Связь без брака (СИ) - Распопов Дмитрий Викторович. Страница 5

Я кивнул, поскольку и Иван об этом рассказывал, как и о ещё десяти подростках, прошедших перед ним в качестве опущенных, которые либо не понравились педофилу, либо наоборот слишком сильно ему понравились.

— Хочешь стать как он?

Я отрицательно покачал головой.

— Просто дай себя избить, парни не будут слишком усердствовать, но сделать они это должны, поскольку такой порядок! Обещаешь, что не будет с твоей стороны выкрутасов?

Мне оставалось, лишь кивнуть, становиться опущенным в закрытом социуме, где царят животные порядки и право сильного, было опасно для собственной жизни.

— Вот и отлично, — обрадовался неизвестный и убрал ладонь от моего рта, — смотри! Ты слово дал!

Я промолчал и лишь проводил взглядом, как его тень выскальзывает из комнаты в коридор.

Избили меня под утро, накинув на голову одеяло, и били и правда не так, как это было первые две ночи, так что на занятия я смог пойти на своих ногах, хотя сопли текли рекой, а температура была наверно под сорок. Заодно узнав ещё одно правило интерната, что бы ни случилось, в школе ты должен был быть всегда! Причём с полностью выученными и сделанными уроками, поскольку за каждую полученную двойку, следовало избиение от старшаков.

Мы сидели в одном классе, и все учителя по разным предметам приходили к нам, словно роботы отчитывали материал, и задав домашнее задание тут же исчезали до следующего урока. Никто с нами не разговаривал, наша успеваемость никого особо не волновала. Главное, чтобы домашка была сделана и тетрадь не изобиловала кляксами от чернил.

Обратно мы возвращались через столовую и я снова ощутил разницу между кормёжкой в больнице и здесь. Жидкая баланда, без вкуса, зато с резким кислым запахом давно не стиранных носков, в которой плавали листья капусты и сладкий промороженный картофель, была частым гостем на столах у интернатовцев, поэтому её ели все, у кого не было либо блата у директрисы и воспитателей, либо же поставок извне. Часть детей здесь была из вполне себе благополучных семей, просто родители уезжали на полугодовые вахты, и временно сдавали своих детей в школу-интернат, забирая их по возвращении. Таких здесь не любили, называли «гостями», но почти все с ними старались дружить, поскольку нормальная еда у них была почти всегда, поскольку родственники приезжали почти каждые выходные.

Кашляя, чихая, я лениво ковырялся ложкой в тарелке, искоса посматривая на стол, где находился Редька — парень, одетый в женское платье, имеющий два белых банта на голове и белые гольфы до колен. Для СССР шестидесятых, словно чужеродный гость из моего будущего, но тем не менее, даже воспитатели делали вид, что его не существует, сидя за отдельным столом и поедая еду, которую повариха Зина готовила им в других баках.

«Поговорить бы с ним, — отчётливо сформировалась в голове мысль, — выяснить, как и почему это произошло».

***

Словно волшебник махнул палочкой, когда меня избили в последнюю ночь недельной экзекуции, а наутро мою кровать уже окружали десятки подростков. Которые говорили, какой я крутой и предлагали дружить с ними. На меня сыпались десятки вопросов: Кто я? Откуда? Почему сюда попал? В общем всё то, что по идее должно было случиться сразу при попадании сюда, если бы не местные правила. Отчётливо понимая, что от всех них нет никакого толка, я больше молчал, чем говорил, чем заслужил кличку «Немой», но от меня отстали, зато жизнь немного изменилась в лучшую сторону. Нет, нас также всех били, если кто-то из комнаты получал двойку, старшаки всё так же забирали лучшую еду или понравившийся предмет одежды, который нам выдавали, хотя что там могло нравиться? Если всем выдавали одно и то же? Видимо просто напоминали, кто в интернате кем является.

Я влился в общую струю, ничем особо не выделяясь, и так пролетела осень, а затем и зима, запомнившаяся мне лишь побоями, голодом и недосыпанием, поскольку нас постоянно выгоняли убирать снег, который в Иркутской области шёл казалось мне постоянно.

Зарядка, завтрак, подготовка к урокам, школа, обязательные кружки, куда записывали всех, несмотря на желание, потом два часа личного времени, ужин, отбой — вот по такому графику я и жил словно робот, уже не сильно к чему-то стремясь и просто ожидая, как летит время. От былой страсти «всё изменить» ничего не осталось. Сражаться одному, против гигантского социального муравейника, где роль каждого была понятна и прописана окружающим, было просто невозможно. Любой, кто выбивался из своей роли, тут же наказывался либо воспитателями, но чаще всего конечно же старшими парнями из выпускных классов, которые словно смотрящие в камерах тюрьмы, распределили между собой обязанности присмотра за порядком на этажах. Новички, появляющиеся и исчезающие в интернате пачками, все проходили через жернова социализации и тот, кто смирялся, вливался в общество, а тот, кто как и я, восставал, но шёл до конца в своём упорстве, рано или поздно либо оказывался либо за столом с Редькой, в таком же девичьем платье, либо пропадал навсегда. Приезжавшей милиции рассказывали, что ребёнок сбежал. Те заполняли бумаги, опрашивали свидетелей, но все твердили только одно — он сбежал сам, ничего не было и я старательно гнал от себя мысли, что же с ними случилось на самом деле.

Всё изменилось в один весенний день, когда в столовую зашла девочка пятнадцати лет, опрятная, в красивом заграничном платье, и такая невероятно красивая, что для начала у меня, как и у почти всех за столом упали челюсти и задымились члены, а потом пришло воспоминание из памяти Ивана, заставившее вздрогнуть сердце, поскольку он рассказывал, что именно вскоре после появления Ангела, как он её называл, не называя настоящего имени, в школе-интернате начались поистине страшные времена.

В подтверждении моих мыслей после завтрака нас построили на общешкольной линейке, где объявили, что наша дорогая Инесса Владимировна уезжает вместе с мужем на повышение в Иркутск, а новым директором станет Андрей Григорьевич Пень. Моментально раздавшийся ржач детей и подростков ничуть не смутил вышедшего на сцену нового руководителя интерната, который оказался крепким мужчиной, со злым взглядом колючих глаз, которым он окинул всех присутствующих, особенно остановившись на девочках. Дальше он начал рассказывать о себе, а я вздрагивать каждый раз, когда его взгляд смотрел в мою сторону.

***

Первым, после появления нового директора исчез Бугор, которого уволили и дали пинка под зад из школы-интерната, затем директор проредил старшаков, избавившись от тех, кому исполнилось восемнадцать или вот-вот исполнилось бы. Автобус военкомата стал у нас на ближайшие пару недель частым гостем, и все подростки стали радоваться от глотка свежего воздуха, который Пень привнёс в интернат, задыхающийся от злобы, унижения и бесправия, вот только один я становился с каждым днём всё более замкнутым и отрешённым от всех. Судьба Ивана Николаевича встала на свои рельсы, и я ехал по ним, отчётливо понимая, что возможно закончу также, если не хуже.

Когда в интернате по два человека, стали появляться незнакомые подростки шестнадцати лет, все как один крепкие, широкоплечие и радостно скалящиеся при виде подростов, играющих во дворе, дрожь страха пробивала меня с головы до пят, поскольку я знал, что случиться вскоре на восьмое марта. Иван помнил этот день так отчётливо, что и мне рассказывал, сжимая губы и выдавливая из себя слова. В этот праздничный Международный женский день, ночью изнасиловали самую красивую девочку девятого класса, пустив её по кругу сразу шестью новыми старшаками интерната и первым был директор, который два часа терзал тщедушное тельце, уже не подающее признаков сопротивления, и после этого отдал её своим подручным, которых он перевёл с того места, где руководил раньше, будучи там заместителем директора по воспитательной части и перейдя к нам на повышение.

Утром, смотря на оболочку, которая осталась от вчера ещё красивой, энергичной девушки, строившей планы на жизнь после выпуска, а сейчас с пустым взглядом сидела за отдельным столом и ни с кем не разговаривала. Когда мы вернулись из школы, то узнали, что она повесилась в душевой. Всё ровно так, как и вспоминал Иван. Взгляды многих девочек от этой новости потухли, они стали вздрагивать всякий раз, когда видели рядом с собой кого-то из пришлых старшаков.