Копьё царя Соломона (СИ) - Тегюль Мари. Страница 15

Лонгин подъехал поближе и стал вглядываться к лицам распятых. Слева был мужчина крепкого сложения с грубым телом, короткими кривыми ногами с узловатыми изуродованными пальцами ступней. Под стать ему был и тот, который висел справа. Средний же, по худому телу с выпирающими ребрами которого время от времени пробегала предсмертная дрожь, с бледным лицом и длинными спутанными волосами, ниспадавшими с повисшей на грудь головой, вдруг привлек внимание Лонгина. Он пришпорил коня и подъехал так близко, что смог заглянуть несчастному в лицо. В это мгновение тот открыл глаза и невидяще глядя вдаль, с трудом разлепив спекшиеся воспаленные губы, едва слышно прошептал: «Боже, Боже! На кого ты меня покинул?»

Лонгин отпрянул. Его лошадь заржала и встала на дыбы. Лонгин соскочил с нее и увязая в песке стал искать Элиоза. Увидев его понурую фигуру, он схватил его за плечо.

— Скажи, кто тот казненный? На среднем кресте?

— Не знаю, — со стоном ответил Элиоз. — это тот рыбак, проповедник, видишь, над ним табличка с надписью: «Иисус Христос, Царь Иудейский». Люди говорят, что он мессия.

— Мессия? Которого вы ждали столетия? А теперь мучаете на кресте?

— Оставь меня, Лонгин, — по лицу Элиоза текли слезы, — оставь меня несчастного.

Но Лонгин уже не слышал его. Он бросился обратно к кресту. По дороге он выхватил у палача кувшин с поской. Тот рванулся за ним, но увидев перекошенное гневом лицо Лонгина, махнул рукой.

Лонгин вытащил губку из кувшина, смочил ее поской и, насадив губку на острое копья, поднес ее к воспаленным губам умирающего. Тот еще раз открыл глаза и тут, издав предсмертный вздох, безжизненно свесил голову на грудь.

Лонгин стоял рядом в бессилии сжимая рукой древко копья. Смотревший на все это палач забеспокоился. Он грубым окриком подозвал к себе своих подручных. Стоявшие вокруг люди поняли, что приближаются последние минуты казни. Элиоз, уже не боясь, что его оттолкнут или обругают, подошел совсем близко и стал за спиной у Лонгина. Рядом с ним стояло еще несколько человек, среди которых были две женщины с бледными лицами, давно наблюдавшие эти муки.

Через почти уже непроницаемую мглу вдруг пробился слабый луч света. Мгла начала рассеиваться и солнце, багровым круглым щитом вдруг вынырнуло из-под черной тучи и осветило угасающими лучами кресты и темные фигуры людей, копошившихся вокруг них.

Подручные палача достали из-под груды тряпья тяжелый молот, предназначенный для того, чтобы перебить голени казненным и этим ускорить их смерть.

Элиоз замер. Стоявший рядом с ним человек, одетый так, как одевались люди богатые, но просвещенные, скромно и и в то же время не просто, вдруг в ужасе стал что-то бормотать. Элиоз оглянулся на него и тот, глядя на распятого широко раскрытыми глазами, начал шептать: «Нет, нет, нельзя, никак нельзя, его кости не должны быть сокрушены».

Элиоз, наизусть помнивший древнее пророчество, знал это. И тогда, когда подручные палача перебивали голени двум распятым разбойникам, Элиоз горячо зашептал в спину Лонгину.

— Сотник, он — мессия, дай исполниться древнему пророчеству, не допусти, чтобы ему перебили кости. Заклинаю тебя, сотник!

Лонгин обернулся на мгновение. Элиоз отпрянул. У сотника было почерневшее, страшное лицо. Хриплым голосом он сказал:

— Знаешь, на кого похож этот несчастный? На твою сестру!

И резко отвернувшись от Элиоза, сотник поднял копье и сильным и точным движение нанес удар в уже мертвое тело.

Стоявший подле Элиоза человек вдруг схватил его руку и судорожно, до боли, сжал ее. Потом он безжизненно опустил руку и сбивающимися неверными шагами подошел к Лонгину.

— Позволь, сотник, обтереть тело.

Лонгин молча кивнул. Тогда человек, а это был Иосиф из Аримафеи, подошел и куском тонкой ткани вытер сукровицу, заструившуюся из нанесенной копьем раны.

Все было кончено.

Жалкая одежда казненных валялась на земле подле крестов. Уже смеркалось. По обычаю, одежда казненных доставалась их палачам, и подручные палача начали делить ее между собой. Таллиф, верхнюю одежду, они разорвали на четыре куска, а кетонеф, или хитон, рубашку, сотканную единым куском, стали разыгрывать в кости. Элиоз подошел и стал рядом.

— Что тебе? — недовольно спросил один из них, подняв голову.

Элиоз с осунувшимся лицом и черными тенями под запавшими глазами выглядел мучеником.

— Для чего тебе хитон этого несчастного? — спросил Элиоз у подручного палача.

— Я продам его завтра на базаре в нижнем городе, — ответил тот.

— Продай мне его сегодня, — попросил Элиоз и протянул серебрянную монету. Это было слишком, слишком много для простой рубашки.

Римлянин изумленно посмотрел на него и молча протянул хитон Элиозу.

Лонгин смотрел на эту сцену издали. Потом он вдруг резко повернулся, вскочил на коня и пригнувшись к холке так быстро взял с места, что, казалось он растворился в уже наступивших сумерках.

Больше Лонгина никто не видел. Он исчез, а с ним и то копье, которое ему дал Анна. Говорили, что он бывал среди учеников Христа, что его встречали в Каппадокии. Потом прошел слух, что он был убит в пустыне. Но никто доподлинно ничего не знал…

В столовой стояла тишина. Видения, только что посетившие сидевших вокруг стола, постепенно отступали и рассеивались. Догорала свеча, стоявшая на середине стола, и полумрак окутывал сидящих.

— Антоний Иванович, вы колдун, — вдруг тихо сказала Лили.

— Да, я тоже так думаю, — засмеялся Натроев. — Эти истории занимают все мои мысли, мне снятся вещие сны. Я могу целый день под палящими лучами солнца искать какую-нибудь надпись, и мне кажется, что она должна быть обязательно, но я не нахожу ее. Мною овладевает отчаянье. И ночью, во сне, ко мне приходит монах в клобуке и говорит: «Завтра ты пойдешь туда-то и туда-то и там будет то, что ты ищешь».

— Зачем же Винкельману нужно было ехать во Мцхет? — задумавшись, вслух сказал Аполлинарий.

Все удивленно посмотрели на него. Аполлинарий покраснел и вкратце рассказал всю историю расследования. Его слушали очень внимательно.

— Про трагедию с Винкельманом говорит уже весь Тифлис, — сказал Сергей Артемьевич, — подробностей я не знал. Очень странная история.

— Да, — подтвердил Натроев. — Я тоже уже слышал об этом. По-моему, весь Тифлис только об этом и говорит. Еще бы, мировая знаменитость и вдруг такой трагический конец. И именно тогда, когда он гостил в Тифлисе.

— Со слов его импресарио мы знаем, что он очень хотел приехать в Тифлис, — начал Ник.

— Еще бы, — пылко воскликнула Ольга Михайловна, — у нас такая восторженная, впечатлительная публика!

— Да, конечно, — продолжал Ник, — но дело и в другом. Он очень хотел посетить Мцхет и Эчмиадзин. Непонятно, просто из любопытства, или поклониться каким-то святыням. Вот из слов Антония Ивановича понятно, что здесь Свети Цховели, хитон Господень… Потом эта история с сотником. Я знал конечно, о Лонгине, это кажется из апокрифического евангелия Никодима, но думал, что сотник был римлянином. Вернее, я не задумывался над этим, хотя и должен был, как каждый культурный человек, не принимать на веру, а поразмыслить над текстами. Ведь я знал, что римляне держали там наемников, а сами не принимали открытого участия в местных событиях. Аполлинарий, что вы скажете?

— Совершенно согласен, — отозвался Аполлинарий. — Кстати, о копье. По-моему, в Армении есть какой-то фантастический монастырь, связанный с ним.

— А вот, к слову, завтра я собираюсь съездить на неделю в Армению, как раз в этот монастырь и в Эчмиадзин, мне нужно поискать там какие-то сведения. Приглашаю вас поехать со мной. Одним вам в Эчмиадзине будет трудно, монахи не склонны беседовать с посторонними людьми, а у меня там есть и друзья, и хорошие знакомые. Да и вы мне там понадобитесь, — сказал Натроев. — Мне нужны молодые и энергичные помощники, я хочу сделать некоторые зарисовки.

— Если мы не стесним и это не затруднит вас…