Люби меня по-немецки (СИ) - Лель Агата. Страница 21

Что я сейчас делаю — смотрю в окно, пытаясь вычленить сквозь сизую пелену осеннего ливня фигуры сестрички и Ганса. Вот пиранья выросла, а я ей сказки в детстве читала, подарила свою коллекцию кукол Барби. Она, видимо, рассчитывает, что я с ней, как с младшенькой, и мужиком поделюсь!

"Ой, а кто-то ревнует", — хихикает мысленная Я, а я настоящая злюсь, потому что, то, с каким орлиным рвением я высматриваю в окно эту парочку, действительно напоминает ревность.

С грохотом отворяется дверь и, впустив в гостиную непогоду, появляется Курт, удерживая в зубах плетёную корзинку с намокшим хлебом. Почему в зубах? Да потому что на руках он держит мою маленькую гиену-сестрёнку! Его левая ладонь приходится ей аккурат на обтянутые тонким капроном ляжки. Просто чудесно. Восемнадцатилетняя красотка в мини, и я — в дядиным пуловере тошнотного цвета и с мочалкой на голове.

Раздраженно стягиваю с волос полотенце и пихаю в руки маме.

— Кто-то рикшей заделался, я погляжу.

— Вика выбежала мне помочь и упала. Кажется, она потянула лодыжку, — отчитывается Курт и осматривается по сторонам: — Где наш добрый доктор Айболит с красным дипломом?

— Мне уже немного лучше, не отнесёте меня наверх, в мою комнату, Олег? Пожалуйста, — блеет кузина настолько приторным тоном, что к чаю никакого десерта не надо.

— Может, лучше пусть тебя осмотрит герр Кароль? О, прости, милая, ты же просила называть его папой, — добавляет Курт уже обращаясь ко мне, и я понимаю, что пикировать колкостями с подлым немцем себе дороже.

Пока Курт тащит Вику наверх, та перебирает пятернёй его волосы на затылке, и я буквально задыхаюсь от такой вопиющей наглости.

А если бы он действительно был моим женихом, что было бы тогда? И если бы она так же расстилалась перед настоящим Олегом, была бы моя реакция такой же?

Вдруг меня осеняет, что я никогда не ревновала Олега. Вообще ни к кому: ни к красоткам коллегам, ни к сексапильной соседке снизу, ни к бывшей одногруппнице, что на каждый день юриста присылает ему глупые открытки с сердцами.

Я не ревную своего мужчину и ревную чужого. Это вообще нормально?

— Дорогая, идём наверх, примешь горячую ванну, переоденешься в сухое, — берёт меня под локоть мама и тянет к лестнице.

— Мам, прости, но нам пора обратно, в Москву, у нас работа.

— Какая Москва? Ты видела, что творится на улице? Поедете рано утром. Позвони Артуру, объясни ситуацию, он поймёт.

— Артур поймёт? Да даже если мне откусит руки анаконда, Артур заставит меня выйти на работу и научит подписывать бумаги держа ручку в зубах, — парирую я, но всё-таки плетусь за мамой, понимая, что она права. Тащиться в в Москву такую ненастную погоду не слишком разумно, к тому же я немного перебрала наливки.

"— А ещё ты хочешь провести ночь с фашистом!"

"— Ещё чего! Только через мой труп!"

"— Ой ли! А кто изучал его пресс сквозь мокрую рубашку и фантазировал?"

"— Ты спятила? Не было такого!"

— Ты что-то сказала? — оборачивается на меня мама и ощущаю себя полной идиоткой. Теперь я веду диалоги с мысленными подругами. Просто чудесно.

Когда иду мимо комнаты Вики, невольно приостанавливаюсь и прислушиваюсь к звукам за дверью — какого дьявола они так долго? Да за это время можно отрезать и пришить новую ногу!

Не знаю, что именно мной руководствует в этот момент, но неожиданно для самой себя толкаю дверь и, войдя в роль, собираюсь разразиться стенаниями: "как ты мог, подлец, на моих же глазах!" — но вдруг вижу, как Курт, заложив руки за спину, со скучающим видом изучает мазню Вики, которую она почему-то называет картинами.

— А вот это я рисовала Эйфелеву Башню на закате. Сейчас, застряла, — наклонившись неприлично низко, сестричка тянет из ящика стола картину, и в этот момент Рейнхард оборачивается на меня:

— У твоей сестрёнки настоящий талант.

— Да, я сегодня оценила, — не свожу глаз с обтянутых узким платьем буклок, мечтая разбежаться и ка-ак…

— Идём, Ульяна, ты же продрогла. Олег, и вы пойдёмте, — мама приобнимает нас обоих за спину и выводит из комнаты. Уже у входа оборачивается: — Викуля, тебе точно не нужна помощь Димы?

— Нет, спасибо, всё уже прошло, — сквозь зубы цедит двоюродная сестра, и я впервые задумываюсь, а точно ли мы родня? Или гены хитрожопости при делёжке Боженькой все моей младшенькой достались?

Мама заводит нас с Гансом в гостевую комнату и, многозначительно кивнув на комод: "там сухая одежда, полотенца, постельное бельё" — спешно ретируется, закрыв за собой плотно дверь.

Оставшись с ним один на один почему-то сразу теряюсь, но стараюсь не подавать вида.

Выдвинув ящик комода, вытаскиваю цветастый свитер тёти Тамары, в котором она вот уже лет пять как окучивает в саду гладиолусы, и следом достаю какой-то безразмерный балахон неизвестного происхождения.

— Вот, надень, у тебя рубашка… мокрая, — стараясь не смотреть на просвечивающиеся сквозь влажную ткань кубики пресса, сую ему в руки балахон и чересчур эмоционально киваю на узкую дверь в конце комнаты: — Ванная там, иди.

— Спасибо, но не нужно, рубашка скоро высохнет. Тётя Тамара обещала зажигательные танцы, будет жарко, — и легонько подталкивает к двери ванной меня: — А ты иди, прими горячий душ, сопливые девчонки меня не заводят.

Это что, шарада такая? Сопливые — в смысле, сопливо-юные, как Вика или сопливые…

Чёрт, сколько же я выдула наливки?

— Жду тебя в гостиной, — он мягко улыбается и скрывается за дверью, отрезая меня от шумного многоголосья внизу.

Сжимая в руках цветастый свитер, опускаюсь на край кровати и втягиваю исчезающий аромат "Фаренгейта" и дождя.

Что это было? Вообще всё вот это.

Что. Это. Было.

Впрочем, этот вопрос я ещё задам себе неоднократно за эту невероятно долгую сумасшедшую ночь.

Часть 20

Натянув безразмерный тётушкин свитер выхожу из комнаты и прислушиваюсь к звукам в гостиной: мерно стучат о тарелки столовые приборы, доносятся дружелюбные смешки и вроде бы войны между отцом и моим как бы парнем пока не намечается. За те пятнадцать минут, что меня не было, они не вышли на дуэль и не устроили перестрелку — уже хорошо.

— Ульяна, ты почему так долго? Мы уже решили, что ты прилегла вздремнуть. Как ты себя чувствуешь? — отвлекается мама и тревожно изучает моё лицо, будто если я уже подцепила пневмонию, то она тут же вылезла у меня где-то в районе переносицы.

— Всё нормально, ма, вполне. Разве меня долго не было?

— Час, — мама поджимает губы и косит глазами на старинные настенные часы.

Час? Так долго? Я всего-то волосы высушила, немного подкрасилась, ну, и пару минут у зеркала покрутилась…

Подхожу к столу и тут к моим ногам галантно выползает стул. Вот жук! Знает же, как на старшее поколение впечатление произвести. Всё делает для того, чтобы после того как я его как бы брошу, мне в спину до конца дней летели камни, что я упустила такой лакомый кусочек.

Как ни в чём не бывало приземляюсь рядом с Рейнхардом, краем глаза отметив, что таки да, рубашка уже совсем сухая.

Мама берёт в руки огромный салатник и подкладывает Курту внушительную порцию откинутых на пару́ овощей. Судя по его плохо скрываемой кислой мине — делает она это не впервые.

Мама очень старается показать себя примерно-показательной тёщей, и я не могу не быть благодарной за её рвение. Если семья — каменная стена, то в нашей семье мама её амбразура.

Кивнув на меня, Ольга Марковна по-свойски наклоняется к уху Ганса:

— Она всегда так долго прихорашивается?

— Увы, да. На прошлой неделе опоздали на рок-концерт, зато туфли к сумочке в тон подобрали. Правда, милая? — оборачивается Курт и нежно накрывает мою руку своей здоровенной как ковш экскаватора ладонью.

— Ульяна, ты ходишь на рок-концерты? — мама в ужасе кривит окрашенный алым ротик. — Туда, где кучка неотёсанных бородатых мужланов бьют бутылки о голову и горланят непристойные песни?