Если бы (СИ) - Фокс Оксана. Страница 78
Но иногда, Лине надоедали истории, шум и люди. Ян догадывался об этом. В гостиничном номере или квартире он делался невидимым, давал ей возможность восстановить равновесие с красками и холстами, но не давал побыть одной. Лина чувствовала паузу телом. Она не приносила облегчения, а только сжимала напряжение. Давила, так же, как тяжелый проницательный взгляд мужа, каким он порой окидывал ее с головы до ног, словно вбирая ее сущность со всеми мелкими грехами и некрасивыми мыслишками. Лине становилось дурно, казалось, по ней прошелся пылесос и рентген. Внутри делалось слишком светло и страшно пусто. Хотелось закрыться от этого противного чувства – одеться. Ей нужны новые темы для бесед, новые события, впечатления. Они снова отправлялись в путь.
На острове Мадагаскар супруги блуждали мангровыми лесами, пытались приручить и покормить с рук лемуров. Отыскали норы рыже-коричневых хищников, похожих на миниатюрных пум. Спасли из собачьих когтей маленького мунго, вылитого Рикки-Тикки-Тави Киплинга, только очень злобного. Они с упоением исследовали Южную Африку, погружаясь в мир дикой природы. Гуляли по запруженным людьми оживленным набережным Кейптауна, восхищаясь красотой старинного города и отменным шампанским. Совершили круиз к Галапагосским островам, где морские игуаны грелись на песке и лениво плавали вдоль берега. Лина пришла в восторг: они напоминали ей разряженных туристов. Черный, как трубочист, гид, с трудом изъяснялся по-английски, что не мешало ему потчевать путешественников бесконечными мифами и страшилками, пока они осматривали канал рифовых акул. Но "чудовища" плескались на мелководье, словно дети, и вовсе не вызывали страха. Фотографируя по пути пингвинов и морских львов, Олсены в который раз подбирались к Экватору. Буйство эмоций Лина выплескивала на бумагу, и тут же забывала сюжет, очарованная новым днем, новым пейзажем, страной, людьми, и так до головокружения, словно выкупила все билеты на карусель и не могла сойти – кружилась и кружилась, как попрыгунья Стрекоза.
Белоснежная яхта "Элизабет" становилась на якорь в красивых лагунах и бухтах карибского бассейна. Молодожены любовались стройными фламинго и морскими черепахами, плавали с дельфинами, ныряли с маской и рыбачили, опаляя кожу до черноты под жгучим тропическим солнцем. Путешествуя по извилистой Амазонке, они любовались, как всходит солнце и деликатно набрасывает карминово-розовый глянец на небо и воду; внимали неистовому щебету птиц в рассветных влажных джунглях, и оцепенев от страха и восторга, следили за анакондами, которые бесшумно охотились вдоль берега.
Ян приносил Лине головной убор, который она забывала в каюте, набрасывал на плечи легкий палантин, оберегая кожу от ожогов, и следил, чтобы она стояла с подветренной стороны и не подхватила насморк. Лина была признательна мужу за внимательность. Но порой, это ее злило и выводило из себя. Она стольким уже обязана ему, что казалось, в большую кабалу благодарности влезть невозможно и, снова, Ян доказывал обратное. Лина хотела кричать на мужа, рассердить его и рассердится самой. Хотела, чтобы он поговорил с ней – жестко и откровенно; заставил озвучить постыдные мысли и желания, принудил отречься от них и запретил думать о другом. Но, муж безмолвствовал, не оставлял одну, и не давал даже на секунду погрузится на дно тоски и мук совести. В разгар зажигательного карнавала в Рио-де-Жанейро, она написали тушью серию черно-белых графических этюдов, назвав: "Ипохондрия".
Лина растворялась в окружающей красоте, изменчивых настроениях моря, словно списанного с картин Айвазовского и млела от знойных венецианских этюдов, иллюстрирующих полотна Феликса Зима. Задыхаясь эмоциями и впечатлениями, она теряла голову, и отчаянно веселились. Она влюбилась в ночные клубы Италии, куда водил ее Ян. Со смешенным чувством удовлетворения, она испытывала до утра перегруз звука, хаотичных движений, дикой пляски огней. А после, без угрызений совести, поздно завтракала в номере и дегустировала в кровати тончайшие сыры и вино. Олсен наполнил деятельностью каждую минуту, словно движущая сила жизни, толкал вперёд, не давал грустить или думать о чём-то не связанным с летом, нарядами, праздником и весельем.
Бесконечная всеобъемлющая забота! Муж оберегал ее, словно музейный экспонат. Именно так, Лине представлялись их отношения: безделушка на пьедестале, чья ценность безбожно преувеличенна. Дни-дни-дни... они походили на сновидения или сильный наркоз. Глубокой ночью, возвращаясь с очередного светского приема или вечеринки, Лина падала от усталости и проваливалась в беспробудный сон, чтобы утром начать все заново. Нескончаемый "День сурка"...
Но Лина привязывалась к мужу. Восхищалась его пристрастием к спорту. Он открыл для нее поло – грациозную королевскую игру. Ян с удовольствием принимал участие в любительских турнирах. Лина любовалась красивой посадкой мужа в седле, гордым разворотом плеч и уверенными движениями бамбуковой клюшкой, посылающей мяч точно в цель. Она же не продвинулась в игре, далее обожания красивых животных и бесконечных воплощений их на бумаге и холсте. Она не чувствовала под собой лошадь, не могла слиться с ней в целое, боялась причинить боль и неловко замирала бревном, рискуя свалиться. Из нее не выходил даже плохенький жокей. Выбор красивой шляпки доставлял больше удовольствия и занимал больше времени, чем участие Лины в игре. С тонкой английской иронией и врожденным тактом Ян беззлобно подтрунивал над ее неумелостью. Он умел заразительно смеяться. И перестав переживать, и мучатся, Лина окончательно завязала с поло. Она переместилась на трибуну, откуда любовалась изумрудным бескрайним полем, расположенным в провинции Барселоны, и виртуозным поединком команд.
Она полюбила непринужденные чуть резковатые манеры мужа, растянутые гласные, медлительную речь и невероятно зоркий, активный ум, который скрывался под ленивыми веками. Они много беседовали. В основном, говорил Ян, а Лина выступала лишь благодарным слушателем. Он говорил о Сократе и Пифагоре, Ницше и метафизике, логике и гипотезах, природе человеческих поступков, политике, религиях и войнах. Открывал иное толкование событий, о котором она не задумывалась. Иногда, муж заставлял ее высказывать мнение. Отстаивать его. Не давал сдаться на милость его аргументов, а потом нещадно разбивал ее теории. Лина краснела, понимая собственную ограниченность, и слушала мужа еще жаднее и внимательнее, проникаясь его широтой мысли и безграничность взглядов. И тогда, ей казалось, она выздоравливает, разрушительный дух покидал мысли, рассудок очищался. Она обретала свободу, была вольна выбирать. Так казалось, до наступления вечера. Потом все менялась...
Как ни старалась, Лина не могла прогнать из супружеской спальни третьего. Оставаясь с Яном наедине, она боролась с тенью, отгоняла воспоминания. Широко открытыми глазами внимательно следила за каждым движением мужа, чтобы не забыться другим. Но, деликатная заботливость ласкающих рук и не оставляла надежды забыться. Тело жестко напоминало: порезанные струнами, шершавые пальцы Берри могут быть разными – дерзкими, бесстыжими и отчуждёнными, но никогда заботливыми и ласковыми. Лина ненавидела ночи и ненавидела себя. Всеми силами она пыталась зажечься страстью к мужу, по достоинству оценивая привлекательность большого крепкого мужчины, сумевшего сохранить юношескую стройность и пыл. Она пыталась выдрать из сердца вросший корнями образ, как могла искажая, принижая его. Вспоминала все доставленные им мучения, оскорбления и обиды, но ничего не менялось. Пустая борьба с призраком.
Теперь, Лина до глубины души была признательна мужу за то, что он молчит, и никогда не заговаривает об ее странном поведении. Ни разу, Ян не дал понять, что замечает её холодность, безучастность, неуместное стеснение. Не спрашивал, отчего по утрам у неё опухшие глаза. Почему остатки ночи она проводит, вглядываясь в темное окно или читая книгу в другой комнате. Презирая собственную никчемность, Лина восхищалась сдержанностью мужа и искала способ стать его достойной. Она искренне надеялась на время. Время – то, что их связывает. Время – то, что у них общего. Все, рано или поздно, выправится.