Копьё царя Соломона (СИ) - Тегюль Мари. Страница 11

— Успокойся, девочка, — мать бросилась к Сидонии и стала гладить ее по спине. — Конечно, Элиоз поедет, ведь мы тоже много думаем об этом.

— Я не думаю, я знаю. Но почему, почему вы не хотите верить мне, — голос ее задрожал и она зарыдала.

Мать захлопотала вокруг Сидонии. Знаком она показала Элиозу, что Сидонию нужно отвести в спальню и уложить. Сама же она стала наливать из кувшина в серебряную чашечку успокоительный отвар из целебных трав.

Когда девушка перестала всхлипывать и забылась сном, мать и сын перешли в другую комнату.

— Каждый раз так, — горестно вздохнула мать. — Сама начинает эти разговоры, а потом ей становится плохо.

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Элиоз. — Может быть девочке открыто то, чего мы не понимаем. Мы живем больше заботами сегодняшнего дня. А она как будто что-то чувствует все время, как будто к чему-то прислушивается. Я как-то сказал ей, что многие подумывают о том, что настало время возвратиться в Палестину. Но она стала так горячо отговаривать. Сказала, что чувствует, что именно здесь должны произойти какие-то события. Когда я ее спросил, что она имеет ввиду, она сказала, что сама не знает, но что чувствует в себе какое-то предназначение. Я просто теряю голову, а ведь все идут ко мне с вопросами, все ждут от меня ответа. Нет, я должен ехать в Иерусалим. Я сам хочу увидеть и все понять.

На правом берегу Куры, там где уже почти не было домов, на отшибе, стояла римская таверна. Возле нее на коновязи томилось несколько лошадей. Они терпеливо переминались с ноги на ногу и шуршали овсом, насыпанном в мешки и привязанным к их холодным мордам.

Элиоз спешился, привязал тут же свою кобылу и немного постоял, вглядываясь сквозь промозглую февральскую мглу в расплывчатые очертания реки.

Тяжелая дверь таверны, сбитая из местного каштанового дерева, медленно, с тягучим скрипом отворилась, выпуская кого-то наружу. Элиоз зашел внутрь. Внутри таверны внутри было довольно просторно. Народу было не очень много. Под низким потолком плавал сизый дым, в огромном стенном очаге пылали дрова.

На широкой скамье у входа валялись плащи постояльцев. По левую сторону от очага традиционно располагались легионеры римского гарнизона, а по правую — солдаты картлийского царя Фарсмана. Ближе к очагу за низким столом обычно собирались любители игры в кости. По правилам таверны, если игра становилась слишком азартной и страсти накалялись, то и с одной, и с другой стороны подходил кто-нибудь, кто был старшим по званию из присутствующих, и прекращал игру до следующего дня. Поэтому здесь всегда было спокойно. Кроме того, сюда не допускались женщины и не было из-за них драк. Ближайший лупанарий располагался неподалеку, меньше чем в получасе спокойной езды.

Единственной женщиной в таверне была стряпуха, которая пекла божественные пирожки с мясом, слава которых гремела далеко за пределами таверны. Была она совершенно невероятных размеров, в чем сразу же убеждались новички, поначалу пытавшиеся облапить ее и злющая до невозможности. Под огромной кофтой она носила кинжал с тонким длинным лезвием. Только две вещи волновали ее — слава пирожков и ее женская честь. Защищая и то, и другое она могла дойти и до смертоубийства. Единственный человек, к которому стряпуха проявляла нежные чувства и доходила до заискивания, был сотник Лонгин из Карсани, местечка, что находится неподалеку от Мцхета. Сотник появлялся в таверне по определенным дням и тогда к нему приходили люди, нанимая его небольшой, но известный своей храбростью отряд воинов, для защиты караванов, для обороны усадеб от враждебных соседей и улаживания с ними отношений и других подобных дел.

Сотник был очень хорош собой. Невысокого роста, крепко и ладно скроенный, сероглазый, с короткой бородкой каштанового цвета и волосами немного светлее бороды, ниспадавшими свободно на плечи или забранными в пучок, он был очень похож на Элиоза. Сзади их можно было даже спутать, если бы Элиоз не был черноволос. Но если взглянуть в глаза одному и другому, то сразу же можно было понять какая разделяет их пропасть. В темных глазах Элиоза светился ум, смятенье духа, они то вспыхивали, то гасли, в них била ключом умственная энергия. Серые глаза Лонгина были холодны и безжизненны. Казалось, он спит на ходу и ничто не может его разбудить. Внешний мир его не интересовал.

Другие качества делали Лонгина известным среди воинов и жителей Мцхета и его окрестностей. Он был наделен от природы необычайной физической силой, что трудно было предположить, глядя на его невысокую изящную фигуру. К тому же он был человек долга. Если он брался за работу, то все знали, что он скорее погибнет, чем бросит того, кого подрядился защищать.

Был Лонгин не женат, но в Карсани у него была любовница, одинокая и мрачная вдова, много старше него. Посещал он ее не часто, но сплетники утверждали что встречи их были пылкими.

Войдя в таверну и остановившись на пороге, Элиоз внимательно осмотрелся, ища взглядом Лонгина. Ему повезло — сегодня Лонгин был здесь и сидел, по своему обыкновению, недалеко от входных дверей, где было не так дымно, воздух, освежаемый время от времени открывающимися дверями, был попрохладней и было не так шумно. Там был второй очаг, поменьше, который назывался здесь «бухари».

Он сидел один и перед ним лежали еще теплые пирожки и кувшин привозного вина. Элиоз давно и хорошо знал сотника. Не раз он обращался к нему и просил сопровождать паломников в Иерусалим. Сам Элиоз в свои тридцать три года был в Иерусалиме всего дважды, в первый раз еще мальчиком. В последнее время он только помогал паломникам собираться и старался приурочить их отправку с каким-нибудь большим караваном, чтобы люди были в безопасности. На дорогах шалили разбойники и путь был небезопасен. Лонгин обычно выделял нескольких воинов, чтобы те служили личной охраной мцхетских паломников. Еще ни разу не случалось, чтобы Элиоз и Лонгин были вместе в какой-нибудь длительной поездке. И вот теперь Элиоз пришел просить Лонгина, чтобы тот сам сопровождал паломников. Несмотря на то, что они были совсем разными людьми, Элиозу всегда был чем-то приятен Лонгин. Может быть от того, что они были ровесниками.

Элиоз скинул свой плащ и подошел к столу, за которым сидел сотник. Сотник смотрел отсутствующим взглядом на огонь в очаге. «Совсем как Сидония», — подумал Элиоз. И его взгляд тоже обратился к завораживающей игре пламени. На него напало какое-то странное оцепенение. Элиоз тряхнул головой, чтобы разрушить это состояние и шагнул к столу.

— Прости, сотник, что отвлекаю тебя, — обратился он к Лонгину.

Лонгин вздрогнул, мигнул своими пронзительными серыми глазами и повернулся к Элиозу.

— Здравствуй, рабби, — ответил он, — присядь со мной, если ты не торопишься.

— Благодарю тебя, сотник, — вежливо ответил Элиоз и подобрав полы своего платья, сел на низкую скамью возле стола.

Лонгин поднял руку, чтобы привлечь внимание стряпухи. Та выглянула из своего закута в углу таверны и тотчас, с проворством, удивительным для ее плотной фигуры, появилась возле стола Лонгина с дымящимися пирожками и кубком для вина.

Поблагодарив стряпуху и осчастливив ее мимолетной улыбкой, Лонгин обратился к Элиозу, осторожно налив ему и себе в кубки немного вина.

— Римляне на днях получили из метрополии фалернское, — ленивым голосом сказал он. — Попробуй, рабби. Чужое вино чужой страны, — усмехнувшись, продолжал Лонгин. — Говорят, что твоим соотечественникам на родине несладко приходится от римлян.

Элиоз пожал плечами.

— Народам трудно понять друг друга, если этого не желают их правители.

Оба они помолчали. Пригубив вина и переменив позу, Лонгин посмотрел на Элиоза.

— Наверное, ты пришел не молчать рядом со смной, рабби. А собеседник я плохой. Так говори, чего ты хочешь.

— Я хочу просить тебя, сотник, чтобы ты, как всегда, дал людей сопровождать паломников в Палестину. И еще, мог бы ты отправиться с нами? Для такой большой группы паломников нужна хорошая защита. Времена сейчас неспокойные, а мне хотелось бы отправиться в путь побыстрее, не дожидаясь попутного каравана. Надо бы наверняка достичь Палестины к празднику Пасхи.