Утро под Катовице-2 (СИ) - Ермаков Николай Александрович. Страница 29

Ещё через пару километров автомобиль окончательно сел на брюхо в болотистой почве и я, заглушив двигатель, покинул кабину и поднялся в кузов. Сняв мешок с головы у сидящего с краю мужчины, я обнаружил, что у него ещё и кляп во рту, вытащив который я без экивоков спросил:

— Ты кто?

Мужик в возрасте лет двадцати пяти вместо ответа произнес:

— Товарищи, это провокация, ничего не говорите.

Ну вот ни хрена себе вместо благодарности! Не став его развязывать (а то вдруг ещё драться полезет?), я снял мешок с головы его соседа, а точнее соседки. Разглядев её лицо и ещё больше охренев, я вытащил у неё кляп изо рта и спросил:

— А ты, Анечка, тоже будешь молчать?

Никитина (а это как ни странно, была именно она) испуганно хлопала на меня глазами и ничего не отвечала. Вот же я затупил! Это ведь только у меня есть ночное зрение, а Никитина ночью в закрытом тентованном кузове уж точно разглядеть ничего не может. Взяв с немецкого трупа фонарик, я посветил на своё лицо. Теперь девушка меня узнала и её лицо осветилось радостной улыбкой:

— Андрей, это ты! Какое счастье! Развяжи скорее!

Пока я резал веревки, она пояснила своим товарищам:

— Это свой, Ковалев Андрей, я про него рассказывала, — потом опять обратилась ко мне, — Только теперь меня зовут Гера, по другому нельзя ко мне обращаться.

Освободив девушке руки, я протянул ей фонарик и нож:

— Дальше сама, Гера!

Аня разрезала веревку у себя на ногах, попросила у меня воды и жадно выпила полфляжки, после чего занялась товарищами, попутно рассказывая:

— Я, ведь, как война началась, сразу заявление на фронт написала, но меня не брали, а семнадцатого июля вызвали в горком комсомола и отправили… не скажу куда, секрет, сам понимаешь, а позавчера нас выбросили на парашютах и мы пришли к связному, который оказался предателем. Этот гад опоил нас снотворным и сдал немцам. Фашисты нас попытались допрашивать, но мы молчали и нас засунули в камеру на целый день без воды и еды.

— Били?

— Нет, сказали, что повесят в центре Бобруйска. Так обидно было умирать ничего не сделав…

Она закончила развязывать, а я, вытащив из солдатских ранцев консервы НЗ, отдал их диверсантам-неудачникам и те жадно набросились на пищу. Я тоже перекусил холодной тушенкой и сказал:

— Отсюда надо уходить, машина дальше идти не может, а немцы быстро найдут съезд и устроят облаву. Снимайте с немцев сапоги, берите оружие и все, что необходимо. Я хорошо вижу в темноте и проведу Вас по лесу. Идти нужно на запад, там плотность немецких войск меньше.

Вспомнив о том, что мне нужна карта, я сходил в кабину автомобиля, взял портфель и вернулся в кузов. Порывшись в бумагах, нашел карту и вскоре определился с нашим местоположением. Оказывается, я переправился через Днепр южнее Быхова, потом шел точно на запад, переплыл реку Друть, потом атаковал немцев на шоссе Могилев — Бобруйск в пяти километрах юго-западнее Чечевич, что не есть хорошо, так там должен быть гарнизон не менее роты, часть которого уже, наверное, отправилась на наши поиски. Отложив карту, которую тут же схватил командир диверсантов (это тот, с кого первого я снял мешок), я стал рыться в портфеле, где нашел сопроводительную на пленных, согласно которой пойманные шпионы направлялись в Бобруйск для показательной казни. Видимо, как источник информации они для немцев ценности не представляли, да и что они могли знать? Там же я нашел ещё одну интересную бумагу — краткую сводку о положении на фронте, в которой сообщалось, что советские войска, пытавшиеся нанести контрудар с южного фланга группы «Центр» разгромлены, частично отступили к Рогачеву, частично окружены и уничтожены, в том числе разбита и девятнадцатая дивизия. Более в бумагах офицера ничего интересного не было, а из его карманов я извлек двести дойчмарок и полторы тысячи советских рублей. Маловато, но хоть что-то. Когда диверсанты обулись, вооружились и снарядились, их командир, нагло засунув добытую мной карту себе за пазуху, с агрессивным вызовом в голосе сообщил:

— Товарищ Ковалев, мы с вами не пойдем и нам сейчас здесь надо расстаться!

— Надо, так надо, навязываться не буду, — согласился я, обрадовавшись избавлению от обузы, хотя, честно говоря, само отношение было обидно.

Я выпрыгнул из кузова на землю, собираясь скорей покинуть эту честную компанию, но меня остановил окрик:

— Андрей! — вслед за мной спрыгнула Никитина и, когда я обернулся к ней, бросилась мне на шею, — Я хочу чтобы ты знал — я люблю тебя, очень, очень люблю и всегда буду любить, пока жива, — девушка громко, не стесняясь своих товарищей, а может, специально, чтобы они слышали, выплеснула свои чувства и осыпала моё лицо горячими, смешанными со слезами поцелуями, — Я ничего не прошу, просто знай!

В ответ на эти, не сказать, что совсем неожиданные, откровения, я ласково погладил её по волосам, поцеловал в щеку и с максимальной нежностью в голосе сказал:

— Ты, главное, выживи, Анечка, несмотря ни на что, выживи, — потом освободился от её объятий, развернулся и, не оглядываясь, пошел в ночную даль.

И вот опять я один, без карты, без жратвы и с грустью на сердце. Жаль Никитину, вряд ли она уцелеет с таким командиром. Из прибытков от всей этой весьма рискованной операции у меня остались только деньги с офицера, зажигалка, солдатская шинель, фонарик, да пара кусков мыла.

Направлялся я на запад. Теперь мне была известна судьба дивизии, и можно было возвращаться к своим, сказав, что смог выжить в бою и пробиться из окружения. Но если я выйду в гордом одиночестве, то это будет прямой путь в особый отдел для задушевных костедробительных бесед. Поэтому, возвращатся надо с подарком — пленным немецким офицером, а с таким живым багажом через Днепр переправиться будет практически невозможно. Поэтому я принял решение обойти Бобруйск с запада и выйти к нашим войскам, удерживающим плацдарм в районе Рогачева — Жлобина. К Могилеву идти бесполезно — там сейчас очень жарко и плотность войск высокая. А гомельское направление является второстепенным, поэтому шансов успешно перейти линию фронта там гораздо больше. Надеюсь, минимум недельку они ещё продержатся. Ну, а по пути прихвачу подарок, думаю, даже лейтенанта хватит, чтобы снять с меня большую часть подозрений. Топать пешком по болотам в такую даль желания у меня не было, поэтому ближайшая промежуточная задача — выйти в район Кличева, до которого по прямой на запад километров пятнадцать, там аккуратно, без шума захватить транспорт, на котором добраться до нужного мне участка фронта.

Казалось бы — пятнадцать километров совсем немного и преодолеть их можно часа за три. Однако, когда идешь по этому лесу, прямо идти не получается — постоянно попадающиеся на пути болота, протоки и буреломы заставляют отклоняться то в одну сторону, то в другую, возвращаться назад, кружить по лесу в поисках пригодного пути. Поэтому около восьми утра, будучи ещё довольно далеко от Кличева (более точно определиться с местоположением не было возможности за неимением карты) я нашел сухое место, съел последнюю остававшуюся у меня овощную консерву, постелил трофейную шинель и завалился спать. Проснувшись в полвторого, я вновь продолжил путь и вскоре вышел к околице небольшой деревеньки на десять дворов, со всех сторон окруженной болотами. Забравшись на дерево, я приступил к наблюдению с помощью бинокля и через час пришел к выводу, что здесь немцев нет, да и полицаи, похоже отсутствуют, во всяком случае вооруженных мужиков не видно. Несмотря на это, при свете дня я не стал туда соваться, а терпеливо дождался темноты и только потом приблизился к крайнему дому, вызвав неистовый лай дворового пса, который, впрочем, заглох, стоило только хозяйке — женщине лет сорока — выйти на крыльцо.

— Кто здесь? — громко спросила она в темноту, крепко сжимая в руках топор.

— Красноармеец, — ответил я, подойдя к забору.

— Чего надо? — неприветливо спросила хозяйка.

— Поесть бы чего.

— Нет ничего, иди отсюда, никто у нас тебе не подаст!