Девастатор - Велиханов Никита. Страница 2

Мигалка показалась со стороны Ломоносовского проспекта. Сирену милиционеры не включали, немой маячок приблизился и остановился шагах в пятидесяти. Из машины вылезли двое амбалов-патрульных, озираясь, пошли по аллейке. Лихачёв поднял бумажник, как депутат, голосующий своим удостоверением. Милиционеры приблизились, поглядывая на кучу тряпья.

— Вот, нашел. Так все и лежало, —неуверенно начал Веничка, испытующе глядя на милиционеров. Сказать или не сказать? Интересно, здорово он смахивает на сумасшедшего?

Он подал ближнему патрульному, мордатому рослому сержанту, бумажник:

— Вот это лежало в заднем кармане брюк. Вот здесь. Я отходил позвонить и брал с собой, чтобы не пропало.

Сержант осторожно взял бумажник, внимательно рассмотрел фотокарточку, пересчитал деньги и так же пристально посмотрел на Лихачёва:

— А у вас, случайно, нет с собой документов?

Веничка мысленно похвалил себя за предусмотрительность. Тревожная московская осень 1999 года приучила его брать с собой паспорт даже на вечернюю пробежку. Сержант заглянул в документ, перевернул несколько страниц и вернул Лихачёву со словами:

— Что ж, спасибо, Вениамин Павлович, за помощь. Мы заберём вещи, если Вы не возражаете, и покатаемся тут немножко. Может, владельца встретим, может, тех шутников. Вы тут спортом занимались? Понятно. Рашид, собери барахлишко.

Второй милиционер, раскосый, с острым подбородком, присел на корточки и начал небрежно складывать анорак (Лихачёв только в этот момент вспомнил, как называют такие куртки). Веничке вспомнились теледетективы, в которых эксперты обрисовывают мелом контуры тела, делают снимки, рассматривают место происшествия в лупу. Он с отчаянием подумал: заберут сейчас эти равнодушные мужики последние вещественные доказательства, и этим все закончится. Пропал парень, и искать его не будут. Ну, а ему, Веничке Лихачёву, какое дело до незнакомого пьяного парня? Что, ему больше всех надо? Чего ради выставлять себя на посмешище? Неужели они так ничего и не заподозрят, ни за что не зацепятся?

Рашид скатал в трубочку спортивные брюки. Достав из них модные мужские трусы, он показал их сержанту и хохотнул:

— Андрюх...

Сержант поощрительно гоготнул. Добравшись до обуви, милиционер уже протянул было руку —и вдруг замер в таком положении. Он бросил на Лихачёва какой-то дикий взгляд и спросил, показывая пальцем на торчащие из зашнурованных кроссовок носки:

— А это что, тоже так было?

У того сердце забилось чаще, но он только утвердительно мотнул головой: "Угу".

— Поприкалывались какие-то дураки, — объяснил недоразумение Андрюха.

Но скуластый Рашид не торопился притрагиваться к обуви. Он зачем-то посмотрел по сторонам, потом ещё раз на Лихачёва — и опять, нерешительно, на стоящие перед ним кроссовки. Милиционер был похож на животное, почуявшее близость нечистой силы.

— Андрей, посмотри внимательно, как они расправлены, — сказал он, указывая на резинки носков, прилипшие по окружности к верху обуви.

— А что? — сержант тоже присел.

— Так нельзя рукой расправить. Попробуй, если хочешь.

Андрюха расшнуровал одну из кроссовок, залез внутрь своей толстой ручищей. Как ни старался, достать он её мог только вместе с надетым носком.

— Конечно, у меня вон какая клешня... —неуверенно проговорил он, поглядывая на руки Лихачёва.

— Всё равно. Пусть даже тонкой рукой, — Рашид показал на вторую кроссовку с нетронутым, аккуратно приклеившимся к её внутренней поверхности носком. — Расправляй хоть сто лет, так не получится.

Теперь оба милиционера сидели на корточках возле перепачканной обуви и выжидательно смотрели на Веничку. Тот вздохнул, набрал полную грудь воздуха и произнес:

— Точно, ребята, я Вам не всё сказал. Боялся, не поверите...

Дежурный, длинноносый старший лейтенант со спокойным насмешливым взглядом, небрежно спросил:

— Письменной речью как владеете?

— Сносно, — в тон ему ответил Веничка.

— Тогда опишите всё, как запомнилось.

Лихачёв принял от него листок бумаги и ручку и спросил:

— Не знаю, как начать. Форма есть какая-нибудь?

— Форма, в принципе, свободная. Вы же не на соседа в суд подаете. Начните так: "Я, такой-то такой-то, проживающий там-то и там-то, занимаясь тем-то и тем-то тогда-то и тогда-то, стал свидетелем следующего..."

— Ага, спасибо, — вдохновленный Веничка начал строчить.

Когда он закончил, дежурный перечел его творение и со вздохом спросил:

— Вы отдаете себе отчёт, что следствие — если только оно начнется — отнесется к Вам с некоторым недоверием? Психэкспертизу придется пройти —это уж точно.

— Догадываюсь, —Веничка тоже вздохнул.

— А если к этому отнесутся серьезно и обнаружится, что человек пропал, — Вы же первый будете на подозрении. Я не пугаю вас, господи упаси, ничего подобного. Хотя нам Вы отчетность тоже портите. Думаете, мы его найдем?

— Не знаю.

— Скажу Вам по секрету: не найдем… А значит, процент раскрываемости снизится. Но дело не в этом. Поймите меня правильно. Я чисто по-человечески обязан предупредить вас, что Вы подвергаете себя риску, скажем, испытать неудобства —и наверняка без всякой пользы для кого бы то ни было.

— А что же Вы предлагаете?

— В первую очередь, хорошенько подумать. Не исключено, что Вам захочется забрать свое заявление.

— Это Вы говорите потому, что Вас там не было, — грустно сказал Веничка. — Вы не представляете себе, как это страшно. А единственный способ избавиться от страха —что-нибудь предпринять.

Дежурный понимающе покивал:

— Дело Ваше. Но и я обязан, со своей стороны, соблюсти все необходимые формальности... Раз уж Вы все понимаете, думаю, Вы не сочтете оскорблением... Прежде всего, старательно подышите вот сюда...

На столе со времени последней уборки уже успел образоваться тонюсенький слой пыли. Ирина провела пальцем по гладкой поверхности, взглянула на него и грустно вздохнула. Не так уж часто за последние три месяца хозяйке маленькой московской квартирки довелось ночевать дома. А времени для уборки, можно сказать, и совсем не оставалось. Вздохнула она все же преувеличенно грустно, рисуясь перед собой и по привычке актерствуя, словно кто-то мог видеть её или слышать её вздохи в этих четырех стенах. Грустить-то было не из-за чего. Начав три месяца назад самостоятельную трудовую жизнь, она неделями пропадала на службе и в командировке. Но у Ирины было ощущение, что именно тогда она и начала жить. А до этого...

Кажется, это были какие-то другие жизни. Глупая и беспомощная сирота из провинции, поверившая в доброту и бескорыстие своей московской тётки. Ещё раньше —детство, родители, ещё не погибшие в автокатастрофе — но это приходило к ней только во сне. Потом студентка — ох, такая же глупая — поверившая в любовь проходимца-фарцовщика. Потом вообще какое- то время жизни не было. Не было больше веры ни в себя, ни в кого-то еще.

А потом был Лесник. Добрый ангел, оказавшийся сотрудником ФСБ. Подобрал её, как дворняжку на улице, вылечил, откормил, отучил от наркотиков и наставил на путь истинный. И вместе с верой в этого человека возвращалась вера в себя.

Тогда ей казалось, что она вновь начала жить. Восстановилась в университете, закончила его с отличием, не раздумывая, выбрала ту дорогу, которую указал ей Лесник: службу в госбезопасности. Но всё это: школа ФСБ в России и тренировочные лагеря в Англии и Африке —оказалось лишь прелюдией к тому, что началось в минувшем июне здесь, в Москве. Началось совершенно неожиданно и произвело на нее, наверное, такое же впечатление, как на героев "Золотого ключика" давным-давно нарисованная на стене дверь, про которую все и думать-то забыли, но которая отворилась — и открыла Ирине новый мир, такой огромный и настоящий, что прежний стал казаться тесным маленьким ящиком, наподобие детского манежика.

Ну, сейчас или никогда. Лейтенант Рубцова переоделась в старенькую клетчатую рубашку и тренировочные брюки, бросила кокетливый взгляд в зеркало и, убедившись, что и в этой одежде выглядит замечательно, принялась за уборку. Усталость после затянувшегося рабочего дня только подгоняла Ирину.