Граффити любви (СИ) - Никки Серена. Страница 45

Наконец, нас запустили в аудиторию. Дисциплина конечно у нас оставляла желать лучшего. Такое ощущение, что мы не высшее учебное заведение заканчиваем, а учимся в начальной школе. Чуть сумками по головам друг другу не надавали. Мы с Дакотой сели на привычные места. Третий ряд возле окна. Ректор долго говорил свою заключительную речь и вот, наконец, согласно списку, стали зачитывать имена и фамилии студентов, и все по одному начали подходить к ректору, чтобы получить свой долгожданный диплом. Дакоту вызвали первой, а вот меня все не вызывали, и вот наконец, когда все уже разошлись, а стрелки настенных часов показывали полдень, ректор назвал мое имя.

— Лучиана Боттичелли! — голос ректора был немного взволнованным. Я встала и подошла к моему другу. Да, ректор много раз меня выручал. Сейчас мне было немного грустно прощаться с ним, и я позволила ему себя обнять. Диплом был у меня в руках. Его бордовый цвет говорил о том, что не зря я сидела за партой в стенах академии.

— Владимирович, нам сегодня улетать, ну вы хоть позванивайте иногда. Мне будет Вас не хватать.

— Конечно, позвоню, ты еще услышишь голос старого ворчуна, и никакой роуминг и междугородняя связь меня не остановят.

— Обязательно звоните. Поверить не могу, что все закончилось.

— Еще как закончилось. Знаю, что вы стали хорошими специалистами и будете работать на достойных должностях.

— Ну да, года через три возможно. Я не уверена, что скоро приступлю к своим обязанностям.

— Что ты сказала. Неужели малыш? — едва сдерживая улыбке прошептал Владимирович.

— Вероятно, так врач сказал, и мне пришлось в это поверить.

— А Никита знает об этом, Пикассо?

— Нет, только мой папа в курсе, но я Никиту обрадую. Хочу сделать ему сюрприз.

— Только не перестарайся, а то Никита может не выдержать такого сюрприза.

— Я постараюсь, еще раз спасибо за все, Владимирович, а это вам, — я достала из рюкзака новый ежедневник ручной работы, а потом к нам подошла Дакота и вручила коньяк и конфеты. Конечно, банально, но главное внимание, и у нас особо времени не было выискивать подарки по магазинам.

Мы простились с ректором, и теперь Дакота пыталась вызвать такси до дома Ника. Котика надо было забрать. Время неумолимо тянулось, и такси запаздывало уже на полчаса. Когда мы добрались до дома Никиты, был уже второй час, и мы даже не отпустили водителя, боясь опоздать на самолет. Персика к перелету приготовили. Специальную переноску взяли и поспешили вернуться в такси.

Вот, уже все. Ничего нам не должно помешать, но мы попали в пробку. На железнодорожном переезде движение остановилось. Перегоняли грузовой состав…

***

— Где же они? Регистрация уже началась, а девчонок нет, и телефоны отключены.

— Разрядились, как всегда, — Никита нервно поглядывал на часы и не знал, что делать.

Господин Боттичелли уже прошел пункт досмотра и сидел в зале ожидания, а вот парни все еще оставались в большом зале в аэропорту, пытаясь дозвониться до Дакоты.

— Молодые люди, проходим досмотр. Вы же вылетаете этим рейсом во Флоренцию? Не задерживайте всех. Регистрация скоро закончится.

— Да, но мы ждем девушек, которые должны лететь с нами. Мы бы хотели дождаться их.

— Проходите. Проводим мы ваших девушек в самолет. Не переживайте.

— Идем, Никита. Едут девчонки. Мне Катя написала час назад, едут они. Идем, Ник. Все равно на одном автобусе поедем. Все в порядке будет.

— Предчувствие у меня нехорошее, Борис. Хотелось бы дождаться.

В итоге Борис прошел в пункт досмотра, а Никита остался, чтобы встретить девчонок, но время шло, а их все не было. До окончания регистрации оставалось несколько минут, и Никита решил сообщить Борису, что остается.

— Пропустите, у меня здесь связь сбоит, а мне нужно с другом увидеться.

— Только после досмотра.

— Да я остаюсь, не собираюсь лететь, просто друга хотел предупредить.

— Проходите досмотр, и сколько угодно встречайтесь с Вашим другом.

Ник выругался про себя, но досмотр прошел и стал искать Бориса, которого нигде не было. Сквозь стеклянную стену, через которую были видны подъехавшие автобусы и самолеты, которые виднелись вдалеке, Ник заметил, что и Борис, и господин Боттичелли уже садятся в автобус. Никита рванул с места.

Он шагнул в автобус в последний момент и стал пробираться к своему другу сквозь толпу.

— Борис, я хотел остаться дождаться девчонок. В итоге, когда прошел досмотр, чтобы сказать вам об этом, не застал. Почему Вы здесь?

— Стюардесса сказала, что наши девчонки в аэропорту, среди опоздавших пассажиров. Их привезут отдельным автобусом позже. Только не понял толком, в чем там дело. С Лучианой что-то, — пожал плечами Боря.

— Так я должен тогда в аэропорт вернуться.

— Сядут наши девочки в самолет. Не волнуйся, — Борис был, как всегда спокоен, а Никита рвал и метал, в прямом смысле этого слова.

***

— Регистрация уже закончилась, но вам повезло. Задерживается представитель администрации, Станислав Георгиевич Аверин. Только из-за него мы пропустим вас сейчас. А на котика документы есть?

— Милана, котик зарегистрирован. Помнишь, мужчина, брюнет, тут всех на уши поднял, когда регистрацию проходил, что животное будет, и оно соответствует документам.

— А… да-да. Котик, и вы Лучиана Боттичелли? — девушка скептически на меня посмотрела. Ну вот, мой зеленый бледный цвет лица после того, как я уже дважды здесь в аэропорту посетила санитарную комнату, никак не вязался с моим легендарным именем и фамилией. Дакота опять что-то купила и снова хомячила. На этот раз это были сухарики.

И вот, наконец, мы заметили его. К нам приближался представитель администрации. Какая-то важная шишка. Аверин Станислав Георгиевич был очень тучным мужчиной в дорогом деловом костюме. На нем были очень дороги часы и очки в золотой оправе. Ростом он был достаточно высоким.

Его даже досматривать не стали, и нас всех повели к небольшому минивэну, очень комфортабельному. Вероятно, он был выделен только для представителя местной администрации, а никак не для нас. Персик стал мяукать, и мне пришлось держать его на руках. Станислав Георгиевич лишь едва мазнул по нам пренебрежительным взглядом, словно мы какие-нибудь бродяжки в лохмотьях, не меньше.

Вскоре показался огромных размеров Боинг. В машине мы старались не разговаривать с Катей. Предчувствие опасности редко меня подводило, и сейчас я ее буквально кожей ощущала. Мне хотелось не на самолет, а в сторону аэропорта бежать, сломя голову.

— Чего замерла? Идем в самолет, — пробурчала Дакота и отправила себе в рот еще один сухарик.

Аверин важно прошел первым, а следом на борт самолета по широкому трапу поднялись мы с Персиком и Дакотой. Мой котик неожиданно вырвался и прошмыгнул в самолет. Я бросилась за ним и тут же присела между сиденьями. Катя поспешила в сторону бизнес-класса, а потом входная дверь наглухо задвинулась, и я услышала сначала череду выстрелов и крики, а потом выстрел, еще и еще.

Я как раз искала котика, и меня в прямом смысле не было видно. Катя, вероятно, успела добраться до наших парней. Вскоре, ту часть самолета, где находился бизнес-класс, загородили двое мужчин в масках с автоматами.

— Никому со своих мест не вставать! Кто встанет, тот получит пулю в лоб! Посмотрев в сторону, я увидела лужу крови и светлые волосы мужчины. Это был труп Станислава Геннадьевича. Он замешкался, а Катя протиснулась мимо него и успела добраться до своих. О том, что она, возможно, не выжила, думать не хотелось, а потом заговорил другой мужчина. Ему был присущ акцент, и было понятно, что он не русский.

— В самолете заложена бомба. Самолет должен приземлиться в Исламабаде. Если хорошо будете себя вести, умрете быстро, даже не почувствуете, но до Исламабада долетят все. Правда в виде трупов или все еще живые. Все зависит от вас.

Мужчина слегка улыбнулся. Его улыбка была похожа скорее на оскал, и его вид был устрашающим.

Говорят у кошки девять жизней. Черная кошка приносит несчастья, а я Пикассо. Я истратила свои жизни и кажется, живу в долг. А уж везение и удача это точно не про меня. Персик сбежал, и я лежала под сиденьем, наблюдая, как медленно растекается лужа крови от головы того самого Аверина, который еще пятнадцать минут назад презрительно кривился глядя на Катю, которая грызла сухарики и вообще ни о чем не волновалась. Приступ тошноты не давал спокойно дышать, а позволить себя обнаружить, означало смерть.