Небо в алмазах (СИ) - Younger Alexandrine. Страница 95

— Нет, а обещала, что командовать перестанешь! — неизбежно такие переговоры с Ёлкой ведут Леонида Ефимовича к верной кондрашке. Или неземным садам эдемовым, о чем блюстителям морали знать запрещено. — Товарищ, председатель комитета!

— Давайте сегодня не о моей многострадальной работе, товарищ меценат! Ты мне тоже много чего обещал, Лёнечка! Сколько себя помню…

— Курить? — Рафалович затягивается папиросой, и с пренебрежением ежится от привкуса дешёвого табака. — Нет, не тот «Беломорчик», Леночка, — Раф выбрасывает окурок в сугроб, не слишком думая о том, что мусорить неприлично, — курить, Ёлочка, брошу…

— Вместе начнём, — Ёлка ещё не связана с этим человеком печатью в паспорте; едва отвязалась от старой. Но почему-то мысль о новом начинании вместе с этим морским волком не вызывает прежних слёз и истерик, — сразу после того, как твой усатый Михалыч разделается с сепаратными ближневосточными проблемами! — и проблему эту, Голду Смирнитскую, Чернова не переносила на дух.

— К свадьбе Лизки, помяни мое слово, скажем этой проблеме громогласное «Адьес». Михалыч, знаешь ли, за наше добро руку кому надо отгрызет, — бывшая жена вошла в разряд имён, которые Леонид без особого случая старался не упоминать. Хватило того, что Голду удалось организовать на историческую родину, чего она желала и ему. Хотя бы потому что «тебя здесь точно грохнут, хренов капиталист». — Будет вам, гражданочка, паспорт чистый, как слеза младенца!

— И каждое лето — возлежание одним местом в песке где-нибудь в Крыму, — просветлев своим ровным и более чем симпатичным лицом, ответила Ёлка, — и вина шампанские каждый вечер. Красиво жить не запретишь, сам мне об этом говорил!

— Боюсь, Ленок, что ты меня не поднимешь, с моей-то жизненной задницей, — новые конкуренты наступали на пятки Рафаловича, как и грядущий девяносто первый год. — Ладно, пойду, с пацанами переговорю. Смотри мне! Лизку курить не учи, тётка!

— Иди уже, молодежь воспитывай, Макаренко!

— Говорил же тебе, что будем ещё на свадьбе гулять, но только у бедного жениха может совершенно неожиданно для себя оказаться сразу аж две тещи! — в своем отношении к племяннице Чернова действовала, как настоящая мать, пусть родственница покойной невестки когда-то всячески этому противостояла. — Оцените масштаб бедствия, Елена Владимировна!

— Лёнечка, не волнуйся, тебе это уже не грозит! — лучистый взгляд серых глаз ещё больше теплеет, смотря вслед любимому человеку. Ёлка слишком многое прошла, чтобы просто так стоять с ним рядом, жить одной мыслью и действовать с ним в одном интересе.

— Не представляешь, как меня это радует!

Раф салютует возлюбленной своей крупной ладонью, и уходит куда-то во двор, к открытому Линкольну, загруженному пёстрыми подарочными сумками и чемоданами. И Ёлка вынуждена признать, что прогулка лишней не оказалась. Отпускает…

Вихрь мыслей о прошлом и настоящем нарушил знакомый девичий вскрик с лоджии на пятом этаже:

— Без шапки не стой, родная, — Лиза, зябко кутающаяся в шаль, переминается с ноги на ногу, стоя в проеме между комнатой и балконом, — ты каракуль свой куда дела?

— Сколько раз тебе говорить, Лизка, что у меня песец! — женщина рисует вокруг головы воображаемый предмет своего гардероба. — Писец! Вот тако-о-о-ой! Из «Березки», тебе по наследству достанется.

— Не ругайся!

— Да белый песец!

— Всё, я замерзла! Хоть рысь, не лето на дворе!

— Поднимаюсь! Чайник, давай, поставь!

— Быстрее!

Елена Чернова, делая уверенный шаг, отправилась к ребенку, которому почти двадцать, но он все ещё требует её советов и внимания…

========== 90-й. Навстречу будущему ==========

Павлова практически не помнит, когда Космос и Пчёла прощались со своей бесконечной клоунадой, беспечно слушая чей-то рассказ. Потому что Рафалович переиграл их в два счёта, плавно начав расспрашивать о деловой жизни в столице, и, получая дипломатичные ответы Космоса, практически сразу заруливал в сторону дел питерских. Понимая, что при Ёлке из парней не вытянуть фраз про их процветающее дело и выгодные московские знакомства, Раф искусно делал вид, что удовлетворился ответом «как семь футов под кителем», который был подобран явно для старого моряка. Идут к цели, без перебоев и вприпрыжку. Такая уверенность импонировала отставному моряку.

Лиза готова шумно выдохнуть — только бахвальных разговоров о прикормленных точках и стабильной прибыли ей сегодня не хватало. Не за этим столом. Да и Космос с Пчёлой разумные мальчики — с точностью уходили от скользких вопросов, предлагали «попить чайку с дороги» и лишний раз выйти на лестничную площадку посмолить. К тому же, Лиза ждала, когда сможет с глазу на глаз поговорить с Ёлкой.

Не зря же они с Космосом разбирали бумаги её отца, и чуть ли не переругались на почве спорных записей в его дневнике. Потому что Холмогоров считал, что дела прошедших дней, забытые под слоем пыли, не обсуждаются, и они все равно не в силах в них окончательно разобраться и что-либо изменить. Лиза разумно полагала, что имеет право знать, что крылось в причинах аварии, устроенной под Ленинградом в марте восемьдесят третьего года. Не узнает покоя, пока не услышит имен, фамилий, да даже маломальски неважных обрывков о тех, кому так мешал её отец.

Космос может переживать за неё, нервничать, и лишний раз запирать старые ящики и прятать ключи, но разве Павлову это когда-либо останавливало? В этой квартире она знает про все тайники, и те, о которых и не догадывается Кос. И Чернова могла ответить почти на всё тревожащие вопросы.

Погружая свои тонкие пальцы в хрустальную вазу с лимонными мармеладными дольками, девушка с удовлетворением замечала, что любимая тётка выглядит абсолютно счастливой и умиротворенной. Всё впервые складывалось именно так, как хотела она; Ёлка, а не кто-то из семьи. Будь-то отец, считающий, что Виктор Чернов — партийный — и будет перспективным зятем. Будь-то мать, которая на корню зарубила светлые надежды Лены на супружество по взаимной любви, а не мимолетной симпатии, помноженной на привилегии, которые имела дочь второго секретаря Ленинградского обкома КПСС.

Нетрудно догадаться, почему брак Елены и Виктора Черновых рухнул сразу после того, как Дмитрий Александрович Павлов был отозван с посольской должности. Виктор больше не считал себя обязанным играть роль примерного семьянина, и Ёлка посчитала нужным выставить опостылевшего мужа за дверь. А географически — на службу в Москву, дальше по карьерной лестнице. Чернов ещё долго бы держался за формальный брак, изредка вспоминая о жене, оставшейся в Ленинграде, если бы не сугубо личные обстоятельства, к которым его высокое начальство отнеслось, к удивлению, с пониманием и участием.

Новые времена! Ещё десять лет назад товарищи по партии осудили бы Виктора Геннадьевича за аморальное поведение и разложение личности, но в восемьдесят девятом никто не думал возвращаться к пережиткам доперестроечной эпохи.

Появление внебрачного ребенка мужа не только развязало Черновой руки, но и спустя несколько лет после разъезда даровало свободу. Ёлка никогда не думала, что клочок бумаги под названием «свидетельство о расторжении брака» подарит ей столько радости. Она бы не собиралась обременять себя чем-то, кроме каждодневного умственного труда, если бы появление потерянного Рафаловича не поставило её перед выбором: отпустить или крепче завязать? Но всё равно поймает, и при удобном случае надерет хвост. Поминай, как звали твою строптивость и неуживчивый характер!

С возрастом к Черновой пришло острое понимание, что ей слишком часто приходилось терять близких. Она бы просто не смогла снова перенести разлуку с Рафаловичем, как в семьдесят третьем, и, наверное, и поэтому простила того, кого не переставала любить все эти годы. И не думала, что делает неверный шаг, необдуманный и скорый, как выходя замуж за функционера Чернова. Елена долго шла к принятию своей новой реальности, и, сидя за обеденным столом, имеет право улыбаться, зная, что мимика её лица не будет фальшивой.