Интим не предлагать! (СИ) - Лель Агата. Страница 23

— Серьё-ёзно? — Анька даже рот от удивления раскрыла. Вместо ответа мы с Малиновским зашлись в приступе истерического смеха.

Ещё через час мы стоим с ним в коридоре упакованные в жёлтые дождевики, которые на нас зачем-то натянула Цветкова. У Богдана в руках банка маринованных огурцов.

— Стойте! Забыла! — выкрикивает Анька и, всплеснув ладошками, бежит на кухню. Раздаётся хлопок холодильника, торопливый топот ног обратно. — Вот, держи, — пихает Малиновскому бутылку с какой-то коричневой жижей. — Это тебе, от простуды настойка элеутерококка. Какие-то вы хиленькие оба. Надо мёд есть и чай пить с шиповником.

— Кажется, такси подъехало, — спасает положение Малиновский, и я дико ему благодарна: лекции о том, как поддержать иммунитет я сегодня точно не выдержу. Слишком получился день насыщенным на события.

В такси мы едем молча, мерно покачиваясь и слушая заунывный шансон. В какой-то момент голова Богдана падает мне на плечо и я понимаю, что он спит. Так и сижу до самого дома, не шевелясь. Вдыхая от его волос аромат ментолового шампуня, гуччи и ещё чего-то такого, особенного…

Когда белая Нексия довозит нас к Рубиновой, уже полночь. Дождь давно закончился и дождевики смотрятся на нас нелепо, но кому есть дело до дождевиков, когда душу распирает что-то гораздо более важное, что-то такое, о чём не скажешь вслух, потому что пока непонятно, как обличить это в слова.

Гостиная пуста, из спальни Николая Филипповича доносится оглушительный храп. Мы устало вваливаемся в свою комнату, принимаем по очереди душ и расходимся по спальным местам: я, крошечная, на огромную кровать, он, огромный, на крошечную софу.

Накрывшись по самую шею одеялом и проваливаясь в сон понимаю, как много мне хочется сказать, но в то же время говорить не хочется. Может, только кроме:

— Спокойной ночи, — шепчу в пустоту и слышу ответное:

— Спокойной.

Минуту раздумываю, задать ли мне ещё один вопрос, и, понимая, что не усну, пока не узнаю ответ, снова шепчу:

— Малиновский, а ты зачем вчера свет вырубил? Чтобы я с Джоном не смогла договорить?

Хотела ли я услышать ответ “да”? Возможно. Но вместо этого услышала протяжный, старательно изображённый храп.

Впрочем, есть вопросы, ответы на которые получать совсем не обязательно.

Ночью мне снится всё ещё взбирающийся на вершину Джон, жареная картошка и алые губы Малиновского, целующие Клавдию Петровну с лицом Филиппа Киркорова.

Часть 21

Утром я снова поднимаюсь ни свет ни заря чтобы приготовить мужчинам завтрак. Теперь-то я понимаю, почему их кухня девственно чиста, почему холодильник забит полуфабрикатами и почему глаза отца и сына так загорелись при слове борщ. Потому что они сто лет не ели нормальной домашней еды, ведь взрослая женщина — жена, мать, просто сбежала в другую страну к любовнику.

Мне сложно это понять. Это подло, это нечестно, это бесчеловечно, в конце концов! Радоваться жизни, когда родной отец не так давно почил, оставив эту грешную землю, можно сказать танцевать на костях родного сына, зная, как тому больно и неприятно.

Хотела бы я посмотреть в глаза этой самовлюблённой кукушки, для которой плотские утехи дороже самого святого — семьи. Но увы, во всём доме нет ни единой её фотографии, что в принципе вполне понятно, я бы тоже не захотела держать на виду снимок предательницы. Да, именно так и никак иначе — она предательница и нет её поступку ни единого оправдания. Ничем не лучше матери Цветковой, которая поступила по точно такому же сценарию. Только та бросила совсем маленьких детей, Малиновский хотя бы давно умеет постоять за тебя, виртуозно пользуется ложкой, вилкой и… в общем, всем он прользоваться давно научился.

Совсем не вовремя вспомнила, как недавно он повалил меня на кровать и прижал к себе так крепко, что я ненароком почувствовала… Господи, да об этом даже думать стыдно!

Стыдно и волнительно.

Позади раздаются шаги: Николай Филиппович заходит на кухню и, поздоровавшись кивком головы, садится за стол водрузив перед собой тонкий ноутбук. Гладковыбритый, свежий, благоухающий. Будто не он вчера заливал предательство почти уже бывшей жены креплёными истинно мужскими напитками.

Следом на кухню шаркающей походкой заходит сонный Малиновский и я ощущаю какую-то абсолютно иррациональную неконтролируемую радость.

Словно нашёл под ёлкой желанный подарок от деда мороза, или получил зачёт по предмету, к которому не готовился, или когда после долгой разлуки видишь парня, который очень нравится…

Стоп. Последнее явно лишнее и точно не про меня.

— А что на завтрак? — зевает Богдан и растекаются по оббитому молочной кожей кухонному дивану.

— Яичница с сыром и тосты. Увы, больше ничего в холодильнике нет.

— Непорядок, — не отрываясь от монитора бурчит под нос папа.

— А пельмени?

— Я выбросила эту гадость. Ты хоть знаешь, что туда кладут вместо мяса? — натыкаюсь на взгляд полный недоумения. — Вот и я не знаю. Но догадываюсь. Так что полуфабрикатам бой. Цветкову бы удар стукнул.

— Что ещё за Цветкова? — Николай Филиппович настороженно переводит взгляд на сына.

— Подружка её, на ЗОЖ помешанная, — широко зевает Малиновский и с наслаждением трёт ладонью глаза. — О! — воодушевляется. — У нас же огурцы маринованные есть! — и слишком прытко, для человека который только проснулся, удирает наверх.

— Огурцы? Неужто сама солила? — папа улыбается настолько “по-малиновки”, что меня даже пугает столь вопиющая схожесть отца и сына.

— Нет, мамка передала, у нас дача пятнадцать соток, чего там только не растёт.

— Дача — это хорошо, — мечтательно тянет Николай Филиппович и даже прекращает глазеть в ноутбук. — Я в деревне родился — в Озёрках, там у нас огород был под пятьдесят соток, мы там и картошку, и сахарную свеклу, и тыкву растили. Помидоры, огурцы, а уж ягод… Отец мой хоть и в возрасте уже, но до сих пор любит в земле покопаться.

Неужто тот самый Малиновский, владелец НефтьДорТранса родился в деревне? Копается в земле? Серьёзно? А на фото такой важный, в сшитом на заказ костюме… никогда не скажешь.

— А ещё мы мальчишками рыбу удить любили в нашей Усманке. Борька Потёмкин — друг мой, как-то вот такого леща поймал, — папа расставляет руки и, сам того не замечая, делает размах всё шире и шире. Ох уж эта мужская любовь приувеличивать. — Мы её еле до дома доташили: я за хвост, Борька за голову, она плавниками бьёт, вырывается…

— Бать, ты опять, что ли, про рыбу свою вспомнил? Кончай, никому это неинтересно, — появляется в дверях Малиновский.

— Ну почему же — очень даже интересно, — забираю у него банку и нахожу в ящике стола открывалку. Малиновский как будто так и надо забирает её у меня из рук и ловко избавляется от крышки. И тут же вылавливает сверху крошечный огурчик.

— Да я один! — жуя, оправдывается, и плетётся к столу под гнётом моего недовольного взгляда.

Желая поддержать отца, продолжаю:

— У меня бабушка в деревне живёт, и я у неё каждое лето всё детство гостила, меня там все мальчишки местные боялись.

— Это да, поверю, — вставляет Богдан и подавляет смешок. — Всё, понял. Молчу.

Завтрак проходит легко и непринужденно: мы поглощаем яичницу, мамины огурцы, потом запиваем всё это крепким кофе и прикидываем, через сколько у каждого начнётся несварение.

Я не пытаюсь понравиться отцу Малиновского, не лезу из кожи вон чтобы его расположить и как-то угодить ответами, но я вижу, как тепло он на меня смотрит, посылая сыну сигналы глазами, что выбор его он полностью одобряет. Приятно. Но стоит только вспомнить, что всё это фальш, фикция и через двадцать с лишним дней всё закончится, становится от чего-то так грустно. И хотя я знала, на что шла, но даже представить себе не могла, что реальность внесёт в нашу сомнительную аферу свои коррективы.

Становится немного стыдно перед самой собой, что за всеми этими событиями всё реже думаю о Джоне. И если раньше каждый мой день начинался с мыслей о моём американце, то, например, сегодня, я проснулась и не проверила первым делом телефон на наличие весточки от своего парня, а посмотрела на скрюченного на короткой софе Малиновского.