Сибирский фронтир (СИ) - Фомичев Сергей. Страница 48

Память с равнодушием опытного крупье выбросила подсказку. Угодливый мужичок отметился на вечеринке старовояжных в Охотске. В разговоры он там не лез, на чью–то сторону не вставал, а запомнился только тем, что одним из первых блеснул глазами при упоминании далёких земель. Теперь кое–что прояснилось. Стало быть, камчатские воротилы держат руку на пульсе фронтира и осведомлены обо всём, что происходит в сфере их жизненных интересов. Что ж, тем лучше. Это избавит от нудной агитации, которая у меня, если уж честно, получалась весьма посредственно.

Здоровяк некоторое время играл со мной в гляделки. Вылитый Григорий Распутин, сошедший со страниц авантюрных романов, только что глаза не такие безумные и волосы коротко стриженные.

– Андрюха! – крикнул он за спину, не отводя от меня взгляда. – Посуду гостю принеси...

– Садись! – он кивнул напротив себя.

Только что в указанном месте плотной стеной громоздились спины, но, заслышав приглашение, две из них раздвинулись, словно двери лифта или вагона метро. Я, однако, не спешил принять приглашение, слишком уж похожее на приказ. Купчину следовало осадить.

– Я не один, – сказал я как можно более безразлично.

Здоровяк резко прищурил глаз, точно попытался расколоть грецкий орех пухлыми веками. На решение у него ушло не больше секунды.

– Андрюха, на четверых! – крикнул он и добавил тише, но также властно: – Драный, Васька! Сходите–ка прогуляйтесь, милые мои.

Две давешние спины, поворчав, поднялись и убрались на улицу. Вчетвером мы втиснулись на их место. Хозяин притащил миски с мясом и рыбой, вывалил прямо на стол охапку черемши; как великую ценность выложил несколько ломтей хлеба. Сухарики и вобла неплохо приглушали голод, но запах настоящей еды сразу вскрыл это мелкое мошенничество. Моё брюхо заурчало как дизельный движок.

Вторым заходом хозяин поставил перед каждым из нас по кружке самогону. Чиж, игнорируя косые взгляды, отодвинул пойло и принялся за еду, Комков вертел головой, осматриваясь, а Яшка исподлобья разглядывал моего собеседника. Он, очевидно, догадался, с кем нам пришлось столкнуться, но шепнуть мне имя не позволяла обстановка. Купчина продолжал буравить нас взглядом. Сам он представиться не соизволил, видимо полагая, что его каждый должен узнавать и так. Ну и пусть себе смотрит, а я поем пока.

– Поговаривают, ты остерегал людей капустников добывать? – спросил купчина, как только я набил рот мясом.

Вряд ли его интересовали морские коровы. Скорее пустил пробный шар, затравку для разговора.

– Остерегал, – согласился я, дожевав кусок.

– А что, как думаешь, в твоей миске? – спросил он и издал короткий смешок.

Несколько таких же коротких смешков эхом донеслись с разных сторон. Нашёл чем подколоть. Я сейчас был так голоден, что и морского слона проглотил бы, не то что корову. А уж отведать краснокнижный деликатес я не отказался бы пусть даже из чистого любопытства. Но сомнение меня взяло, что эдакую тушу могли притащить с Командоров на Камчатку в эпоху не знающую рефрижераторов. Тут скорее подстерегала опасность отведать собачатины. От этих шутников всякого можно ожидать. Корея с богатыми кулинарными традициями не так далеко, да и туземцы, как я уже заметил, в голодный час вполне способны схарчить лучшего друга.

– Кто убил, тот и проклятье на себя взял, – пожал я плечами.

– Вон как?

– Вот так.

Однако короткое замешательство не осталось незамеченным.

– Не бойся, – успокоил купец. – Оленина это.

По кабаку вновь пронеслись смешки. Но теперь в них чувствовалось разочарование. Воздуху–то, небось, набрали для долгого ржания.

– Моим людям коров добывать не придётся, – приступил я к ответным действиям. – Продовольствия своего хватит.

– Ну–ну... – ухмыльнулся купчина и, неожиданно прекратив разговор, вернулся к еде.

– Ваську-то Оладьина где оставили? – прозвучал голос из глубины табачного чада.

– Здесь он, – ответил Комков.

– Деридуба ищет, – предположил кто–то

Народ расхохотался. Публика расслабилась, понемногу свернула посторонние разговоры и переключила внимание на нас. Жажда новостей взяла верх. Одни спрашивали об охотских знакомых, другие интересовались тамошними ценами на хлеб и табак. Затем как прорвало, отовсюду посыпались вопросы о ходе войны с коряками, о здоровье охотского начальства, о торговле с Китаем.

Я, Комков и Яшка отвечали без передышки. Все уже отобедали, только нам из–за частых ответов всё никак не удавалось насытиться. Когда хозяин запустил в котёл плитку дешёвого китайского чая, а его аромат смешался с табачным дымом и наполнил избу запахом сопревших носков, аппетит пропал сам собой, и я отодвинул миску.

Неизвестность с личностью собеседника терзала меня до тех пор, пока Яшка не изобрёл уловку. Задав какой–то пустяковый вопрос, он назвал нашего визави Никифором Мокиевичем. Тут уж я догадался, что разговариваю с Трапезниковым. Стало быть, судьба сама свела нас с первейшим из здешних толстосумов, а меня вдобавок и с очередной исторической личностью.

– Вот скажи, – вроде бы советовался купец. – Ты как полагаешь, промысел морской, он для всех открыт должон быть или нет? А то вот Басов пытался нам острова закрыть, потом Югов, царствие ему небесное. Этот даже бумагу справил в сенате, чтобы одному на промыслах сесть. Но не успел к нашему счастью.

– Для всех, – согласился я. – Если одному кому–то на откуп отдать, всё быстро в упадок придёт.

– Я что спрашиваю, много слухов разных о тебе ходит. Дескать, хочешь ты промысел под себя подмять. К начальству охотскому вхож. Благоволит к тебе отчего–то Зыбин. Коряков с тобой отпускает, пушки даёт, порох. Да и не только слухи ходят. В Большерецке, говорят, через это даже свара вышла.

– Пьяная там свара вышла, – отмахнулся я и решил подпустить железа. – Если бы я промыслы подмять желал, то подмял бы.

– Ишь ты! – хмыкнул купец.

– Подмял бы, – заверил я. – Но зачем мне в таком случае всех с собой звать? А ведь я зову. За тем сюда и приехал.

Трапезников кивнул, но развивать тему не захотел. Перевёл разговор на мелочи, спросил о моём корабле, об оснастке. Некоторое время мы болтали о том, о сём, слушали, что говорят другие. Это позволило мне дополнить сведения и составить общее представление о здешних делах.

Местное сообщество напоминало охотское только внешне. Люди вроде бы те же: суровые, независимые, рисковые. Схожие разговоры, проблемы. Однако чувствовалось, что жажда наживы, властолюбие, пренебрежение человеческой жизнью в их мировоззрении явно преобладали. Промысловое братство здесь окончательно развалилось на кланы, компании, партии, что вставали на сторону того или иного начальника или купца. Дружелюбие, солидарность, взаимопомощь ушли в историю, если вообще когда–нибудь обитали на полуострове.

Основной причиной такого положения дел были жёсткие условия выживания. С одной стороны восточный берег Камчатки являлся идеальный плацдармом экспансии. Казалось бы, отсюда гораздо удобнее промышлять, чем из Охотска – гавани открываются раньше, море не забито по полгода плавучими льдами, а до Алеутских островов или до американского берега куда ближе.

Но более мягкий климат всё же не мог решить проблемы снабжения. Цены на продовольствие, снаряжение здесь вдвое, а то и втрое превышали материковые. Меха, напротив, стоили сильно дешевле, а потому скидывать добычу перекупщикам было невыгодно. Чтобы остаться с прибылью купцы снаряжали поезда в Охотск, в Якутск, а то и дальше, что влекло дополнительные расходы. Поэтому на Камчатке окопались самые удачливые из промышленников. И самые жестокие, циничные, вероломные.

Тем не менее, народ каждый год продолжал прибывать на Камчатку. Убыль от эпидемий, войн, гибели в море легко восполнялась за счёт миграции. А после того как Анадырский острог из–за постоянных восстаний пришёл в упадок, сюда перебралось и большинство промышленников, что раньше базировались на Чукотку. Нижнекамчатск стал форпостом промыслов.