Меч Кайгена (ЛП) - Вонг М. Л.. Страница 117

— Пора идти, — она протянула руку, и он сжал два пальца в хватке слабее и нежнее, чем у его братьев.

Обычно Мисаки презирала слабость в себе и других. Это было нормально у коро Широджимы. Такеру уже недовольно смотрел на младшего сына, хмурился все сильнее с каждой неделей, ведь Изумо не показывал силы братьев. Но Мисаки ощущала иное к Изумо. Она еще не видела, чтобы кто-то изучал физическое окружение так внимательно, как ее четвертый сын — никто, кроме, пожалуй, Коли Курумы, величайшего изобретателя его поколения. Она начинала подозревать, что у Изумо было то, чего не было у его братьев. Она подозревала, что он мог быть гением. И, чем страннее он себя вел, тем больше она его любила.

Изумо встал, ветки юной сосны задели его волосы, и Мисаки просияла. Кем бы он ни вырос, она хотела это увидеть. В этот раз она не упустит ни мгновения. Сжимая ладонь Изумо, она поклонилась черной сосне в последний раз.

«До завтра, Мамору».

Выйдя из рощи, она вернула Изумо на его место на груди, подняла корзины и пошла по тропе к дому Мацуда. Все казалось нормальным, когда она дошла до дома. Тишина дома Мацуда пропала за последние месяцы, сменилась звуками, которые наполняли воздух этим утром — смех Нагасы и Аюми, бегающим по коридорам, стук деревянных мечей — ученики Такеру разогревались в додзе, стук молотков нуму, работающих над дополнительной частью дома.

Она снимала таби, когда заметила незнакомую обувь в гэнкане — черную, магнитными застежками в стиле Яммы. Не такая обувь, как в Широджиме. Ей стало не по себе. Тут был кто-то из правительств? Империя решила все-таки вмешаться? От звука шагов она подняла голову, Сецуко выбежала из-за угла к ней.

— Мисаки! — лицо Сецуко было странным, восторг и тревога смешались на нем. — Ты вернулась!

— Да, — Мисаки смотрела на нее в смятении. — Что такое? Что-то не так?

— Я… не уверена, — Сецуко едва дышала. Она была взволнована, но не расстроена.

— Что…

— Просто идем, — Сецуко помнила Мисаки внутрь, забрав с ее плеч тяжелые корзины. — Посмотри сама.

— Кто тут? — Мисаки оглянулась на черную обувь.

— Просто… посмотри сама, — Сецуко кивнула на проем недавно восстановленной гостиной.

— Но…

— Твоему мужу было тяжело. Ты знаешь, его ямманинке плохой.

— Его ямманинке? Что…

— Иди, — Сецуко толкнула пышным бедром худую Мисаки, и она отшатнулась к гостиной.

Растерянная, но любопытная, Мисаки бросила взгляд на Сецуко, та кивнула ей. Она выпрямилась и прошла в гостиную. Странное поведение Сецуко заставило ее ожидать худшего — полковника Сонга или другого представителя Империи, пришедшего портить все, что они построили. Но то, что она увидела, было куда страннее.

Робин Тундиил сидел на коленях на подушке у низкого стола гостиной напротив Такеру.

Они пили чай.

Мир Мисаки порвался и рухнул. Брешь открылась между самыми яркими воспоминаниями и реальностью сцены перед ней, и у нее закружилась голова. Робин был тут, в ее гостиной, его знакомое лицо заметно постарело за пятнадцать лет. Он пил чай.

Она прижала ладонь к дверной раме, чтобы не упасть. Другая рука сжимала Изумо, придавливая мальчика к ее груди, чтобы ощущать его сердце, чтобы убедиться, что она все еще была в реальности.

Такеру первым ее заметил.

— Мисаки, — сказал он, голос был нейтральным, как всегда. — Я рад, что ты вернулась.

Робин опустил чашку и обернулся к ней, черные глаза были теплыми, как шестнадцать лет назад. Те глаза выжгли свое место в ее памяти, и было странно увидеть их в реальности. Она не могла понять взгляд Робина, так что посмотрела на Такеру.

— Простите мою грубость, Тундиил-сан, мне нужно тренировать учеников, — Такеру встал. — Простите, — он поклонился Робину и прошел к двери, где застыла от шока его жена.

— Ч-что… что это? — прошептала Мисаки, глядя на Такеру. — Что происходит?

— Твой старый друг проделал долгий путь, чтобы увидеть тебя.

— Но… что…

— Меня ждут ученики. Приготовь гостю еще чая. Он почти допил тот, что сделала Сецуко, — сказал Такеру и вышел в коридор, оставив Мисаки в смятении.

Робин встал. Улыбаясь — милосердная Нами, та улыбка. Такая знакомая. Но это была и улыбка чужака, ставшая глубже от морщин и углов, которых не было у Робина из ее воспоминаний.

— Посмотри на себя, — сказал он, и его линдиш потянул за давно забытое чувство в ее груди. — Ты стала леди.

Мисаки издала слабый смешок. Ее выцветшее кимоно, одно из трех, что у нее остались, было выстирано столько раз, что стало протираться. Между отстройкой и обычной работой по дому она перестала следить за волосами. Она еще никогда в жизни не была так далека от облика леди.

— И посмотри на себя, — ответила она, окинув взглядом черно-красное кимоно и тканевый сверток на его спине. — Разве ты не выглядишь броско?

— Умолкни.

Она шутила, но Робин умел выглядеть идеально в любой одежде, с кем бы ни встречался. Его желание изменить облик было частью его открытости. Если Робин садился с человеком, тот всегда чувствовал, словно знал Робина давно. Как сирота, он научился заводить семью всюду, куда приходил.

Зная, что она грубо разглядывает его одежду, Мисаки заставила себя поднять взгляд на его лицо, на открытую улыбку. Это все еще было как видеть призрака — он был как призрак, ведь она смирилась, что больше никогда его не увидит.

Часть нее хотела отпрянуть. Равная по силе часть нее хотела подбежать к нему. Пойманная между ними, она пошатнулась, поджала пальцы ног на пороге. Она не могла коснуться его. Они оба знали это. Даже похлопывание по плечу было бы неприличным. А если она коснется его кожи… она не выдержит.

Изумо нарушил тишину растерянным бормотанием, и Робин улыбнулся ребёнку.

— Я видел двух твоих старших сыновей, когда пришёл. Кто это?

— О, — Мисаки выдохнула, радуясь прогнать напряжение. — Это Изумо, — она отвязала ткань, повернула малыша, чтобы он был лицом к Робину, и опустил его на ноги. — Он… — она с любовью закатила глаза, когда Изумо спрятался за нее и обхватил руками ее колено. — Он стесняется чужаков.

Она была почти рада, что маленькое тело Изумо прижалось к ее ноге. Он не давал ей шататься. Она так старалась не упасть, что не поняла, что сверток на спине Робина стал двигаться, пока не появилась коричневая ручка. Ладонь сжала плечо Робина, а потом появилась голова спутанных волос с угольно-черными глазами.

У него тоже был ребенок.

Мальчик явно был сыном Робина. У них были одинаковые глаза, волосы и кожа, хотя у ребенка она была чуть темнее, чем у Робина, но она тоже сияла огнем. Робин улыбнулся, когда сонный малыш протер глаза.

— Даниэль, — сказал он, — это тетя Мисаки.

— Что… — голос Мисаки стал необычно высоким, с придыханием. — Это… когда это случилось?

— Это долгая история, — сказал Робин.

Мисаки не могла коснуться Робина, но…

— Можно? — она вытянула руки.

— Конечно, — Робин снял ткань со спины с грацией кайгенской домохозяйки. — Должен предупредить, — сказал он, прислоняя мальчика к своему плечу, сворачивая голубую ткань в горошек. — Он в возрасте, когда он может вдруг взорваться.

— Точно, — Мисаки вспомнила это о детях-таджаках.

— Можешь его бросить, если он станет горячим.

— Что?

— Это делает Эллин. Он обычно приземляется на ноги.

Мисаки рассмеялась, взяла сына Робина. Манящий до боли запах дыма и пряностей кутал ее, а тепло мальчика наполнило ее руки.

— Здравствуй, Даниэль, — сказала она, говоря тихо, чтобы скрыть эмоции, вдруг охватившие ее.

— Я — Даниэль, — сказал бодро маленький таджака.

— Это я слышала.

— Теперь ты можешь сказать «Как тебя зовут?», — предложил мягко Робин.

Но Даниэль хватил шпильку Мисаки и сказал:

— Что это?