Песня длиною в жизнь - Марли Мишель. Страница 23
— Конечно.
Он нерешительно встал, то и дело тревожно посматривая в сторону гостиной, где в свете лампы показалась тень Симоны. Казалось, что она вот-вот войдет. Ив протянул руку за своими вещами.
Эдит наслаждалась, наблюдая за тем, как он одевается. «Какой же он худой, — снова подумала она, — но сложение безупречное». Ее опять захлестнуло горячее желание. Больше всего на свете ей хотелось вскочить, обхватить его за плечи и затащить обратно в постель. Но вместо того чтобы признаться в этом, она захлопнула книгу и деловито спросила:
— Ты уже подумал о своем сценическом гардеробе?
Выражение его лица мгновенно изменилось с удовлетворенного на подавленное. Его руки, только что застегивавшие пуговицы на белой рубашке, беспомощно опустились.
— Тебе не нравится мой пиджак, я это понял. Но у меня нет ничего другого. И у меня не хватит денег, чтобы раздобыть что-то новое.
— Ну и что? — Она покачала ногами, встала с постели и подошла к нему. — Тебе и не нужно петь в смокинге. Одной рубашки и штанов будет вполне достаточно.
— Да, но… — он ошеломленно уставился на свои брюки.
— Одежда все еще по карточкам. Ты никого не удивишь отсутствием у тебя костюма. Кроме того, ты воспеваешь рабочий класс. — Она нежно потянула его за рукав. — Но не бери эту белую рубашку. Это совсем не твой стиль. К тому же она всегда мне будет напоминать о том, что ты надел ее в моей спальне. Мы купим тебе черную рубашку. Да, черную рубашку к твоим черным брюкам. Это станет стилем Ива Монтана…
— Я не могу носить черную рубашку! — сказал он хрипло.
Вид у него стал расстроенный, возмущенный, растерянный. Эдит замерла.
— Почему?
— Мой отец бежал от чернорубашечников из родной Италии! — буквально выкрикнул он. — Он отказался от всего, чтобы его сыновьям никогда не пришлось носить униформу «Балиллы»[41]. Если я появлюсь на сцене в черной рубашке, я предам своего папу.
Его лицо приняло совершенно отчаянное выражение. Она поняла его аргумент. Война не закончилась. И непонятно, сколько еще будет длиться эта ужасная бойня. Видимо, уже не так долго. Эдит очень надеялась на развитие карьеры Ива. Французы уже сегодня хотели смотреть вперед, а не оглядываться назад. Никто из них не стал бы связывать сценический костюм шансонье с Муссолини. Кроме того, Эдит не собиралась так легко отказываться от своей идеи.
— Никто не подумает об этих ужасных людях, когда ты запоешь о любви, — сказала она вкрадчиво. — Рубашка того же темного цвета, что и твои брюки, подчеркнет фигуру. У тебя великолепное телосложение, ты должен этим воспользоваться. Женщины будут лежать у твоих ног.
Она посмотрела на него, полная воодушевления.
— Рубашка не должна быть черной, — настаивал он, уже смягчившись.
— Не хочу с тобой спорить, — заявила она, хотя на самом деле хотела. — Учти, пожалуйста, что белые рубашки носят официанты и жиголо. Ты не из их числа.
— Да. Это, конечно, правда, — пробормотал он потерянно.
— Ты отличный шансонье, и должен показать это людям. Твой отец будет гордиться тобой, увидев неистовствующую от восторга публику на твоих концертах. Когда марсельцы идут в театр, они берут с собой автомобильные клаксоны, помидоры и тухлые яйца. — В уголках ее рта наметилась лукавая улыбка. — Клаксон производит довольно много шума, а все остальное из принесенного летит на сцену, если публике не нравится выступление. Сначала я очень боялась, что меня закидают чем-то таким. Но знаешь, со мной тогда все было в порядке, я понравилась зрителям.
Она встала на цыпочки, чтобы последний раз поцеловать его.
— Ты тоже им понравишься.
— Черная рубашка, возможно, стала бы весьма практичным решением — с нее легче пятна удалить, правда?
Она рассмеялась.
— Понятия не имею!
Внутренне она ликовала, чувствуя, что убедила Ива. Он просто не хотел признаваться.
— Могу я подумать над твоим предложением? — спросил он серьезно.
— Конечно! Мы поговорим об этом завтра.
Ей пришлось приложить некоторые усилия, чтобы ее голос не звучал слишком радостно, иначе ее триумф будет заметен. Мысленно она уже отправила Симону на нелегальный рынок, чтобы раздобыть новые вещи для Ива Монтана. Он будет выглядеть потрясающе в черных брюках и черной рубашке.
— Мне нужны новые песни, — примирительно пробормотал он. — Если мне придется разбить сердце папе, я хочу, чтобы, по крайней мере, мои шансоны были безупречны.
Он коснулся пальцем ее подбородка и серьезно посмотрел ей в глаза.
— Что бы ты ни задумала, Малышка, знай: я не буду петь песни на слова Анри Конте.
— О! — встревожилась она, увидев это внезапно возникшее препятствие. Таких слов она не ожидала. — Я думала, вы друзья.
Ив покачал головой.
— С сегодняшнего дня — уже нет.
Да, он ревновал. Насчет его страстности она догадалась с самого начала. Конечно, это связано с его происхождением. Итальянцы все страстные. Именно они написали самые знаменитые драматические произведения, сочинили прекрасные оперы. Эдит крайне удручила собственная непредусмотрительность: ей ведь и в голову не пришло, что ее новый любовник может ревновать ее к прошлому возлюбленному. С одной стороны, ревность Ива была даже трогательной и лестной, но с другой — могла создать очевидные проблемы. Дело даже не в том, что Эдит еще не рассталась с Анри. В те тяжелые дни было практически невозможно найти таких же талантливых и безотказных авторов, как он. Анри был на данный момент единственным, кому она могла доверить карьеру Ива. Поэтому она должна следовать намеченным курсом, а это значит, надо противопоставлять свои решения своеволию Ива, даже если оно все еще огромно. Ласковым тоном она объявила:
— А теперь, дорогой, убирайся с глаз моих, чтобы я могла сесть и спокойно написать для тебя песню.
— Я буду мечтать о тебе, — прошептал он ей на ухо. — О твоих чудесных глазах и о любовных прикосновениях твоих рук.
Пока он целовал ее на прощание, она думала о закате на юге Франции. Она чувствовала тепло и сладость. Всем телом она ощутила, что его объятия окрашивают всю ее жизнь в розовый цвет, стирая оттенки серого. Как прекрасно быть влюбленной в человека, который называл себя Ивом Монтаном.
ГЛАВА 11
Посреди ночи зазвонил телефон.
Подобные звонки не были чем-то необычным при том образе жизни, который вела Эдит. Однако ее удивило, что на другом конце провода оказался Анри, а не Ив. После дня, так хорошо проведенного с Ивом, ей очень хотелось услышать голос старого друга. Момент для этого был идеальным, так как Эдит сидела у маленького секретера в гостиной и набрасывала кое-какие заметки.
«Я буду мечтать о твоих чудесных глазах и о любовных прикосновениях твоих рук», — слова, которые шепнул ей Ив на прощание, не шли у нее из головы. Она беззвучно повторяла их, словно мозг был граммофоном с заезженной пластинкой. «Чудесные глаза и любовные прикосновения рук» — это хорошие слова для шансона о любви, который будет петь человек, этой любовью живущий. Что может быть более правдивым?
Она писала при свете единственной слабой лампочки, чтобы сэкономить электроэнергию, зачеркивала одни строки и заменяла их другими:
Она обладательница
Чудесных глаз,
А руки…
И тут зазвонил телефон. Улыбаясь, Эдит подняла трубку и начала разговор не привычным образом: «Алло, кто это?», а лишь произнесла:
— Дорогой?
— Какое ласковое приветствие, — отозвался Анри. Он усмехнулся. Она могла слышать каждый звук.
У Эдит сжалось сердце. «Ой!» Она сглотнула слюну. Главное не показаться слишком растерянной.
— Это ты, — слабо отозвалась она.
— Да, это я. Кто же еще? — В его голосе прорезалась подозрительность.
Она заставила себя непринужденно рассмеяться.
— Есть несколько вариантов, вдруг бы мне позвонил генерал де Голль…