Небо в огне (СИ) - Younger Alexandrine. Страница 62

— Ты хотела, чтобы я от тебя все скрыл? Чего я, блять, не так делаю? Почему ты меня сразу в какой-то утиль записала? Нет у меня таких проблем, как ты думаешь, с какого хрена? Я знаю, что делаю, а тебе бы понять, что я всегда о тебе помню! Не царапнет! Хватит, нахуй, уже…

Космос по определению знал, что то, на чем он и его друзья вполне успешно складывали свои капиталы почти три года, отталкивало Лизу, заставляя держать от общего бизнеса определенную дистанцию. Но он не соглашался с тем, что его затягивает, и он становится болезненно зависим от малой дозы и ровной дорожки. Сначала было выгодно замалчивать, не обсуждать с любимой женщиной тему, важность и опасность которой она явно преувеличивает, но людская молва, родство с Пчёлой и неуместное сочувствие к «бедной овечке», работали на опережение.

Политика замалчивания умело играла на руку Космоса на протяжении марта и апреля. Сначала, когда Лизы вовсе не было в Москве, ничего не приходилось скрывать, а вернувшись домой, она и вовсе не желала слышать о том, что муж что-то утаивает (возможно, ради её же блага). Изменения не были для неё ощутимы, а, может, Холмогоров и сам пытался играть для жены удачную роль комедианта. Укрывал от бед, чтобы ненароком не задело…

Лиза объявляла всем, кто пытался стать её доброжелателем, что у них с Космосом всё абсолютно прекрасно. Не позволяла лезть в дебри, где было место только для двоих, а если он и приходил домой поздно и совершенно разбитым, не спешила устраивать громких спектаклей. Так бы и продолжалось дальше, пока Лиза лично не убедилась в том, что её Космос нашёл новый способ решения проблем, и даже не думал, что это кому-то повредит. Жене, дочери… Отношения с друзьями испортит. Разрушит всё, что так для него дорого. Без шансов на прежнее доверие.

Холмогоров сам признался Лизе, что кокаин — та ещё головокружительная дурь, от которой он не собирался отказываться. Из кармана пиджака вынул крохотную шкатулку, гордо фокус с открыванием ларчика показал и вдохнул белоснежную экзотическую пыль. Нервно рассмеялся, закашлялся, а после усмехнулся, когда обескураженная Лиза, не верящая зорким глазам, выбила глиняную коробочку из его рук, раздавив осколки каблуком лаковых туфлей.

Выразилась однозначно.

— Тебе слухи лучше подавать? Не от меня всё узнавать хочешь? — Космоса всегда по-хорошему подкупало то, что Лиза желала знать от него любую правду. — Только я доносчиков поганых пристрелю в следующий раз, если хоть одного около тебя увижу! Убью!

— Шантажом брать вздумал? Чего я бешусь, скажешь? Зато я всё о тебе знаю, особенно о том, на что у тебя нос в трубку! — умные лекции с малой долей вероятности имели влияние на Космоса, но пока он не давался к более радикальным мерам своего успокоения, Лиза могла лишь морально воздействовать на его мутный разум. — Я за твою честность благодарить тебя должна? Полгода у моего мужа тихо крыша едет, браво!

— Алмазная, я все делаю для тебя! Всё! Какие долбанные хрустальные туфли тебе, нахер, нужны, чтобы ты успокоилась?! И не передергивала!..

— Засунь их себе в одно место, а я тебя давно предупреждала, что нам не будет легко!

— Охуительно, твою дивизию! Всем плох, лох педальный!

— Поймёшь, о чем я тут тебе распинаюсь, вот тогда и поговорим…

Лиза не видела Космоса меньше двух дней, довольствуясь короткими телефонными переговорами, а квартира родителей уже становилась для неё тюрьмой. Хочется ступить лишний шаг, но вовремя вспоминаешь, что тебя просили сбавить обороты, пока неизвестность не закончится. Тогда дом на Профсоюзной потеряет статус временного убежища, потому что именно так безопаснее. Вот только кому?!..

Чёртова осень! Или весна, лето…

Может, зима? Когда Холмогорова упустила детали, которые в действительности играли всю её картину мира?

Но погода всё же дрянная!

Лиза не причисляла себя к рьяным противникам осени, но на душе и за окном играли поздние октябрьские краски, ничем не примечательные, кроме тоски и холодного ветра. Ей бы давно перестать обращать свой пристальный взор на эту серую безнадёгу, жить своим чередом и без лишних мыслей о призрачном завтра, но получится ли?

Даже в день, когда родилось её истинное лучезарное счастье.

Счастье!..

С минувшей весны это священное слово приобретало для Холмогоровой всё более и более сакральные смыслы. И поэтому у Лизы есть стимул не обращать внимания на беды и окружающую разруху, думая исключительно о своей милой и доброй девочке, без которой ей было бы ужасно одиноко в огромном мире. Маленькие алмазы Ариадны всегда понимающе внимали большим, а требовательный детский взгляд словно считывал порывы взрослых без подсказок, напоминая о том, что значимо и неоценимо.

Аря всегда терпеливо ждёт, когда мама и папа возьмут её на руки и поиграют вместе в любимые игрушки. Она противиться походам в детский сад, любой детворе предпочитая компанию родителей. Лиза полностью разделяет настроения дочери, редко отпуская её от себя. И в офисе у мамы, будучи в гостях, Аря тихонько сидит в уголочке с карандашиками, умиляя часто заходящего в кабинет Гелу своими повадками.

— Я думал, что три года — самый возраст, чтобы бесится, — Гела Сванадзе плохо разбирался в том, как ведут себя дети, но в чем-то был точно уверен, — а она у тебя как начальник, так и подсидит грузинского дядьку, космонавтка!

— Значит, что на сегодня Ариадна Космосовна просто перебесилась, — Лизу успокаивал один вид сосредоточенной своими занятиями дочери, — но ещё не вечер, дома будет веселее!

— Лизка, поделись адресом аиста, — Сванадзе прекрасно ладил с дочерью Холмогоровых, охотно развлекая её в свободные минуты, — где вы с Косом себе такую куклу взяли? Спёрли же, видать, откуда-то?

— Плохого же ты о нас мнения, друг мой, недооценил ты наш ценный генофонд, — Арька однозначно являлась лучшим достижением своих неугомонных родителей, но в моменте она решила не рисовать солнце на бумажном листе, а улечься на маленький диванчик, зевнув и всем видом показав, что готова уснуть в сию же секунду. — Гела, мой совет! Найди себе ненормальную, которой будешь пудрить мозги всю оставшуюся жизнь, и рецепт самого лучшего на свете ребенка станет известен по ходу пьесы. Проверено!

— Ой, братцы, заладили! То женись на своей, чтобы такая же рыжая была и конопатая, то найди уже хоть кого-нибудь… — в свои двадцать семь Сванадзе никогда не заводил серьёзных отношений, практически полностью отдавая себя работе. — Нет, я как бы и не протестую, ваша честь, но первый тост — за свободу и вольный ветер!

— Эх, Гела!.. — в сердцах произносит Елизавета, глядя на то, что дочка начинает показывать другу семьи свои цветные карандаши. — Кому-то свобода и вольный ветер не нужны, когда есть, ради кого жгуты закручивать. Понимаешь, к чему клоню?

— Чего так нерадостно, жена декабриста? — Гела осведомлен о том, что происходит с Космосом, и прекрасно понимает, что друг, убеждая всех в том, что кокс не мешает его жизни, уверенно копает себе яму. И ничего не изменится, если он не откажется от пагубного сам.

— Вполне обычно для необычных космонавтов, которые вечно ищут точку опоры…

Не признаваться же Геле в том, что уговоры и просьбы давно помножились на сто, но Космос, слушая Лизу, всё равно поступал по своему усмотрению.

Нюхал.

За спиной жены, чтобы не догадалась, волнуясь за него совершенно напрасно. Чтобы дочка не увидела, потому что в противном случае Лиза точно может пойти на крайние меры, о которых Холмогоров не думал и не хотел заронить о них и мысли. Слишком уж тёмные догадки холодили кровь. Не расслабишься.

— И как житуха у твоего вполне обычного космонавта при блатных номерах? — Гела не пересказывал Лизе историю собственного брата: смутить боялся, да и последствия там были плачевные. А у Холмогорова своя голова на плечах, пусть и покоя от неё не было никогда. Знает, чем рискует, даже если на короткое время забывается от белого порошка за закрытыми дверьми рабочего кабинета. Есть, кого терять.