Сибирский фронтир (СИ) - Фомичев Сергей. Страница 22

Тут есть что возразить даже не прибегая к столь экзотической для государственных мужей гуманистической аргументации.

Нужно взять карту России и жвакнуть ножницами по Уральскому хребту. Равных половинок, понятно, не получится. Европейский клочок суши попросту теряется на фоне бескрайних просторов, что лежат к востоку.

Насквозь пропитанный кровью и трупным запахом лоскуток Европы выкраивался веками, усилиями многотысячных армий и миллионов рабов. А почти всё огромное пространство по ту сторону Урала добыла в сравнительно короткий срок горстка свободных людей. Людей зачастую отторгнутых империей, преследуемых ей. Наёмники, беглые холопы, авантюристы, торговцы и промышленники – все они далеко не являлись ангелами. И алчностью и кровожадность они порой превосходили слуг империи. Их отличало только одно – стремление к воле.

Вот и вся арифметика – ничтожное меньшинство первопроходцев принесло империи несравнимо больше чем взятые вместе рабы и хозяева, рекруты и генералы, императоры, двор, чиновники.

Одна страна – две системы. Это не про Китай. Долгое время точно параллельные миры существовали две совершенно разные России. Черта не просто разделяла части света, Европу и Азию, она разделяла парадигмы. По одну сторону лежала империя с её бюрократией, полицейским режимом, помещичьим самодурством и мёртвым грузом миллионов полумёртвых душ. По другую сторону простирался Великий Фронтир – территория свободы, инициативы, поиска и протеста. Территория одиночек, ставящих на кон собственную шкуру, а потому ответственных, мыслящих и, как ни покажется странным, терпимых к инаковости.

Канцелярское скудоумие оказалось не способно осознать потенциал этих одиночек, монаршая гордыня не могла признать превосходства свободы над собственным всесилием, однако, власти иногда хватало соображения воспользоваться плодами ненавистной вольницы. Неповоротливая туша империи приползала уже на готовое, подминая, переваривая чужую добычу.

К большому сожалению, две России разделял не океан, а легко преодолимый горный хребет. И потому Великому Фронтиру недолго пришлось оставаться альтернативой самодержавию. Горстка первопроходцев, в конце концов, не выдержала напора чиновничьей орды.

Но в восемнадцатом веке сосуществование двух систем ещё продолжалось. Строго говоря, имея в виду восемнадцатый век, чиркать ножницами следовало бы по Волге. Уже к востоку от неё большинство земель относились к империи лишь формально. В городах и острожках воцарились чиновники, квартировались армейские части, но население обширных степей и лесов оставалось предоставлено самому себе. Очарованный странник Лескова спустя много лет ещё застал за Волгой фронтир.

Анклавы вроде селения Емонтая существовали и на правом берегу Волги. На юге блюли волю казаки, на севере хранили самобытность поморы, люди бежали и на границу с Европой, ставя в украинских степях и белорусских лесах вольные городки. И если все эти куски отхватывать от карты империи один за другим, то самодержавию мало что остаётся. Почти вся Россия представляла собой Великий Фронтир и только в центре, вокруг старой столицы, сбились губернии рабства, перекованные из независимых некогда княжеств.

Беда в том, что значительная часть населения страны проживала именно там, прибитая к дворянским и дворцовым имениям гвоздями крепостничества. Его надолго выключили из исторической игры. Я же готовился сыграть собственную партию, собираясь примкнуть к свободному меньшинству. Мой путь лежал в пограничье.

***

Брагин встретил меня хмуро. Только я собрался похвастаться обретённым вольным статусом, как он проворчал:

– Человек приходил, тебя спрашивал. Говорю ему, нету, дескать, а он, мол, ничего, подожду.

– И что, не дождался?

– Как бы не так. Вон на печи второй день лежит. Устроился как у себя дома. Говорит: "Отец, не спорь. Мне нужно дождаться Ивана". Что за напасть? Какой я ему отец? Говорю, иди, мил человек, к себе домой бога ради и там дожидайся, передам, мол, как явится. А он ни в какую. Поселился, будто так и надо. Правда каждый день полтинник на прокорм Федоре выкладывает.

– Говорю же тебе, отец, не спорь, – раздался с печи голос Копыта. – Некуда мне идти. Далече дом–то мой.

– Ты уж забери его отсюда, – зачастил Брагин, склоняясь к уху. – Не буйствует, но на Федору эдак смотрит нехорошо. Змей, одно слово.

Мне давно стало ясно, отчего Брагин в разорение впал. Столь бесхребетным людям в купцах делать нечего. Вот и Копыто ему играючи на шею уселся, а в коммерции такого рохлю любой облапошит. Купец был из тех, кого проведёшь на мякине, и лишь однажды ему счастье в жизни улыбнулась – когда Федору свою повстречал. Видно на это всю удачу он и растратил.

Копыто соскочил с печи и молча принялся натягивать штаны.

– А я, Ефим Смёныч, как говорится, в люди вышел. Капитал пока объявить не могу, за нехваткой оного, но паспорт уже выправил. А там, дай только срок, разживусь и капиталом. Так что к концу твоя наука идёт. Кое о чём ещё порасспрашиваю, однако собственный опыт ничто не заменит.

– Оно верно, – вздохнул Брагин и покосился на незваного гостя.

Копыто уже оделся и смирно сидел на лавке.

– Ладно, пойду, провожу человека.

– И то дело, – согласился купец. – Проводи уж, будь добр.

– Не гневись, отец, – попрощался с хозяином лоточник. – А за доброту твою хоть и невольную придёт время и отплачу.

– Иди с богом, – напутствовал тот с видимым облегчением, но, подняв уже руку, крестить передумал. – Ступай.

Мы прошлись по Студёной, то и дело ныряя под развешанные всюду верёвки и канаты. Рабочие матерились, когда мы нечаянно задевали их путаное хозяйство, мой спутник незлобно огрызался в ответ.

– Значит, в купцы выходить собираешься? – спросил он, сбрасывая с плеча провисший канат.

– Больше некуда выходить.

– Ну, это как посмотреть.

Мы присели в сторонке от фабричной суеты на перетёртых и рассохшихся старых козлах. Я протянул Копыту пропускное письмо.

– Если не трудно, верни хозяину. Хоть от порки бедолага избавится.

– Верну, – пообещал Копыто.

– Проследил за носатым?

– Проследил, но не вовсе. Исчезает, чёрт, ловко. Только перед глазами маячил, и вдруг нет его. Мы уж и так и эдак пытались отловить. Парни со всех сторон обкладывали, как зайчонка на охоте. Без толку.

Я догадывался, как именно исчезал носатый. Сам умею так исчезать. Хотя вот посреди города без трамвая у меня не получится.

– Так что логово найти не удалось, – продолжил Копыто. – И сообщников не приметили, как не глядели.

– А что удалось?

– Дело такое, – Копыто причесал пятернёй волосы. – Не за тобой он ходил.

– Не за мной? – я поначалу удивился. – Ну да, меня же не было в городе.

– Не в этом дело. Он же и раньше возле пристаней крутился? Там мы его и нашли. Так и выходит, что не за тобой он ходил. Человека одного высматривал. Сперва расспрашивал народ, потом нашёл, следить исподволь начал. А человечек тот неприглядный. Бродяга бродягой. Живёт в какой–то норе на берегу, точно монах печорский.

Ага. Если это гоблины и если они выслеживают ещё кого–то, то этот кто–то может оказаться товарищем по несчастью. Или новым врагом из конкурирующей с гоблинами конторы. В любом случае стоит узнать подробности.

– Покажешь мне его нору? Ну, того, за кем следил носатый.

– Провожу. А дальше ты уж сам. Загостился я в Нижнем. Домой пора.

Пройдя через кремль, мы оказались на Нижнем посаде, в той его части, где по преданию Минин призывал горожан заложить жён своих. Пока я разглядывал легендарную церквушку, Копыто смотрел по сторонам и, вдруг, неожиданно дёрнув меня за рукав, утянул под дерево.

– На ловца и зверь, – шепнул лоточник. – Вон он твой носатый поднимается.