Мир за мир (СИ) - Ворон Ярослав. Страница 3
— Ну понятно. Следак-то из прокуратуры, у него свои идолы, да?
— Ага. Этим — превыше всего приказ, а этому — чтобы законы соблюдались. Только потом он ещё стольник принял и стал мычать про ацтекских жрецов, которые богу закона Вич-кто-то-там…
— Уицлопочтли? Так он не закон крышевал. Он повыше был, типа презика у них, — поправил Страж Вихрей.
— Ну не знаю. Короче, он как ацтек — богам закона и порядка людей в жертву приносит.
— Угу. И мозги пудрит этим богам — тоже как ацтек. Богам же лучшее полагается жертвовать? Ну так Монтесуму на камень — чем не лучший кусочек? Только вождям они что-то сердце не вырывали, кем попроще откупались.
— Слушай… Откуда ты знаешь?
— Знаю — что?
— Да он почти слово в слово то же самое сказал. Что мы все жрецы идолов, и все этих идолов обманываем.
— Так это не откровение. Это как мат — все знают, но делают вид, что не знают. Интересно, а что он дальше говорил? Надеюсь, не в кабаке откровенничал?
— Нет, мы дома у меня сидели. Дальше? Дальше он опрокинул ещё стольник. И уже ничего не говорил. А утром я его на работу отвёз, и тут он говорит — подожди. И через полчаса выносит… — Алексей полез за пазуху и вытащил кусочек металла на шнурке.
— Не пробовал сам экспертизу заказать? — встрепенулась «Таисия», до этого окаменело молчавшая со стаканом вина в руке.
— А толку? Нет у меня таких связей. За большие деньги, конечно, могли бы установить — ствол номер такой-то. А кому выдан — военная тайна.
— Да не тайна! — со знанием дела включился в разговор «Игнат». Точнее, такая же «не тайна», как и номер автомата. Ну выяснишь ты — стрелял, скажем, Иванов. Дальше что? Хоть у нас уже и дядя Пу вместо Бориски, но не будет же он своих опричников сдавать!
— Кто стрелял — сейчас выясним, — решительно поднялась Ледяная Дева. — И зачем ему понадобилось стрелять в неё. Фотография есть с собой? Олина, в смысле?
— Есть. А разве можно по фотографии?
— Можно. Вода помнит всё.
* * *
Непроизвольно провожая взглядом идущую к реке «Марину», Алексей не заметил, как бесшумно исчезли в тёмном тумане «Игнат» и «Таисия». Рядом с ним, отстранённо перебирая угли в костре, остался лишь Страж Вихрей. Тёзка Бориски, чтоб ему сдохнуть… Или имя пришпилено на ходу?
— Ну да, имя левое. — (Опять мысли читает!) — Надо же мне как-то дразниться.[5]
— А… А они куда ушли?
— Игнат с Таиской? Да вернутся ещё. Только ведь ты не это хотел спросить, я правильно понял?
— А вы…
— Ты. Марина же просила. Ты что, к Богу тоже на «вы»?
Набрав побольше воздуха, Алексей бросился в вопрос, как в ледяную воду:
— Ты — действительно — читаешь — мысли?
— То, о чём ты думаешь — да. Нет, Марина не может, и Таис с Игнатом тоже.
— Почему? Ой, извини…
— Потому что мысль — это Воздух, а не Вода. Как тебе объяснить? Пока информация в движении, её держит Воздух. А когда ты уже не думаешь, а помнишь, то память — это Вода.
— Понятно, — протянул Алексей, хотя на самом деле понял смутно.
— Кстати, меня знаешь что смущает? То, о чём ты не думаешь. За каким, собственно, делом ты нас пытался вызвать?
— Теперь уже сам не знаю. Вроде очень хотел чего-то, а чего?
— Слушай, а у тебя нет такого чувства, что ты нашёл то, что искал, но боишься в этом сам себе признаться, а?
— Н-не знаю…
— Знаешь. После смерти Оли ты искал правду — но побоялся её найти. Потому что чувствовал — если идти по правде до конца, придётся мстить самому, и в полном одиночестве. Друга-то настоящего нет, правильно? На кладбище ты хотел покоя — и снова боялся, потому что в глубине души не верил, что самоубийство даст тебе полный покой. А теперь ты надеешься, что нашёл друзей — и опять, чёрт возьми, боишься! Человек, ну что ты ещё должен потерять, чтобы прекратить, наконец, бояться и найти? — Страж Вихрей уже не напоминал весёлого «воздухопроводчика». Теперь перед Алексеем стоял громовержец — гигантского роста, с ревущими тайфунами бездонных серых глаз, с сотканным из синеватых молний мечом в руке и с короной… а вот короны, как ни странно, не было.
— На гвоздике дома забыл, блин! Ты мне ещё скипетр с державой дорисуй и трон в задницу воткни! По царю-батюшке соскучился?
— Да пошёл он в жопу, этот Николай! Достал уже.
— Ого! Это чем же? — громовержец вновь уступил место весёлому… нет — мудрому другу. (Ну друг, друг! Не боюсь я больше! Друг).
— Да зашёл я в церковь, хотел со священником поговорить — что делать, мне же больно! Стою жду, а он проповедь читает — какой царь-батюшка хороший был, да как ему молиться надо, да как он перед смертью всех простил…
— Суду всё ясно. Только почему — перед смертью? Он и при жизни всех прощал. Воспомянем, братие, кротость иже во святых царя нашего Николая! Ибо прости согрешения вся клевретом своим и не вверг ни единого от сих во узилище за неделю кровавую!
— Вот-вот. Какое там узилище — в отставку и то не отправил. Я стою и понимаю — один к одному! Что Николай — Второй и Кровавый, что Борис.[6] Ну, думаю, замочит кто Бориску — так попы его тоже святым объявят. Да идите вы с такими святыми!..
— С них станется, — неожиданно подошёл «Игнат». А что? Не убивал? Не убивал. Не приказывал? Не приказывал. Руцкоблуда с Хамбулатовым[7] простил? Простил. Всё, читай кафизму!
— Акафист, партайгеноссе! Кафизма — это…[8]
— Да ладно тебе! Лёха, ты в натуре Бориску хотел грохнуть?
— «Хотел»-то почему… А что, один я?
— Да не за политику. За Ольгу твою. Только не думай, что Руцкоблуд лучше. Да он тех же отморозков подписал бы, и было бы то же самое.
— Ты не думай, что он царя-батюшку выгораживает, — перехватил Страж Вихрей. — Сволочи все эти большие чиновники, кто спорит? Убийства расследовать полагается и сажать гадов, а Бориска их орденами награждал.
— А приказы зондеркомандам кто отдавал — не Бориска?
— А он что, приказывал убить конкретно Ольгу? Или «мочить всех»?
— Хорош философию разводить! — Страж Драконов подобрался и только что не встал «смирно», как для доклада командиру. — Зондеркоманда, говоришь? Ну так мало ли что там наверху штандартенфюрер штурмбаннфюреру[9] приказывает! Убить — это конкретный приказ. От непосредственного начальника. До какого-нибудь там шарфюрера Швухтеля[10] были общие фразы, а Швухтель своим подчинённым приказал: вот эту фройляйн — расстрелять. Фольглих, дизер Швухтель ист дер мёрдер. Ферштеест ду?[11]
— Этот Швухтель — что?
— Убийца он, вот что, — пояснил Страж Вихрей. — Коллега, не издевайся! Тут беда у человека, а ты вермахт из себя строишь.
— Да ладно, так уж и целый вермахт… Ну извини, — протянул руку «Игнат». — Но всё-таки — чего ты хочешь?
— Дайте отдохнуть неделю! От моей памяти.
— И всё? А потом что?
— А, всё равно… За эти одиннадцать лет я заслужил хоть неделю покоя? Наверное, Оля поймёт, не обидится.
— Оля-то не обидится. Но ты помнишь, кто это говорит — «Он не заслужил света, он заслужил покой»[12]? Как бы приговором самому себе не оказалось.
— Конечно, — Алексей вдруг почувствовал, что уже засыпает, и попытался украдкой посмотреть на часы. — Я кофе возьму в машине?
В отблеске костра мелькнул силуэт — Ледяная Дева возвращалась с берега.
* * *
— Папа, мама пошла гулять с Ксюшей. Сказала, что гречка на плите.
— Лизет, а ты сама ужинала?
— Ага. Папа, а можно мне конфету?
— У меня нет, мама придёт — даст.
— Не даст. Папа, ты маме не говори, что я выходила!
— Опять в угол поставила? Это за что?
— А маме не скажешь?
— Не скажу, не скажу!
— Я плохо кушала… — почти плачущий шёпот шестилетней Лизочки был настолько неподдельно трагичен, что Алексей лишь тяжело вздохнул. Опять Ольга гадость какую-то приготовила, а сэкономленное время потратила на попытки запихнуть её в бедную Лизет. Так и есть — стоит кастрюля с комками пустой гречки и всё. Никита, конечно, есть не стал — небось опять с матерью поругался и свалил к другану, теперь жена весь вечер дуться будет на всех. Вон Лизочке досталось уже… Нет, в натуре гадость, не будем мы это есть! Он не для того работает, чтобы дома жрать было нечего! Вроде кафе рядом есть, там не накурено и можно детям тоже что-нибудь взять.