Трио для миллиардера (СИ) - Бек Кора. Страница 2

Хорошо, если он находился в автомобиле один. Наверно, какой-нибудь добропорядочный бюргер, который хотел поскорее попасть домой, к своей семье, но не рассчитал сложности участка дороги, у которого росло дерево.

Было, но не прошло?..

Этот момент навсегда врежется в мою память. Я торопилась домой, чтоб успеть искупать детей и уложить их спать. Но малыши так сильно соскучились по мне за два дня, пока они гостили у тёти Лены, что все трое говорили без умолку и одновременно.

Обычно я езжу очень аккуратно, но тут на одно мгновение отвлеклась, а когда посмотрела на дорогу, было поздно. Этот миг стал для меня роковым. Мы с детьми чуть не столкнулись лоб в лоб с белым кроссовером.

Объезжая местную достопримечательность — большой трёхсотлетний дуб, которым здесь очень гордятся, я обернулась назад, чтоб ответить Оли, как меня вдруг занесло, и я выехала на встречку. Мало того, к нам приближался автомобиль. В тот момент этот белый кроссовер показался мне огромным, как айсберг.

От ужаса, от страха за детей меня прошиб пот. Обеими руками я вцепилась в руль и изо всех сил надавила на педаль тормоза. Мой старый железный конь меня не подвёл. Минивэн остановился не слишком резко, без визга тормозов.

Во всяком случае, болтавшие друг с другом детки ничего даже не заметили. Только Ода что-то заподозрила и с беспокойством спросила, когда я собралась выйти из машины:

— Мамочка, ты куда? Всё в порядке?

У меня не было сил отвечать, и я просто кивнула головой. Потом на полусогнутых ногах вышла. Подходить к кроссоверу было страшно. Я боялась увидеть труп. К счастью, следом за кроссовером со стороны Франкфурта ехала ещё одна машина. Автомобиль остановился.

Из Фольксвагена серого цвета вышел типичный немец — светловолосый мужчина лет 50, с брюшком, среднего роста, немного заторможенный. Он спросил, не пострадала ли я, и, переваливаясь, как утка, двинулся к кроссоверу. За ним, еле передвигая ноги, двинулась я.

Кроссовер левым боком приложился к могучему старому дереву. Немец (хоть я и сама по маминой линии немка, но коренных жителей Германии упорно называю немцами, ведь все, кто родился, вырос в России, немцы как бы наполовину) немного убыстрил шаг и, подойдя к кроссоверу, рывком распахнул переднюю дверь со стороны пассажирского сиденья.

К счастью, дверца не была заблокирована. В противном случае без службы спасения мы бы не обошлись. А в таких вещах счёт порой идёт в буквальном смысле на минуты.

Водитель привалился к другой дверце и находился без сознания. Немец залез на сиденье, пощупал пульс. Затем вынул из кармана брюк телефон. Я догадалась, что он хочет вызвать скорую с полицией, и предложила, чтоб я осмотрела пострадавшего, поскольку я медик.

Подобно всем жителям Германии, повстречавшийся мне на дороге бюргер не отличался разговорчивостью. Поэтому он даже не удосужился сказать, пульс прощупывается, или нет. А я сама спрашивать побоялась.

Немец недоверчиво посмотрел на меня, но всё же убрал свой телефон в карман и уступил мне место. Я поняла, что водитель жив.

Не знаю, сердце стучало так сильно в моей груди от волнения, чувства собственной вины, или оно предчувствовало встречу с отцом моих детей? Но только я не удивилась бы, если в тот момент, когда я увидела лежащего без сознания Сафарова, сердце выскочило бы из моей груди. Мне стоило немалых трудов заставить себя делать то, что следовало в этой ситуации. А это было так непросто!

Эльдар, или как я его называла — Дар, полулежал на сиденье, привалившись левым плечом к дверце. Чёрные брови были сведены на переносице, между ними залегла знакомая до боли продольная морщинка, лицо бледное. Он почти не изменился, хотя, пожалуй, возмужал.

Я смотрела на Дара и не могла насмотреться. Это было невероятно, что спустя годы мы с ним вновь встретились за тысячи километров от места нашей первой встречи.

А потом каким-то чудом мне удалось убедить недоверчивого бюргера, что нельзя терять время, и я сама смогу доставить пострадавшего водителя в больницу Нидеррад (это один из районов Франкфурта), где я подрабатываю медсестрой.

Последние два года я совмещаю учёбу на медицинском факультете в университете имени Гёте с работой в больнице. Поэтому знаю, куда и к кому обращаться. К счастью, у Эльдара не было кровотечения или каких-то явных серьёзных травм, но иногда промедление смерти подобно. Я не могла рисковать жизнью отца своих детей.

На дворе стоял воскресный вечер. Движение на этой, обычно оживлённой трассе, затихло. Вместе с мужчиной мы перенесли Сафарова в мою машину. Увидев внутри минивэна детей, немец немного расслабился и даже улыбнулся. Наверное, он перестал опасаться, что имеет дело с какой-нибудь мошенницей.

Тем не менее уважающий закон бюргер сфоткал мои водительские права и место аварии с разных ракурсов, записал мой адрес, номер телефона. Затем уточнил, где работаю, и зашёл на сайт больницы. Там он нашёл меня в списке сотрудников.

Ничего личного, обычная немецкая педантичность. Покончив, скажем так, с официальной частью ДТП, мужчина остался ждать приезда полиции. Водитель Фольксвагена пообещал мне всё объяснить полицейским, так как по закону я не имела права оставлять место аварии.

Но я сказала, что знаю пострадавшего, назвала имя, фамилию Эльдара и даже сказала, что это мой бывший муж. Ведь после бегства с собственной свадьбы я отправила в суд по почте заявление о разводе. Свидетельство о расторжении брака мне потом выслала подруга Таня.

Немец просмотрел документы Эльдара, которые лежали в бардачке кроссовера, и остался удовлетворён моими словами.

Плохо помню, как я добралась до Франкфурта. Мои тройняшки занимали сами себя, а ещё попутно присматривали за Сафаровым, которого между собой они называли дядей. У меня всякий раз сжималось сердце, когда я слышала слово “дядя”.

Хотя, как ни больно признавать, это — правда. Потому что Сафаров для моих детей просто дядя. И не только потому, что он не принимал никакого участия в их воспитании. Он даже понятия не имеет, что они — Одетта, Одиллия и Оскар, вообще есть.

Понятно, что Эльдар — их биологический отец. Но выносила, родила и воспитала тройню я! И только я знаю, через какие трудности, бессонные ночи, слёзы в подушку, спринтерский бег по квартире, по ближайшим магазинчикам и поликлиникам мне пришлось пройти. Ведь мама тройни делает все то же самое, что и мама одного малыша, только в тройном объёме.

Были моменты, когда я реально боялась сойти с ума. Самый сложный год для любой мамы — это первый год жизни ребёнка, когда он ещё не умеет объяснить, где у него болит, когда ты постоянно боишься за его жизнь. И вот, пытаясь успокоить плачущих деток, я укачивала одного на руках, а двоих других, лежавших в коляске, укачивала ногой.

А, стоило малышам уснуть, как я сломя голову неслась на кухню, чтоб успеть приготовить смесь к их пробуждению, и прогладить с двух сторон детскую одёжку (так меня учила моя бабушка, готовя ко взрослой жизни).

Конечно, местные органы опеки мне помогали, приходили их сотрудники, волонтёры, но я всё равно дико уставала. И это, несмотря на помощь маминой сестры тёти Лены, которая в своё время убедила меня переехать в Германию.

Именно тётя Лена бегала по разным инстанциям (а немецкая бюрократическая машина мало чем отличается от российской), собирая всевозможные справки, чтоб я могла получать пособие на детей. Она же помогла мне и оформить документы для получения гражданства Германии.

А после работы тётя Лена (я после переезда в Германию первые два года жила у неё, пока, как мать-одиночка, не получила социальное жильё от государства) помогала мне с уходом за моей бандой. Потому что тройняшки, особенно в нежном возрасте, — это не муси-пуси, а целый танк, который способен смести всё на своём пути. За ними глаз, да глаз нужен.

У тёти Лены, когда мы с детками жили у неё, ручки всех шкафов и выдвижных ящиков столов в доме были обмотаны скотчем. Ели мы с тётей Леной по очереди, да и то стоя. А ещё каждое утро у меня повторялась одна и та же история: умываясь, я избегала смотреть на себя в зеркало. Знала, что выгляжу, как зомби.