Цена познания - Алкин Юрий. Страница 61

— Если так, — тихо спросил я, — то зачем вы рассказали мне?

— Потому что из всех актеров, которых я повидал на своем веку, вы больше всех стремились узнать правду. Вы были просто одержимы ею… Для того чтобы ее узнать, вы рисковали всеми обещанными деньгами. И после этого было бы несправедливо не открыть вам ее. Мне кажется, что вы достаточно стойкий человек. И сможете к ней привыкнуть. Привыкли же мы все.

Он невесело улыбнулся.

— Конечно, для доктора Тесье эти соображения несущественны. Я мог бы уговаривать его до бесконечности, используя такие аргументы. Но у него были свои причины согласиться на эту встречу. Он, видите ли, был очень озабочен тем, что вы составили себе абсолютно неверное, представление о том, чего мы добились и почему молчим о своих достижениях.

— По-моему, я не первый актер, которому рассказали правду, — осторожно заметил я.

Катру кивнул.

— Да. Пьер. Ему я тоже рассказал. Но он — необыкновенный человек. За его психику опасаться не приходилось, а нам нужен был его совет. И совет этот был бы гораздо более ценен, если бы он знал все как есть. Было еще несколько людей… Раньше, до запрета. Что стало с ними, я не знаю.

С этими словами он встал. Я тоже поднялся.

— Надеюсь, я смог ответить на все заданные и незаданные вопросы. Передавайте привет Мари. Она замечательная девушка. И постарайтесь поменьше думать о том, что я вам рассказал.

— Подождите, — попросил я. Катру замер на пороге. — Вы же меня знаете… Еще один вопрос.

— Конечно, — ответил он без малейшей иронии. — Спрашивайте.

— Зачем вы продолжаете эксперимент? Если все так плохо, зачем здесь вы?

И неожиданно он улыбнулся.

— Это два разных вопроса. Исследование продолжается по ряду причин. Лет пять назад в воздухе витали подобные настояния. «Закончить и забыть… тупик эволюции…» Но тогда всем пессимистам дали понять, что эксперимент будет продолжаться. С ними или без них. Даже если бы все руководство считало, что пришла пора прикрыть лавочку, никто не дал бы им это сделать. Вы же понимаете, что деньги на все это, — он повел рукой, — не идут из карманов психологов и генетиков. А те, кто заказывал музыку, захотели прослушать всю оперу. И по крайней мере, слушать ее пока могут. Нам сказали: «Ищите и обрящете. Не будьте так самоуверенны. Копайте в глубь вашего сверхчеловека. Пытайтесь понять, что вызывает старение обычных людей. Короче, занимайтесь делом и предоставьте нам решать, когда заканчивать эксперимент». В финансировании замешаны люди, фонды, какие-то фамильные завещания и еще черт знает что. Так что эксперименту суждена долгая жизнь. А кроме того, многие в руководстве вовсе не стремились прекратить все исследования. Тот же доктор Тесье, к примеру. Он — уникальный сплав ученого и администратора. Для него все это — дело его жизни. И ему гораздо интереснее руководить единственным в мире инкубатором бессмертия, чем кафедрой. А я… Работа мне нравится. Зарплата здесь превосходная. Я здесь сам себе хозяин. Мне тоже гораздо интереснее быть тут, чем преподавать в университете или практиковать. Надо же чем-то занять остаток жизни. Желаю вам хорошо распорядиться своим.

Он коротко кивнул мне и вышел.

Я сидел и, сплетя пальцы, бессмысленно смотрел перед собой остановившимся взглядом. Час назад закрылась дверь за Катру. После его ухода я вынул некоторые вещи из чемоданов, перелистал пахнущую типографской краской газету. Включил телевизор и с удовольствием посмотрел новости, хотя порой не понимал, о чем и о ком идет речь. Встал, перешагивая через раскиданные вещи, прошелся по комнате. Подошел к столу, с любопытством взял плотный лист с заголовком «Рекомендуемые действия». Держа его в руке, вернулся на кровать и не без интереса стал читать, что именно мне рекомендуется делать для скорейшего приведения себя в норму. Но за всеми этими осмысленными действиями стояла глухая тоска. И в какой-то момент, когда белозубый диктор особенно широко улыбнулся с экрана, она обрушилась на меня всей своей тяжестью. Все обиды и разочарования, которые я успел испытать в жизни, потускнели и съежились. Не было больше ни радости от предстоящей встречи, ни огорчения от изгнания. Все чувства отступили, выцвели перед этой странной уродливой правдой.

Всплыли простые и страшные слова Катру: «Никто не должен стареть и умирать». Всплыли и принесли с собой дикую тоскливую безысходность. Теперь я понял. Я не должен стареть. Я не должен умирать. Я могу жить долго, очень долго, много дольше, чем какие-нибудь девяносто лет. Я не хочу умирать!!! Во мне, в Мари, во всех моих знакомых, в любом человеке заложено бессмертие. Мы приносим его с собой, появляясь на свет. И мы не можем им воспользоваться!

Я стиснул голову и ощутил, как под рукой на виске бьется пульс. «Это не кровь проходит через вену, — подумал я. — Это тикают мои часы. Нет, даже не часы, таймер». Давным-давно, когда я был ребенком, его взвели, и теперь ничто и никто не в силах его остановить. А вокруг люди подходят друг к другу и заводят, заводят таймеры, даже не осознавая, что они делают. День за днем они склоняются над детскими кроватками и, с нежностью глядя на своих детей, ласково запускают безжалостный механизм, который столетие спустя превратит ребенка в прах. Но я не хочу умирать! Наверное, нечто подобное чувствует человек, умирающий от болезни в молодом возрасте. Еще много лет он мог бы ходить по земле, что-то делать, чувствовать, жить. Но теперь остались считанные дни, и конец отсрочить невозможно. Вот что имел в виду тот несчастный, о котором говорил Катру. Какая разница — через день или через сорок лет, если впереди могли быть бесчисленные столетия.

Силясь отогнать от себя эту мысль, я неожиданно вспомнил тот давний вечер, когда пытался представить свою смерть. Тогда были страх, и бессилие, и такое чувство, будто кто-то подталкивает меня к обрыву и, несмотря на все свое сопротивление, я неуклонно приближаюсь к пропасти мелкими шагами. Все это было неприятно, и мерзко, и даже страшно, и все же эти чувства не шли ни в какое сравнение с тем, что я испытывал сейчас. Оказалось, что, сетуя на неведомую силу, к обрыву я подталкиваю себя сам. Подталкивал всю жизнь и теперь уже не могу остановиться. И не остановлюсь до тех пор, пока не сделаю последний шаг и навстречу мне не рванется земля. Тот пронизывающий, тягучий страх, который я тогда испытал… это не следствие неизбежности смерти. Это — ее причина. Я знаю, что я умру. Я боюсь того, что я умру. И умру я только из-за того, что я знаю и боюсь! Но даже это еще не самое страшное.

Настанет момент, когда моя дочка поймет, что я смертен. Он неизбежен, рано или поздно через него проходит любой ребенок. Он настанет и послужит еще одним шагом в этом жутком процессе осознания. А вслед за этим моментом будет другой, когда она придет ко мне и спросит: «Папа, а правда, что я когда-нибудь умру?» И что я ей скажу? Что я ей скажу?! «Да, девочка моя, ты когда-нибудь умрешь, но это случится еще не скоро. У тебя впереди еще вся жизнь, и я надеюсь, что ты проживешь ее счастливо и достойно». Это и будет мой ответ? Конечно, почему бы мне так не сказать, ведь это — правда… Но нет, правдой это было два часа назад. А отныне это не правда, а лишь ее вырванная из контекста часть. Крошечная, безвредная часть. А полный ответ должен звучать так: «Да, доченька, через какое-то время ты состаришься и умрешь. Хотя твой организм может обойтись и без этого. Но так уж заведено». «Ни за что не скажу ей правду, — со злостью подумал я. — Ни ей, ни Мари».

Если бы я глубоко верил, если бы я искренне считал, что там — другая жизнь… Но я не считаю так, несмотря на то что провел полтора года в обществе Адама и Евы. Грехопадение произошло, и мою Еву уже изгнали из Эдема, а теперь за ней следую я, неся на себе груз знания… Мелькнула странная мысль: что, если это и было то знание, которое пришло к Адаму и Еве? Они жили счастливо в раю, не подозревая о существовании смерти. И было им запрещено прикасаться к плодам Древа под страхом смерти, но они не знали, что есть смерть, и не могли понять, насколько сурова эта кара. И они нарушили запрет, и яблоко познания открыло им эту тайну. К ним пришло Знание. Они узнали, что должны умереть, и познали сущность смерти и старости. И это Знание заставило их стареть. Оно и стало самой карой, самой Смертью. И были они изгнаны из рая за то, что внесли в мир старение и смерть.