Объятье Немет (СИ) - Ремельгас Светлана. Страница 13

Человек очевидно растерялся: от сказанного и самой манеры Зарата. Желваки заходили под кожей, и он сморгнул набежавший пот.

— Умер? Значит, умер…

Работа мысли отразилась на непривычном к такому труду лице. Богатство приезжих говорило за них, и не от таких людей поручили ему охранять. Да и как он мог не пустить их, когда был один? И все же обещание держало.

Зарат разрешил чужое сомнение.

— Он просил нас забрать свое имущество после погребения. Я — тот, кому он это погребение поручил.

И хотя страж наверняка не знал о варази много и не узнал в Зарате одного из них, само звание погребальных дел мастера было пропуском за многие двери.

— Я проделал этот путь, чтобы увидеть то, что мой дядя оставил после себя, — вступил Ати. — Перед смертью он сказал мне, что жил именно здесь. Проведи, пожалуйста, нас, чтобы я смог оплакать его достойно. Если хочешь, мы заплатим тебе.

И этой просьбе человек не мог уже отказать.

Дом, последний в поселении, принадлежал, возможно, когда-то старейшине. Он стоял в отдалении и выглядел крепче тех, что спускались к реке. Разница, впрочем, была заметной только для Доша. В Фер-Сиальце лишь бедняки с окраины поселились бы в таком жалком жилище. Лайлин, тем не менее, выбрал провести последние месяцы именно здесь. Так сказал им страж — и, хотя можно было удовольствоваться ответом, Зарат все спрашивал и спрашивал, пытаясь узнать что-то, ему одному ведомое.

Ати слушал, но больше глядел на дверь перед собой. Здесь, в месте, где прочие проемы закрывали разве что тканью, она казалась хлипкой и несокрушимой одновременно. Раз дяде нужна была дверь, значит, он хотел что-то за ней сохранить. Ради этого заплатил за лучшее помещение: десять покрытых глазурью горшков и десять кувшинов вина.

Покончив с расспросами, бальзамировщик тоже повернулся к двери и взглянул на нее, но иначе, чем глядел Ати. Дверь эта, крашеная зеленой краской и покрытая тем же местным узором, закрывалась на засов — и на замок. Последний привесили очевидно недавно.

Зарат шагнул вперед и провел над замком рукой. Жест этот, простой и неторопливый, камнем упал внутри Ати. Бальзамировщик ощупал засов и притолоку, ища что-то. Наклонился и тронул порог, но тот, похоже, не заинтересовал его вовсе. Встал и сказал слугам:

— Откройте.

Те подчинились. Один замер, словно в ожидании чего-то, а второй вышиб дверь. Сделал он это в одно движение, как будто боль совсем не страшила его. А возможно запор был настолько именно слаб.

— Идем, — позвал Зарат.

Но позвал только Карраш и Ати. Слуги остались хранить вход в дом — и страж из деревни, замявшись, остался тоже. Сел на землю и так замер, неотрывно глядя на вход. Как будто мог своим тщанием оправдаться за неисполненное поручение. Его усилие, такое пустое, но такое серьезное, на миг позабавило Ати.

Дверь, скрипнув, закрылась за ними, но подпирать ее бальзамировщик не стал. Сквозь щели и оконца под потолком проникало достаточно света. Помещение, единственное в доме, было очень чистым и очень пустым. В одном из оконец, самом узком, то и дело протяжно пел ветер, как будто оплакивая хозяина.

Утоптанная земля под ногами не могла скрывать тайн. Никто не рыл ее: никаким волшебством нельзя было бы сделать потом почву настолько цельной. Ати подумал про волшебство — и Зарат распахнул деревянный короб у стены. Тот, единственная мебель здесь, стоял в самом углу.

Брезгливо, словно не желая лишнее мгновение прикасаться, бальзамировщик одну за одной вынул и бросил на пол старые, чужестранные книги. Достал последнюю — и плюнул. Слов, сказанных им, Ати не понял, но о том не жалел. Одна из книг, упав, распахнулась, и страницы ее, исписанные на родном языке отца, оказались украшены не только буквами. Зарат захлопнул носком туфли обложку. Потом приподнял короб, чтобы убедиться, что под ним ничего нет.

И тогда повернулся.

Огонь в его глазах сжег бы человека, сколько-то виновного, но Ати видел эти книги в первый в жизни раз и содержания их не понимал. Рядом пошевелилась Карраш — обычно разговорчивая, она стояла неожиданно немо, но как бы случайно коснулась плечом. Он был благодарен ей за поддержку.

Зарат оглядел комнату — но больше в ней не было ничего. Бальзамировщик обошел, тем не менее, помещение шаг за шагом. И остановился перед постелью.

Ати мог видеть лишь половину его лица, но половины ему хватало с лихвой. Закатав рукава, Зарат горстями отбрасывал солому, пока не открылся пол. И тот пол уже не был ровным.

Кто бы ни копал там, он потрудился хорошо. Бальзамировщик оглянулся в поисках того, что можно было бы использовать, и не нашел. Тогда снял с пояса кинжал и погрузил в землю.

Что сделал так зря, понял сразу и даже успел отступить. Карраш поняла тоже — и шарахнулась к Ати. В ставшей вдруг тишине глухо звякнули охранные амулеты Зарата. Тот выпрямился во весь рост, но и его словно бы придавило.

Ясный день, горевший снаружи, пропал. Не обратился ночью, просто погас. И в этой объявшей хижину безвременной пустоте явились и незримо клацнули — огромные челюсти.

Ати вздрогнул и раскрыл глаза. Пошатнулся, но устоял Зарат. Вскрикнула и упала замертво Карраш. Челюсти сомкнулись, схватив добычу, и заскрежетали. А потом сквозь немыслимые их зубы раздался горестный вой. Тварь, чем ни была она, не нашла искомого.

В злости своей она рванулась, унося то, что попало все-таки в пасть. Обежала вокруг хижины, вернулась и взвыла снова. Зарат одной рукой уперся в стену и, слепо глядя перед собой, другой творил какие-то знаки. Сложил последний и выхаркнул слово.

На мгновение пало спокойствие, а потом невидимая тварь задышала, как дышит во тьме хищный зверь. Но, как бы ни была неистова, не подчиниться не могла. Раздался топот огромных ног и царапанье исполинских когтей. Издали — новый вой, но после него только одна тишина.

Свет снова воссиял в оконцах под потолком. Распахнулась дверь и вбежали люди: капитан и гребцы. Зарат не сумел больше держаться за пустоту и тяжело опустился на колени. Ати перевел взгляд с него на Карраш — и упал на колени тоже, надеясь, что ей еще можно помочь. Но помочь было нельзя.

Зарат, тем не менее, попытался. Тело перенесли к реке, и там, не замечая направленных на него взглядов, бальзамировщик разобрал свою сумку. Кара лежала тихая и обмякшая, и обычный беспорядок одежды и волос, покрытых теперь пылью, делал ее такой жалкой, что Ати пришлось отвернуться.

Она была, впрочем, еще не мертва. Это открылось, когда Зарат разжег с четырех сторон от ее тела огонь. Огонь тот, серебристый и ровный, горел ярко даже при свете дня, но не отбрасывал тени. Бальзамировщик выждал немного и положил Карраш на грудь черную металлическую пластинку. Тогда-то она и закричала.

Кара каталась по земле туда и обратно — ни разу не коснувшись, впрочем, огней. Зарат же сидел и смотрел. Трижды он сжигал что-то в огне и трижды звал ее по имени, но только когда Карраш, захрипев, замерла, а пластинка, до того неведомым образом остававшаяся у нее на груди, соскользнула, признал поражение.

На корабль они вернулись к закату. Напоследок Зарат вырыл из земли в доме то, что не смог вырыть прежде, — клад оказался тяжелой шкатулкой железного дерева, — и задал посеревшему от страха стражу еще сколько-то бесплодных вопросов.

На палубе их встретил капитан. Человек этот, не старше самого бальзамировщика, помог ему завернуть тело Карраш в ткань. Ати не знал, какие еще ткани лежали в трюме, но едва ли там бы нашлось много лучших. По всему выходило, что Кара не была для Зарата простой прислужницей — настолько хмуро тот глядел, делая свое дело.

Закат густел и густел, и паруса «Осеннего цветка» пламенели в нем, как будто только для того их и сшили. Ясно было, что назад отправляться в тот день уже поздно. Корабль не добрался бы в Айла-Лади до ночи, а бросать якорь на полпути капитан не хотел. Они отошли, тем не менее, от деревни, насколько позволил свет.

Прежде чем «Осенний цветок» отплыл, капитан, посовещавшись с Заратом, отправил в деревню двух гребцов. Ати видел, как те обошли каждый дом, неся с собой товары на обмен. Но, какую бы сделку ни хотели заключить, нужного в Доше не нашлось. Вокруг же на многие часы не было ни одного поселения.