Долг и верность. Книга 2 (СИ) - "Малефисенна". Страница 41

Как же долго я был рядом безмолвной тенью, как долго не смел мечтать о чем-то большем, даже и не думал, что когда-нибудь почувствую подобную необходимость, обиду, злость и робкую надежду. Почувствую, как рабство разъедает меня изнутри, мучает, изводит, заставляя раз за разом вспоминать прошлое и стремиться получить право на выбор и равенство.

Так не вовремя заурчал живот, требуя пищи, и я отвлекся от размышлений, смущенно глядя на улыбающуюся Эвели. И почему мне сейчас казалось, словно мы уже целую вечность провели вместе?

— Пойду спрошу у домоуправщицы, когда ждать обеда. — Эвели приподнялась на кровати, больше не удерживая одеяло. Наклонилась ко мне, легко поцеловав, и я поспешил ответить.

Эвели

Приятная усталость разбредалась по телу, даже несмотря на холод, подбивавший покрепче закутаться в меховой плащ. И улыбка все никак не сходила с лица, хотя я и пыталась сосредоточиться, проходя по узкому пустынному коридору, по обе стороны которого тянулись ветхие двери. Через единственное окно в самом конце — над лестничной площадкой — виднелась холодная зимняя ночь. Похоже, в Азуме, бедной на горные породы, стекло до сих пор считалось роскошью.

Аккуратно ступая в сторону распахнутого окна по скрипучим половицам, изогнувшимся и рассохшимся от перепадов температуры, я улыбалась так, как никогда раньше. Даже как-то глупо, но совсем не беззащитно, как думала раньше. Внутри больше не было пустоты. Я бы даже не смогла это объяснить. Облегчение — слово явно не подходящее, слишком незначительное для того, что испытывала я. Столько всего изменилось за эти короткие и в то же время бесконечные мгновения единения. Покой… Да, я нашла покой, о котором так мечтала эти долгие годы боли и одиночества. С тем, кто любил меня, кто готов был простить после всего, что я натворила. Принять, несмотря на все недостатки и ошибки, совершенные из-за слабости и малодушия.

Сердце подпрыгнуло, и по телу пробежали мурашки. Я больше не одна. Меня простили, мне доверили свои воспоминания, свои мысли, свою жизнь. Страх сменился надеждой… В эту встречу мы почувствовали это одинаково, словно стали одним целым, хотя в подобные вещи я никогда раньше не верила.

— Киан… — безотчетно прошептала я вслух, обнимая себя за плечи. В мыслях опять пронеслось его пробуждение. Эта щемящая близость. Невыносимое противостояние нежности и страсти, захлестнувшее меня в ту же секунду, когда отворилась дверь. Наверно, ничто в тот момент не смогло бы меня остановить.

С трудом переборов желание вернуться к Киану, я подтянула створки окна и закрепила внутренний замок, завороженно наблюдая за последними снежинками, медленно оседающими на верхнюю ступень. На душе было удивительно легко.

Общий зал пустовал — низкое квадратное помещение с узкими окнами, задернутыми плотными шторами, голый неровный камень на стенах. Их цвет исчезал в темноте, разгоняемой одним единственным трехрогим канделябром, стоящим посередине массивного обеденного стола, и затопленным камином, покрытым недавно тщательно замазанными трещинами.

Всматриваясь в темноту под ногами, я медленно подошла к столу, разглядев на его вымытой поверхности маленький клочок пергамента и корявую надпись на общеимперском диалекте: «За ужином на кухню».

Я озадаченно покрутилась, стоя почти по центру комнаты, и приметила у края полуоткрытую дверь, за которой что-то слабо горело. Чуть приблизившись, почувствовала аромат пряных трав, которыми заправляли часто безвкусную оленину. Желудок против воли недовольно и требовательно заурчал, напоминая, что я не ела с того утра, как сорвалась вскачь, приглядев на белом безлюдном горизонте движение. Вдобавок мозг, до предела перегруженный в последние дни, упорно не хотел работать, а тело желало отдохнуть после бурного начала ночи и тяжелой нервной дороги.

Кажется, мое появление напугало кухарку. Она как-то неуклюже всплеснула руками, едва не выронив кастрюлю, когда жалобно заскрипели дверные петли.

— Прошу прощения, — начала я, не ожидая такой нервной реакции, и на всякий случай вытащила из карманов руки, показывая открытые ладони. — Я увидела записку.

Комнатушка была какой-то слишком узкой, так что даже вдвоем уже становилось тесно. Темнота, опоясывающая большую часть кухни, напрочь отказывалась расступаться — или просто зрение подводило меня больше прежнего. В этой духоте как-то непроизвольно захотелось зевнуть, и я не стала себе отказывать. Потянулась, разглядывая скромную обстановку и в то же время подмечая порядок и даже режущую глаз чистоту, что нельзя было сказать о тех чердачных помещениях, в одно из которых нас нехотя заселили.

Девушка устало выдохнула и сделала шаг вперед, намереваясь, видимо, закончить начатое и поставить массивную кастрюлю на печь. Полыхающий в камине огонь осветил ее скрытое светлыми вьющимися волосами лицо, и я застыла, ошарашенно всматриваясь в эти яркие серо-зеленые глаза. Пытаясь найти подтверждение. Слишком неожиданно, чтобы ощутить радость. Ее лицо вытянулось, скулы заострились, но на щеках теперь играл здоровый румянец. Такие же маленькие и тонкие губы, прямой нос и миндалевидные глаза, обрамленные жидкими темными ресницами. Только во взгляде больше не было того детского отчаяния — лишь ненависть, которая появилась так быстро, что я не успела увернуться, когда холодная соленая вода окатила меня почти с головы до ног. Я попятилась назад, быстро протирая глаза и подавляя рвущиеся наружу вопросы.

— Ты?! Ты! Я тебя… — прорычала она, бросаясь на меня с выхваченным из полумрака ковшом. Слишком худая и слишком решительная.

Ясность мыслей вернулась в одно мгновение, и я быстро отстегнула фибулу плаща, который сильно стеснял движения. Оказывается, Келла меня помнила. Ту часть, когда я отправляю ее одну, практически продаю господам. Но, в отличие от многих, хотя бы походящим на людей.

Я нагнулась, уходя от размашистого удара, и деревянная посудина разломалась о дверной косяк.

— Постой! — между попытками Келлы сбить меня, выкрикнула я. Но она не среагировала, только злобно замычала, хватая меня неожиданно сильными руками и встряхивая. И только сейчас я заметила в ее глазах слезы.

— Ты его… ты, — простонала она, прижимая меня к стене в неловком захвате, который при желании я на раз могла бы разбить. Но подзабытое чувство вины взыграло во мне с новой силой, и я просто не рискнула вновь заговорить, решив переждать вполне заслуженную бурю. — Отродье имперское! Он был хорошим человеком! — прокричала она мне прямо в лицо, уже не контролируя себя.

На месте Келлы я бы тоже решила, что Киан не выжил. Ее эмоции с силой врывались в мое сознание, заставляя вместе с ней ощущать и одиночество, и страх, и гнев, к которому Келла сама не была готова. Ее рука сдавила горло — не так сильно, чтобы перекрыть доступ к кислороду, но от того не менее больно.

— Киан не… — попыталась рассказать я, когда Келла немного успокоилась, и к ее напряженным рукам вернулась дрожь, но за дверью послышался шум.

Тяжелая входная дверь с силой ударилась о стену, и топот нескольких пар ног окончательно разорвал тишину. Я попыталась обернуться, вынужденно проглотив повисшие в воздухе слова, и в силу привычки, от которой никогда уже не избавиться, одной резкой подсечкой попыталась сбить противника с ног.

— Келла? — Шаги быстро приближались, и я резко нырнула в полумрак, едва не запнувшись о сброшенный на пол плащ. Но Келла, потерявшая ориентацию в пространстве, не удержала равновесие и задела сложенную у мойки посуду. Та с грохотом рассыпалась по половицам, маленькая крышка закатилась мне под ноги. — Келла, нужна помощь! — настойчиво прокричал незнакомый мужчина и в следующую секунду распахнул дверь.

Я сильнее прижалась к двери, сильно прикусив язык, и инстинктивно потянулась к кинжалу, забыв, что пояс с ножнами так и остался лежать на столе наверху. На глаза с удивлением посмотревшего на меня воина, закутанного в покрытую плотным слоем снега одежду, сползала покрытая инеем шапка из ярко-рыжего лисьего меха.