Между строк - Раевская Полина "Lina Swon". Страница 14
Алёну всё это до глубины души поражает и, чем больше она читает, тем больше негодует.
Как можно любить такую, простите, дуру? А то, что эта девица-дура, Глазкова с каждым письмом убеждается всё больше и больше. Один «Юсик» чего стоит.
Когда Алёнка в одном из писем обнаруживает фотографию Шувалова, то и вовсе выпадает в осадок. Назвать ТАКОГО брутального парня «Юсик» даже в шутку – это надо быть совсем ку-ку.
Если объективно, то красавцем Боря не был, все черты у него были грубые: широкий нос, квадратная челюсть, нижняя губа полнее верхней, взгляд исподлобья, торчащие уши… В общем, лицо из-под топора, как любила говорить Алёнка, но эта обаятельная полуулыбка и тёплый, будто всё про тебя знающий взгляд с хитринкой, делали грубоватое лицо невероятно-притягательным, цепляющим. И Алёнка не могла оторвать взгляд. Смотрела в искрящиеся весельем, зеленые глаза и чувствовала непреодолимое желание улыбнуться в ответ.
Такой её и застает Ольга Андреевна – зависшей над фотографией с загадочной улыбкой на губах.
– Всё – таки решила писать? – резюмирует она. Алёнка вздрагивает и поспешно сует фотографию в коробку.
– Решила, – покраснев, кивает и, засуетившись, достает тетрадь и ручку, чтобы как-то скрыть смущение.
– Ой, Алёнка, попомни моё слово, добром это не кончиться! Парень вернется и, в первую очередь, тебе голову открутит за такие шутки, – предпринимает Ольга Андреевна последнюю попытку образумить дочь.
– Не переживай, мамуль, в списке на откручивание головы я иду далеко не первая. И вообще он мне спасибо ещё должен сказать. Вживаться в его блажную шлёндру будет той еще прэлестью, – морщит Алёнка носик.
– О, он тебе скажет, не сомневайся! – предрекает Ольга Андреевна.
– Не понимаю, как можно любить такую дуру, она же только и делает, что ноет?! – не обращая внимания на замечание матери, возмущается девушка.
– Вот встретишь, Алёна, того самого и поймёшь, что для любви причины не нужны. В том и заключается её феномен: самый обычный и далеко неидеальный человек становится вдруг самым лучшим на свете.
– Это называется – самообман.
– Нет, никто не обманывается, а любит человека таким, какой он есть – со всеми его недостатками. И знаешь, я тут подумала, если этот парень действительно любит свою девушку, то он тебя в два счёта вычислит.
– Ну, вот и проверим, настоящая ли «принцесса», – помедлив, усмехается Алёнка, хотя внутренне напрягается, не уверенная, что сможет спрятать «горошину» под матрасами слов.
Глава 12
– Э, Шувалов, ну-ка оделся щас же! Тебя еще в медчасти не хватало, скоро в море выходить. Достали по госпиталям гаситься! – кричит дневальный.
Борька, спохватившись, что выскочил в одной футболке, едва сдерживает мат и возвращается в казарму.
– Всё, Санёк, не кипи, – примирительно бросает он, широкими шагами пересекая центральный проход. Под кожей зудит нетерпение и в то же время диафрагму сводит судорогой от волнения, настолько сильного, что кажется, еще чуть-чуть, и руки, как у алкаша, дрожать начнут при виде рюмки.
Схватив с сушилки бушлат, Шувалов на ходу натягивает его, даже не замечая, что он совершенно не просох. Пока идет по ЦП, вслед несутся шутки сослуживцев, знающих, что он, наконец, получил письмо от «своей ненаглядной», но Борьке сейчас плевать, каким придурком он себя выставляет.
Не до понтов ему. Все мысли заняты прожигающим карман письмом.
Как только в обед выдали почту, для мира Борька стал потерян. Увидел на конверте Машкину фамилию, выведенную размашистым, незнакомым почерком и едва не нарушил устав, чуть не поддавшись желанию сбежать с учений.
Неизвестность и дурное предчувствие шарахнули прямо под дых. Борька то и дело порывался вскрыть конверт в коротких перерывах между занятиями, но тут же одергивал себя, напоминая, что не время и не место.
Однако, добравшись, наконец, до облюбованного с начала службы, уединенного местечка, садится на покосившуюся лавку и, достав письмо, никак не может решится прочитать его. Сверлит воспаленным взглядом чужую, почти каллиграфическую вязь, и не знает, что думать. Точнее – знает и даже почти уверен, да только верить не хочется. Совсем не хочется, иначе окончательно башню сорвет. Он эти полтора месяца-то еле как продержался. Метался, словно запертый в клетке зверь, сгорая от ожидания, накручивая в голове всякое. А теперь, если узнает наверняка… О, держите его семеро!
Стиснув до скрежета зубы, Шувалов втягивает с шумом промозглый, соленый воздух и тут же с шумом выдыхает, настраиваясь на неизбежную правду.
«Сейчас бы намахнуть, чего покрепче», – проскакивает малодушно, но Борька тут же отвешивает себе мысленного леща. В конце концов, сколько можно соплежуйством заниматься? Не он первый, не он последний, более того, классика жанра.
Как и всякий влюбленный дуралей, он с какого-то перепугу решил, что они с Машкой особенные, что не такая она, хотя объективно всё понимал и видел. Знал Машкины недостатки и слабости, но все же почему-то надеялся, что любовь окажется сильнее. Увы, не в их случае.
Эта мысль вызывает злость. Немедля больше, Борька решительно вскрывает конверт, да только ухватив краем глаза «Дорогой Боря…», написанное все тем же, чужим почерком, чувствует, как внутри стягивает в ледяную пружину.
Отбросив письмо, Шувалов, словно ужаленный, вскакивает с лавки и, прикусив губу, начинает расхаживать взад-вперед, пытаясь усмирить вспыхнувшую яркой вспышкой боль и ярость.
Это чуждое, полное официоза «Дорогой Боря…» вместо «Любимый» или «Юсик», не оставляет сомнений, что Машка его кинула. Наверное, он бы даже не стал дочитывать ее проклятое письмо, наверняка перегруженное соплями и оправданиями, но вопрос, почему оно написано другим человеком, озадачивает и беспокоит.
Пройдясь еще несколько минут туда-сюда, Шувалов все же пересиливает себя и, приготовившись к неизбежному, снова принимается за чтение, надеясь, расставить все точки над «i».
«Дорогой Боря! Знаю-знаю))) Слишком торжественно звучит, да и почерк тебя наверняка смущает, но давай оставим так, ладно? Я потратила весь вечер, пытаясь решить, как лучше начать это письмо и уже перепортила кучу бумаги. Боюсь, если так и дальше пойдет, нашим Сибирским лесам придется сильно поредеть, пока мы тебя из армии дождемся))»
У Борьки вырывается ошарашенный смешок. Сказать, что после такого начала у него глаза на лоб лезут – не сказать ничего. Он ни черта не понимает и Машку свою не узнает, но внутри, тем не менее, вспыхивает слабенький огонёк надежды, разгорающийся с каждой прочитанной строчкой все сильнее и сильнее.
«Ты, наверное, сейчас очень удивлен и обеспокоен, но выдохни, пожалуйста. Все в порядке. Уже в порядке… Прости, что так долго не отвечала и заставила поволноваться. Наверняка ты уже надумал всякого… Хотя чего я спрашиваю?! Конечно, надумал. Вот я бы на твоем месте точно надумала. Ну, знаешь же меня))»
Борька понимающе хмыкает. Что есть – то есть. Машка действительно та еще мозгоклюйка, правда, обычно не признает этого, да и с самоиронией у нее туго, теперь же… Шувалов не знает, чем обоснованы столь заметные перемены, и они ему с одной стороны нравятся, а с другой – вызывают еще больше вопросов, сомнений и беспокойства.
Что, черт возьми, там происходит? – клокочет у него внутри. И словно в ответ на его мысли, Машка пишет:
«Всё, что ты сейчас накручиваешь в своей голове – глупости, Борь. Выкинь их, пожалуйста, оттуда и не злись на меня, я тебе сейчас всё объясню. Правда, даже не знаю, с чего начать. Столько всего произошло, до сих пор не верится. Ну, начну, наверное, с того, что тебе не дает покоя в первую очередь – с почерка. Собственно, отсюда все пошло и поехало. Как я тебе уже говорила в прошлом письме, маму снова уволили с работы, и она снова запила, но в этот раз очень сильно. Дошло до того, что я пришла с работы и обнаружила у нас в доме шалман. Борь, ты только не дури, ладно? Все уже в прошлом…»