул древко — и женщина выгнулась дугой от боли.

Задышала часто, рвано; выплеснулся кашель мучительный, окрашивая губы её, изрезанные морщинками, алым, ярким таким в этом чёрно-сером месте.

— Узнала в тот миг, когда вы появились здесь, — она чуть отдышалась. — Сразу почуяла связь их. Обрядом закреплённую. И как сила её их ещё пуще связывает. Да только мой он дольше, чем её был. Разве не имела я на него права?

— То не мне решать. Зачем нас хотела убить? Знаешь ведь, кто мы.

Травница покривила губами, а по лицу её пробежала гримаса невыносимого мучения. Странно, что до сих пор она ещё не испустила дух. Верно, волшба, которой владела, кровь, пролитая на капище, ещё давали ей силы — такое не сбросишь в один миг.

— Да кому вы теперь нужны? Ни князья, ни княжичи. Безотцовщина, — она задохнулась, и с лица её сошла последняя, даже лихорадочная, краска. — Может, княгиня только вашей судьбой озаботилась бы. Да у нас с ней счёты свои. За так просто убивать вас — глупо. А мне польза была бы.

Женщина смолкла на полуслове. Леден вынул из её груди стрелу, что вышла наконечником наружу. Отпустила Димина его руку и распласталась на земле, слепо блуждая взглядом по ясному небу. Да не тревожил её уже яркий свет Ока, что сияло почти над головой. Обратилась она в другую даль, что увлекала её за собой, и становились её черты глаже, острее, вновь делая моложе — хотя бы на миг. А потом вдруг начала она быстро иссыхать, словно яблоко палое; пронёсся ветер вдоль шрама лесного — и жрица вмиг рассыпалась желтоватой трухой.

Леден медленно обернулся на Елицу, что лежала на мягкой земле, дыша спокойно и глубоко — словно спала. Подошёл к ней, зная, что и торопиться надо назад, к избе: неведомо, что там с Чаяном творится и отроками. Да всё ж поначалу опустился на одно колено рядом с ней и за руку взял. Ослепило его снова, будто хлынуло вдруг лучами беспощадными светило из-за облаков. Будто раскрылось перед взором небо бесконечное. Никогда он не чувствовал такого, как доводилось княжны касаться: случайно, нарочно ли. То ли место здесь было такое, что начинала её волховья сила плескать щедро, то ли просто княжна в беспамятстве сейчас лежала — а потому не могла её сдерживать… Но за потоками её живы, густой, что ароматная древесная смола, способная залечить раны даже на грубом стволе, он не ощущал больше ничего. Никаких следов Сердца. Да и вряд ли могло статься так, что оно всё ж осталось здесь.

— Очнись… — Леден склонился к лицу княжны, провёл ладонью по щеке гладкой, испачканной, кончиком пальца — по губам, чуть приоткрытым. — Очнись. Ты нужна мне, Еля. Очень нужна.

Да девушка только вздохнула. Он на руки её взял и понёс прочь с капища забытого, уничтоженного — да и правильно. Неведомо какие страшные дела здесь сотворились в тот год, как зародилась вражда между Борилой и Светояром. Такие, что и на долю детей их недоли оказалось с лихвой отмеряно. Да и после Димина продолжила лишь больше осквернять некогда священное место. А где ответы ещё искать да куда идти, то решится, когда никому больше из людей, Ледену близких и дорогих, опасность грозить не станет. А значит, надо уносить Елицу отсюда скорей.

Он шёл, как мог, быстро, чтобы и поспеть ещё вовремя к Чаяну, и княжне хуже не сделать. Запомнил уже тропу, хоть и плутал вкруг неё изрядно, а потому то и дело взгляд опускал на лицо Елицы. И спокойное, кажется, в тот миг, что была она без чувств, и пронизанное едва заметным мучением. Он глотку себе готов был сам перегрызть за то, что доставлял их девушке так много. Хоть и не желал вовсе. Более того — и сейчас хотел бы целовать её долго, сжимать в объятиях — всегда. Когда случилось так, что душу его, ко многому безразличную, успела она собой так наполнить? До краёв самых — того и гляди расплещется, затопит его этим невообразимо дивным и в то же время страшным чувством. Тем, что половинило его словно тесаком острым: забрать её, всю себе присвоить, и в то же время держаться подальше, чтобы не причинять боли.