Прямой контакт - Велиханов Никита. Страница 8

— Можешь считать себя отчисленным. И куда теперь?

— Мне всё равно, — махнул рукой Виталий.

— А нам — нет, — неожиданно веско произнес незнакомец.

Москва, 2 июня 1998 года.

— Здравствуйте, товарищи чекисты! — Ларькин тихонько пробрался в кабинет Рената, сидевшего спиной к двери и озабоченно вертящего в руках какой-то механизм, и встал у него за спиной, величественно возложив свою руку на ахмеровское плечо.

Ренат, от неожиданности вздрогнув, оглянулся.

— Здрасьте, здрасьте, товарищ маршал. Приборчик вот, видишь, собираю. Интересный, брат, приборчик будет. Типа детектора лжи, только мини и действует на расстоянии.

— Никак мне собираешься подарить?

— Нет. Если надо, я тебе другой сделаю, — сказал Ренат. — А этот на дверь поставим, занесём данные в компьютер — и он будет нам дверь отпирать. А если кто чужой придет — не откроет, классно придумано?

— Здорово. Сам дошёл?

— Конечно!

— Вот только параметры надо будет с умом задавать, Ренатик, а то придешь ты на работу с пониженным давлением или в плохом настроении — и будешь стучаться в дверь, пока оно у тебя не повысится.

— Настроение?

— Скорее, давление.

— Тогда давай вместе до ума доведем...

— Да я бы с удовольствием. Но мне цыганка нагадала дальнюю дорогу. Давай как-нибудь в другой раз. А сейчас лучше открывай лавочку.

Ахмеров с некоторым разочарованием отложил ноу-хау в сторону, поднялся со стула, нащупал в кармане связку ключей и открыл дверцы огромного сейфа, занимавшего чуть ли не четверть комнаты.

— Выбирай! Шеф мне заявочку уже предоставил, теперь твоя очередь.

Ларькин при виде ахмеровского богатства — запасов оружия и спецснаряжения, предусмотрительно перетасканного им с центрального склада в именной сейф, — каждый раз восхищенно ахал. Кроме простых и уже привычных Калашей, Макаровых и Токаревых, сейф изобиловал самыми разнообразными экзотическими орудиями выяснения сложных человеческих отношений: на полочках в идеальном порядке красовались иностранные Кохи, Глоки и Таурусы, отдельно от них лежали ручные гранатометы, ножи и дубинки различных размеров и модификаций; гранаты — начиная от примитивной лимонки и заканчивая световыми, звуковыми и газовыми с начинкой на любой вкус — ровным слоем прикрывали дно довольно вместительного ящика; «стрелки», пристегивающиеся на запястье и убивающие бесшумно, а завершали коллекцию аккуратные упаковки с толом и пластитом. И над всем этим, как шейх над своим гаремом, властвовал Ахмеров.

— Могу предложить снайперскую винтовку В-94. Калибр — двенадцать с половиной миллиметров, прицельная дальность — два километра. Бегемота с одного выстрела наповал убить можно, не то что инопланетянина. Хорошая вещь, бери, дорогой, недорого возьму, — в голосе Ахмерова, несмотря на подчеркнуто ернический тон, слышались, вероятно, впитанные ещё с молоком матери, профессионально-торгашеские нотки.

— Не торопись, Ренат. Мы ж не отстреливать их едем, а наоборот, можно сказать, изучать и коллекционировать, так что попроще чего-нибудь давай.

— Нет проблем, дорогой, как скажешь, так и будет. — Ахмеров, как фокусник, молниеносным движением руки вытащил откуда-то из дальнего угла сейфа небольшой прибор, по виду напоминающий обыкновенный пистолет, и завертел им перед глазами Ларькина.

— Что это, великий смотритель оружейного сейфа?

— Универсальный электрошокер. Действует на расстоянии: нажимаешь вот на эту пимпочку — бац! — и твой инопланетянин, если он гуманоид, конечно, в отрубе — не навсегда, естественно, а на необходимое тебе время.

— Давай сюда, уговорил... Ну и газовый ствол, что ли, какой-нибудь сыщи.

— Добрый ты человек, Ларькин. Ладно, на тебе газовый, заряды-то, я надеюсь, нервнопаралитические положить, или вы их там на слезу прошибать будете?

— Давай нервнопаралитические, доброта-то, она тоже не должна быть бесконечной.

— Ну, вот и ладно. Насчет приборов наблюдения Юрий Николаевич изволили распорядиться, но всё же гляньте, может, забыли чего.

Ларькин открыл подсунутый ему Ренатом небольшой чемоданчик из темной гладкой кожи. С виду дипломат-дипломатом, зато внутри куча всяких датчиков, счетчиков, дозиметров и прочих — метров.

. — Этого хватит? — в голосе Ахмерова явственно слышалась гордость за подготовленное им оборудование для такой важной операции.

— Хватит. Тем более что неизвестно ещё, кого там изучать придется. Может, там и нет никого.

— Нет — и ладно. Одной аномальной зоной меньше — и всем спокойнее. А запас, я скажу вам, Виталий Юрьевич, карман не тянет.

— Тоже верно, — согласился Ларькин. Тем более что «запас», как выразился Ахмеров, весил всего — ничего, килограммов десять — двенадцать, не больше, что для могучего ларькинского организма было всё равно что пушинка. — Спасибо, ата, пойду я, к боссу ещё нужно заскочить для получения последних ЦУ.

— Иди, да благословит тебя Аллах, семь футов тебе под задницу, флаг в руки и ни пуха, ни пера, — напутствовал его бывший старшина первой статьи Краснознаменного Тихоокеанского военного флота Ахмеров.

Митяево, 23 мая 1998 года.

— Данила Антоныч, а вы сами-то ангелов этих видали? — Иван перешёл почти на шепот и доверчиво заглянул старику в глаза.

— Не называй ты меня Антонычем, сколько раз тебе говорить, отец у нас у всех один — Господь Бог, стало быть, все мы братья. И я тебе брат, брат Данила, так и зови. А отчества — это мирское, это от лукавого.

Иван смущенно поморщился. Дед на самом деле сердился, когда он называл его по имени-отчеству, но называть его просто Данилой у Ивана как-то язык не поворачивался. Привычка.

— А ты что спрашиваешь-то, — продолжал дед, помолчав немного, то есть как бы сердясь. — Ты ведь сам видел, своими глазами. Или не веришь?

Вопрос явно застал Ивана врасплох: он весь съежился, виновато втянул голову в плечи и уже совсем тихо зашептал:

— Не знаю я... Не помню. То как будто совсем ясно что-то всплывет, а то кажется, что и не было ничего, а все это я сам придумал...

— Нехорошо это, — удрученно констатировал брат Данила. — Сомнения веру убивают, сомнениями душа человеческая терзается.

Иван, как будто не слыша его, продолжал все также тихо:

— Свет был. Свет я помню. А потом как-то глубоко и словно в меня что-то входит. Я глазами-то моргаю, но ничего не вижу — настолько всё светло... И голос какой-то... Но я его не слышу, а просто знаю, что он есть... Он как будто из середины моей головы идет, из самой макушки. И потом хорошо так становится, спокойно... Но ведь говорил он мне что-то... Не помню, ничего не помню.

Старик слушал его внимательно, сочувственно кивая головой, но Ивану казалось, что все равно он его не понимает, потому что просто не может понять. Такое можно только пережить.

— Да, — наконец произнес после долгого молчания Данила. — Тяжело тебе, конечно, сынок... А, может, так оно и правильно... Это же благодать тебе великая была, такое ведь не со всяким случается... Я вот, признаться, сколько раз хотел — только ни разу Он ко мне не приходил. Недостоин я, видно...

Иван посмотрел на старика с недоумением. Кому же, как не ему, Даниле, достойным-то быть. Ведь совсем изморил себя постами и молитвами. И на корабле его очень почитают, за кормщика считают. А Ивану-то за что? За какие такие заслуги?

Данила, словно прочитав его мысли, по-доброму усмехнулся.

— Богу-то оно виднее, кто достоин, а кто — нет... А тебя нечистый искушает. Где сомнение — там и враг рода человеческого. Верить, верить нужно, и тогда ангел господень осенит тебя крылом своим и дух божий снизойдет на тебя... Я тебе вот что, Иванушка, скажу: приходи-ка ты завтра к нам, в сионскую горницу, помолимся, порадеем во славу Божию, и корабль весь соберется. Глядишь — и полегчает тебе...

Иван согласно кивнул головой:

— Приду. Мать только опять сердиться будет, да я потихоньку убегу.