Небо в алмазах (СИ) - Younger Alexandrine. Страница 138
Только вот Вите и самому не по себе шагать по лестнице на пятый этаж, чтобы встретиться лицом к лицу с нелицеприятной мамашей Софы. Свежи воспоминания о том, что сын простых работяг ко двору не пришёлся, но с некоторых пор, замечая, что спутник дочери приобрел совсем иной вид, чем тот, что был раньше, Марина Владленовна сбавила обороты адской свистопляски. К добру ли? Ведь услышит, что Софочка помахала ладошкой диплому, и спустит на бедного Витю Пчелкина стаю гончих псов! Но молодой мужчина видит, что Софа с трудом приводит мысли в порядок для того, чтобы обрадовать родителей новостью дня. Перед смертью не надышишься, как говорят в народе…
— То, что кирдык мне близок сегодня, я пятой точкой чувствую…
— Херец, Генераловна, приплыли! Думаешь, что бате твоему не донесли?
— А кто сомневается, голова садовая? Поэтому выпросила тебя увязаться со мной для поддержания штанов, — с Пчёлой не так страшно сдаваться, хоть и отвлекла человека от созерцания новенькой золоченой таблички возле его персонального кабинета в «Курс-Инвесте» и прочих вещей гражданина соучредителя, — и папка там о чем-то хотел с тобой потолковать. Прояви уважение!
— Разве мы с ним в прошлый раз мало кочегарили за твое здоровье?
— В том, что вы сошлись с ним, как в море корабли, мне давно известно! Но, правда, Вить, пошли…
— Как будто в первый раз пиздюлей по жопе ловишь…
— Зачем ты нужен тогда, если даже задницу прикрыть не можешь?
— Действительно!
— Защищать свою даму в день пятницы тринадцатого, Витюша!
— Интересно девки пляшут… — Пчёлкин нарочно чешет свой светлый затылок, изображая свой лживый склероз, — и когда это я такое обещал, Соф?
— Трепло тараканье!
— Не ругайся, почти пришли…
— Дерзаем!
Софа старается без лишнего шума провернуть ключ в железной двери. Она не была дома целых два дня, и причина тому стояла у неё за спиной. Легко догадаться, что мама этим фактом недовольна, несмотря на то, что Софа уже взрослая девочка, с которой трудно договориться, если воздействовать на неё исключительно карательными методами. Но на пороге просторной квартиры Витю и Софу никто не встречает. Из кабинета отца доносились отголоски телефонного разговора, а из комнаты матери во всю мощь распевался лиричный Ободзинский на пластинках. Ничего хорошего…
— Твою дивизию, — Витя тихо ругнулся, понимая, что музыка в данном случае совсем не внушает ему доверия, — что-то случилось, как по заказу…
— Не преувеличивай, Пчёл, — верным решением было прошмыгнуть в обитель хозяина квартиры, — и не стой столбом, разувайся!
— Чё, сразу идем на поклон?
— Без самодеятельности…
Молодые люди без стука вошли в кабинет Константина Евгеньевича, не закрывая за собой тяжелые белые двери. Мужчина восседал в рабочем кресле, зажимая в ладони трубку телефонного аппарата, и выражение его мужественного лица не веяло счастливым завтра. Не то, чтобы Софа не догадывалась, что после заключения под стражу гэкачепистов и приостановки деятельности партии, у отца есть весомые основания полагать, как близок его уход с должности. Но Голиков убеждал домашних в том, что не теряет нити управления ситуацией. И поэтому, отлученный от службы на Старой площади, он с утроенной силой работал дома. Караулил неудачу, но сам не подавал виду. До определенного момента…
Витя без удивления посмотрел на Софу, кивком головы повелев ей присесть на диванчик, что девушка и сделала. Он встал за её спиной, медленно прохаживаясь от дивана до искусственного камина, помышляя о том, что разговор у Константина Евгеньевича идёт самый что ни на есть конкретный. Без права выбора и с чёткими инструкциями. Чиновник почти не обратил внимания на своих домашних посетителей. Да и вряд-ли бы он менялся в лице со скоростью света, если бы дело крылось только в том, что Софа не хочет быть юристом. Это, будь оно неладно, держалось в огромной тайне лишь от матери Софы. Ларчик скоро откроется, но они как-нибудь переживут праведный гнев…
— Не делай из меня идиота, Анатолий Кузьмич! Хочешь, чтобы отблагодарил, что квартиру со всеми удобствами оставляете? Неотложное дело, значит! Дача кому приглянулась, место хорошее, воздух целебный? Вот же… Ай, Кузьмич, не говори напрасно! Они заявление моё получили, дела все знают, и что теперь до меня? Ах, на почетную пенсию мне ещё рано? Академия общественных наук? В ссылку, стало быть? Не дурак…
Софа понимает, что за два дня, проведенных в съемной квартире Пчёлкина на улице Герцена, она явно упустила из виду ключевые события. Третьего не дано. Константину Евгеньевичу без надобности разъяснять дочери, куда подул осенний ветер. Он выслушивал в телефоне мерзкий голос какого-то служаки, резко отвечая ему, не стараясь показаться воспитанным человеком, и приходилось лишь гадать, что творилось на душе титана. Ведь папа всегда был нерушимой стеной. Не казался…
— Понял, к чему клоните! Так теперь кадровые вопросы решаете, не разбираетесь, подряд метете… — безрадостно произнёс Голиков, и в следующий момент на другом конце провода послышались длинные гудки. — Чёрт с вами, дерьмократы, и с дачами вашими…
Раз гудок, два гудок! Софа пыталась не думать о том, что эти звуки рисуют грань прошлого и настоящего…
— Папк…
— Константин Евгеньевич…
— Пап, почему не позвонил!
— Мы б раньше приехали…
Голоса Вити и Софы сплелись в одну навязчивую мелодию. Голиков, не любивший гнетущую неизвестность, жестом показывает Пчёлкину на свободное место возле Софки, прежде чем начать обстоятельную беседу.
— Знаю, чего пришли, но об этом говорить не будем, все равно дело кончено, — в воздухе снова воцарился запах сигар «Гавана», но радушие дома куда-то затерялось, — а матери молчите! Она с вчерашнего вечера, как я ей обо всем своём поведал, серая, как туча. Из комнаты не выходит, оскорбленная! Грозилась пойти лично к уважаемым товарищам, а я не пустил. Шут знает, как совладать…
— Пап, почему ты меня не вызвал? — Софа лучше других понимает, как не привыкла её мать к разочарованиям жизни, которые бы неизбежно наступили. И приспосабливаться к стесненным обстоятельствам она не умела, предпочитая править балом так, чтобы всегда оставаться на высоте. До какого-то момента Константин Евгеньевич и Софа охотно жили по таким правилам железной хватки, но и они давали слабину…
— Не твоя это головная боль, и нечего тебе за меня отдуваться, — не было таких крепостей, которые не брали большевики, хоть и подвергался этот тезис теперь большим сомнениям. Но Константин Голиков находился в уверенности, что сам должен усмирить свою жену. Пускай и поздно жить, как будто между ними не пробежала черная кошка. И Марине трудно объяснить, что чины и награды в гробу не согреют, — а ты, Софка, сделай нам всем кофе с чем-нибудь! Пожалуйста…
— Я зайду к маме сначала, — Софа ринулась с дивана, но была остановлена Пчёлой, который удержал её за руку, — ты что, Вить?
— Чего-то звон какой-то! Странный, стой… — замечает парень, когда магнитофон в глубине дальней комнате становится тихим, а в воздухе обрывается звук разбившейся вазы, — может, там двери открыть пора, а?
— В самом деле… — изумрудные зрачки Софы с безмолвной просьбой обращаются к отцу, смотря на него умоляюще, — папа! Пап, слышишь, опять!..
— Марина!..
Ничего больше не сказав, Константин Евгеньевич решается подступиться к супруге первым. Он громко стучал в дубовую дверь, попутно призывая Марину Владленовну бросить свою злость, и выйти хотя бы к дочери. Старшая Голикова откликнулась на его призыв, но не так, как ожидал её раздосадованный супруг. Разумеется, она слышала, как разносился по квартире звучный мужнин бас, и теперь была убеждена — кончилась достойная жизнь! Где её все уважали и ценили. Всё из-за попустительства человека, с которым она вынуждена жить, пытаясь скрыть презрение, и который извечно потакает капризам дочери; а старшая Голикова была искренне убеждена — Софа не умела жить по уму, выбирая то, чем не стоит разбрасываться.