Право палача (СИ) - Эстас Мачеха. Страница 31

Всякий раз он честно благодарил Клавдию за напоминания. Никому, кроме неё, не приходило в голову препираться с сумасшедшим.

Одно из дневных дежурств в фармакии выдалось для него особенно тяжёлым. Клавдия грешила на скопившуюся усталость, а сам подмастерье — на спирт.

— Я думал, такое только к старости и бывает — когда выпил и три дня ещё помятый ходишь. Зря я пробовал первый перегон. Показалось, он отдаёт гнилыми яблоками. Голова кружится до сих пор, — проговорил он, потирая висок.

Но уже через несколько часов он упавшим голосом сообщил:

— У меня озноб. Надеюсь, простудился. В любом случае, присмотри за фармакией. Домой не ходи, не хочу тебя заразить.

С утра Каспар не явился в лекарню, на следующий день его тоже не было, а вечером он открыл дверь Клавдии, держащейся за затылок.

— Меня выгнал мейстер, — объяснила она. — Я упала в обморок на кухне ни с того, ни с сего. Ну… по крайней мере, у нас не оспа и не чума. А значит — пройдёт через неделю.

— Заходи скорее. Дьявол! Я и забыл, какая ты хрупкая. Надо было не выпускать тебя в тот холодный день.

— Ерунда! Будем топить печку, заваривать ивовую кору, землянику, и через пару дней уже пойдём на поправку.

— Глупо, но я рад, что мы снова вместе. Одному мне не по себе, — сказал Каспар и взял за руку помощницу.

Вскоре стало ясно, что болезнь ведёт себя вовсе не как простуда. Кашлять никто так и не начал, зато было другое: непреодолимая, свинцовая слабость. Мейстер, приходивший ежедневно, только разводил руками. Он ещё не встречал такого странного течения хворей.

Каспар нашёл в себе силы сварить похлёбки на пару дней, но после едва вставал с кровати. Он постоянно приподнимался на локтях и глубоко дышал, но это не помогало. Клавдии удавалось поспать, ему — уже нет. В один из дней подмастерье сказал, лёжа с широко раскрытыми глазами:

— Мне совсем темно. Я почти ничего не вижу, только какие-то чёрные тучи. В воздухе как будто нет самого воздуха. Дышу-дышу, а толку мало. Я не смогу долго бороться. Я ведь знаю, как работает удушье. Злая ирония, чёрт дери! По крайней мере, ни слёз твоих, ни смерти не увижу. Теперь, кажется, всё кончено.

— Глупости! — нахмурилась Клавдия, которую болезнь терзала меньше.

Чем страшнее ей становилось, тем упорнее она отталкивала от себя мысли о скорой смерти. И надо же было умиляться разлагающимся старикам, лежавшим рядом! Не было ничего трогательного в том, чтобы наблюдать угасание близких. Сквозь сон она услышала, как Каспар сполз на пол и царапает доски, но не могла ничем помочь, только слёзы жалости заливали подушку. Когда детей душила дифтерия, их спасали путём вбивания в горло серебряной трубки, но его бы такая хитрость не выручила. Каспара убивали его собственные лёгкие.

На рассвете он исчез. Место, где он лежал, было остывшим. «Неужели ушёл умирать как зверь, подальше от дома?» — подумала Клавдия и её сердце сжалось. Но запах дыма, сухое печное тепло и треск поленьев в печи говорили об обратном. Отодвинув штору, она обнаружила, что хозяин дома хоть и выглядит плохо, но всё же сам, без чужой помощи, развёл огонь.

— Вот дурацкая хворь! — заговорил он раздражённо. — Вчера чёрт знает чего наплёл, трус несчастный.

— Тебе что, лучше?

— Намного. Жар сделал своё дело и сжёг болезнь. Пока я по-прежнему еле сижу, но вскоре должен поправиться. Знаешь, почему гуси и утки очень редко болеют? У них кровь очень горячая и сами они все в пуху.

Он рассказывал что-то о птицах, о людях, а Клавдия только думала о том, как сильно болезнь спаяла их воедино. Куда меньше сближали их наслаждения.

После полудня в дверь постучали и Каспар напряжённо замер, забрав нож со стола.

— Кто там? — громко спросил он.

— Стража, — отозвались снаружи, — Открывайте.

Оттеснив его к стене, несколько мужчин вошли внутрь и капитан, увидев остолбеневшую Клавдию в одной сорочке, произнёс:

— Клавдия Раймус? Выходите немедленно. Мы вынуждены вас арестовать.

— Как вы меня нашли здесь? — растерялась графиня, взгляд её заметался по недобрым лицам.

Бежать было поздно. Теперь прыжок в окно её бы не спас.

— Живо на улицу! Вы обвиняетесь в помощи семье узурпатора.

— Не может быть! — громко сказал Каспар. — Она уже месяц под началом лекарни мейстера Лехнера.

Капитан не отреагировал, один из стражников только потупился в ответ:

— Вы уж простите, доктор, не хотели вас со шлюхи снимать, но что поделаешь. Эта — козырная.

— Вы меня слышите? — закипел подмастерье. — Есть свидетели её невиновности.

Клавдия попросила было одеться, но ей разрешили только накинуть плащ.

— Вы же толком не знаете, уважаемый, кто перед вами. А главное — кто породил это рябое чудо, — ответствовал другой стражник, силой вытаскивая её в дверь. Она только успела заметить, как Каспар схватился за штык, которым его пытались отпихнуть, да крикнула:

— Им нечего предъявить, не беспокойся!

Конвой был поразительно жесток. Пока Клавдия брела, спотыкаясь о кочки, её несколько раз ударили прикладом в лопатку. С каждым шагом надежда на правосудие угасала; так счастливо начавшийся день её предал. Казалось, всё было позади, её лицо, как и её прошлое, были надёжно замаскированы, карантин защищал от преследования, беззаконие уже иссякло, но стоило ей допустить немного беспечности — и вот она поймана по ложному обвинению.

Её провели пешком через весь город, который, как назло, отобедал и сонно озирался по сторонам, разыскивая, чем бы себя потешить. Иглы холода врезались под кожу, осень уже изрядно кусалась.

Встреча с судьёй дала ей небольшую передышку. Чиновник был сильно запуган, подбородок его мелко трясся над столом, вместо разъяснений он читал вслух бумаги. В них говорилось, что вся её семья причастна к роялистскому пособничеству и требуется подписать готовое признание. Клавдия не собиралась этого делать по доброй воле и в кабинет, пропахший страхом, кислотой чернил и пылью, позвали человека, чья профессия читалась без труда по мрачной физиономии.

— Пошёл ты на хрен, — устало сказал палач судье, скрестив на груди руки. — Не буду проводить дознание, пока не заплатишь. Я своих денег неделю не видел. Полгорода бесплатно в мясо превратил, не успеваю инструмент затачивать.

Судья попробовал прикрикнуть, но палач оказался громче и смелее. Когда оскорбления иссякли, он сорвал с себя промасленный фартук и бросил посреди судебного зала, а выходя, хлопнул дверью со словами: «Сами теперь!..»

Чиновник в звенящей от гнева тишине вытер лоб платком и произнёс:

— Ваша ситуация всё одно безвыходна, мадмуазель. Признание дало бы вам ряд мелких бенефиций…

— А вам — нужную отчётность, — со смелостью обречённой улыбнулась Клавдия.

От отца она знала, что судьи часто блефуют, склоняя осуждённых к тому или иному поступку.

— …Но приговор останется неизменным. Вам отрубят голову. Приговор понятен?

Она не успела ответить, как молоток судьи грохнул о подставку. Страшный сухой звук удара расколол жизнь Клавдии надвое и теперь её ждало только ожидание в тюремной камере.

Всё происходило невероятно скомкано, коротко и дико.

Последним её пристанищем оказалась отдельная комната, похожая на узкую клетку для псов, с крохотным окном, дававшим всего каплю света. Тюремщик запер решетчатую дверь и Клавдия подумала, что теперь её оставили в покое. На самом же деле его послали за узкими женскими кандалами, которые он грубо защёлкнул на запястьях графини и, к её ужасу, прицепил на крюк в стене. Ни сесть на пол, ни отойти на шаг она уже не могла.

Хуже всего было не знать, сколько продлится ожидание смерти и пытка выбора между тем, чтобы повиснуть в железах над полом и продолжать стоять на быстро немеющих стопах.

Время перестало ощущаться, осталась только сверлящая боль, когда послышались голоса и Клавдия повернула голову им навстречу. Увиденное оказалось очередной огромной неожиданностью и графиня подумала, что спасена.

Хрупкая как дитя, изящная и всё такая же весёлая компаньонка стояла перед ней в мужской одежде. Окружали её пятеро пьяных солдат, которые стали заинтересованно разглядывать камеру и гоготать.