Конторщица-2 (СИ) - Фонд А.. Страница 26

— Бальмонт переводил со многих языков.., — задумалась Марьиванна, но я невежливо перебила.

— Нет же, кто именно переводил стихи Бальмонта на русский язык и в чем там отличия?

— Ох, Скобелева, Скобелева, — вздохнула Марьиванна, — как была ты троечницей, так и поныне не блещешь. Ну какие еще переводы Бальмонта? Он же писал исконно на русском!

— Как на русском..? — только и смогла выдавить я.

Марьиванна еще раз вздохнула, покачала головой и вышла из класса. Вернулась она с потрепанной книгой.

— Вот, сама погляди.

Я полистала. И зависла.

Марьиванна еще что-то говорила мне, а я сидела с отсутствующим взглядом. Сердце глухо бухало, отдавая в висках: Иван Тимофеевич соврал. Меня окружают лжецы.

— Лида, что случилось? — наконец, заметила мое состояние классная.

— Мне позвонить надо, — пробормотала я, резко вставая. — Где здесь телефон?

— Какой еще телефон? — удивилась Марьиванна. — Телефон в сельсовете только. Но он закрыт, выходной же.

Я расстроенно сникла — не доживу до завтра, внутри все аж кипит.

Увидев, как я расстроилась, Мариванна решительно сказала:

— Ладно, пойдем-ка, сегодня сельсовет сторожит Никитин.

— А он пустит? — усомнилась я.

— Так Алёша — мой ученик, — пожала плечами Марьиванна, мол, еще чего. — В нашей деревне все — мои ученики.

Я набрала знакомый номер.

Трубку долго не брали, наконец, издалека, сквозь треск послышался голос Ивана Тимофеевича:

— Алло? Слушаю! — закричал он в трубку.

— Иван Тимофеевич, это я, Лида Горшкова, — сказала я.

— Что? Алё! Алё! Лида? Лида, это ты?! Что случилось? — в голосе соседа отчетливо послышалось беспокойство.

— Иван Трофимович, а ведь Нора Георгиевна никогда Бальмонта не переводила, да?

— Ну, конечно нет! — Иван Тимофеевич расхохотался, весело. — Это же наш, русский поэт. А переводы он сам делал. Прекрасные, между прочим, переводы.

— Зачем же вы меня обманули? — молвила я, помертвевшими губами.

— Ну, во-первых, чтоб ты успокоилась и не ругалась из-за ерунды с Риммой Марковной, я-то думал — пошучу, мы посмеемся и всё. Кто бы подумал, что ты на филолога поступила, а таких вещей не знаешь, — уел меня сосед и уши мои запылали.

— Так Нора Георгиевна не переводчик?

— Переводчик, почему же?! Просто переводила она другое. Да сама у нее спроси.

В трубке пошли гудки…

Марьиванна посмотрела на меня, с тревогой:

— Лида, что случилось?

— Да понимаете… — неожиданно для самой себя я выложила пожилой учительнице все, и как взяла Римму Марковну домой, и как она сперва старалась, все готовила, а потом Светку взяла, практически поставив меня перед фактом, и про войну ее с Норой Георгиевной, и про переводы Бальмонта, о которых наврал мне Иван Тимофеевич… в общем — все рассказала.

— Лида, Лида, совсем ты запуталась, — покачала седой головой учительница. — Ты циклишься на каких-то дрянных мелочах, вместо того, чтоб зреть вперед, в будущее.

— Но ведь Римма Марковна…

— Лида, дружба — не услуга, за нее не благодарят. Воспринимай Римму Марковну какая она есть.

Одноклассники разбились на группки и со смехом, шуточками, разошлись — кто в клуб смотреть индийский фильм, а кто на хату обмывать встречу. Я с ними не захотела, и возвращалась домой одна, без настроения, в противоречивых чувствах.

Дома лидочкиной матери не было — пошла к Лариске. Зато застала отца: он с паяльником сидел перед полуразобранным черно-белым телевизором и чинил внутреннее содержание, периодически сверяясь с огромной, нарисованной на кальке схемой.

— А что ты делаешь? — спросила я без особого интереса, чтобы поддержать разговор.

— Да транзистор что-то не того, крякнулся вроде…– ответил лидочкин отец, старательно водя пальцем по схеме. — Надо починить, а то мамка концерт вечером смотреть хочет.

Я зависла. Да что же это за время такое! Вот как, в таком мире бедной попаданке нести свет истинных знаний хроноаборигенам и заниматься прогрессорством, если Лидочкин отец, простой работяга из забитого колхоза, САМ по схеме починяет телевизор! А две бабушки-соседки троллят друг друга семантикой Бальмонта! И это при том, что я когда-то, в детстве, училась в советской школе. А что тогда говорить про поколение Тик-тока?! Как бы они здесь выживали и прогрессорствовали?!

— Подай-ка отвертку, — перебил мои мыслеметания лидочкин отец. Он был в благодушном настроении, и я решилась:

— Смотри что я нашла, — я подсунула ему под нос фотографию, где Лида в фате с лопоухим парнем. — Ты помнишь ее?

— Да чего ж не помнить, — лидочкин отец отложил паяльник, поднес фото поближе к глазам и поправил очки с перемотанной изолентой дужкой, — Зинка наша. Это на свадьбе у нее. На первой… да ты же не знаешь… Васька Попов, был тут один, бегал за ней, страх прямо. А Зинка наша видная девка была, всё носом крутила-крутила, но он таки ее добился… а потом на свадьбе встал из-за стола и вышел покурить. И больше не вернулся. Его искали-искали. Не нашли. Признан пропавшим без вести. Брак потом отменили. Дед целого кабанчика отвез, и отменили. Зинка долго горевала, а потом-таки вышла замуж за Никанора.

Лидочкин отец поковырял ногтем кусок канифоли, вздохнул, и продолжил:

— А Никанора она не любила, это понятно, потому детей у них и не было. Ты на нее как две капли воды похожа, она тебя привечала. Потому квартиру оставила тебе, а не Лариске.

Капец.

Джимми, Джимми, ача, блин…

Глава 17

Дома было что-то не так: звенящая тишина слабо отдавала валерьянкой и пустотой.

Закрывая входную дверь, я громко хлопнула, но никто не вышел.

— Римма Марковна! — борясь с дурным предчувствием, позвала я, — Света!

В ответ все также раздавалось мерное клацанье будильника, да на кухне прокапывала вода из крана. Я торопливо прошлась и посмотрела по комнатам — никого. Интересно, а где они? Странно. На прогулку вроде идти рановато — еще и семи нету.

Отдуваясь, я дотащила набитые деревенскими продуктами сумки на кухню и еще раз всё проверила — чайник холодный, кастрюли на плите вообще пустые. Неужели в больницу попали?

Вся в дурных предчувствиях, я заметалась по квартире.

И тут в дверь позвонили.

На пороге стояла запыхавшаяся Нора Георгиевна. Я подавила вспыхнувшее раздражение — вот только опять разборок с Бальмонтом для полного счастья мне сейчас не хватало!

— Лида! — взволнованным шепотом сказала соседка, нервно озираясь на лестничную площадку. — Пошли ко мне, быстрее!

— Нора Георгиевна, — устало вздохнула я, мощным усилием воли подавив раздражение, — я только что приехала из села, очень рано встала, мне бы помыться с дороги, переодеться, кофе попить. Да и Римма Марковна куда-то подевалась…

— Тихо! — округлила глаза Нора Георгиевна и схватила меня за руку, — пошли, быстрей!

Она потащила вяло упирающуюся меня наверх, открыла квартиру и буквально втолкнула внутрь. Лёля, постриженная и веселая, выскочила, обнюхала меня и унеслась обратно. В квартире вкусно пахло ванильными булочками с корицей, и какао.

Я разувалась, как из комнаты донесся знакомый детский смех.

Светка!

Я влетела в комнату. На полу, на сложенном вдвое ватном одеялке сидела Светка и по очереди «кормила» из пластмассовой игрушечной ложечки своего облезлого зеленого зайца, гипсовую статуэтку «Советская купальщица», портрет молодого Сергея Есенина в бронзовой рамочке и Лёлю, причем у Лёли между передними лапками торчал большой игрушечный градусник (и Лёля не возмущалась, с интересом следя за Светкой и помахивая овечьим хвостиком).

— За маму! — строгим голосом сообщила Светка и дотронулась ложечкой до мордочки зайца. — Йорик! Где твое воспитание?! Принято говорить «Ам» и «спасибо»! Без-перс-пективный ты, Йорик!