Честь - Умригар Трити. Страница 37

— Давай сядем, — Смита указала на ротанговую кушетку у хижины амми. — Я буду записывать. — Мохан вернулся в хижину.

Женщины сели рядом.

— Знаешь, сколько раз я спрашивала себя, ошиблась ли, рассказав Говинду об Абдуле? — сказала Мина.

— Но зачем ты это сделала? Ведь он так ненавидит мусульман.

Глаза Мины затуманились; она смотрела вдаль.

— От любви мое сердце растаяло, диди. Доброта Абдула передалась и мне. Я была счастлива и хотела поделиться счастьем с другими. По вечерам я смотрела в усталое лицо Говинда, и сердце мое болело. Он выглядел таким несчастным. Я вспоминала, как сильно он меня любил, когда мы были маленькими. Моя любовь к Абдулу словно научила меня видеть чужую боль. И разучила видеть зло этого мира. Понимаешь, о чем я?

— Не уверена.

— Радха молила, чтобы я молчала. Но я сказала: «Сестрица, мы с Абдулом хотим пожениться. Долго ли я смогу хранить этот секрет? Пусть лучше услышит от меня, чем от кого-то другого».

— И что произошло?

— Говинд пошел к Рупалу за советом. А Рупал созвал сельский совет. — Голос Мины стал монотонным, лицо окаменело. — Он уже наказал нас с Радхой, запретив соседям с нами разговаривать. Только подумай, диди. Друзья, с которыми мы вместе росли, бабушки, знавшие нас с самого рождения, люди, с которыми мы вместе радовались и горевали, — все перестали с нами разговаривать. Щелкнув пальцами, Рупал превратил нас в призраков.

— И все его послушали? — спросила Смита. — Никто не возразил?

Мина потрясенно уставилась на нее.

— Разве можно? Любой нарушивший его закон сам будет наказан. Даже если бы мы пришли на рынок, лавочники не стали бы с нами говорить. Бас, нам приходилось класть деньги на прилавок, а не передавать их из рук в руки. И сдачу они не давали. И торговаться было нельзя. И прикасаться к овощам и фруктам. Мы просто брали, что нам давали.

Вспыхнуло давно забытое воспоминание, резанув Смиту по сердцу, как острый осколок. Ее тринадцатый день рождения. Они с мамой идут домой и несут торт из кондитерской «Тадж-Махала». По улице к ним приближается Пушпа Патель. Она переходит на другую сторону улицы, чтобы не здороваться. Смита заставила себя сосредоточиться на рассказе Мины.

— И что решил сельский совет? Про вас с Абдулом.

Мина уставилась себе под ноги и долго не поднимала взгляд.

— Решили меня проверить, — наконец ответила она. — Обследовать и выяснить… обесчестил ли меня Абдул. — Она сглотнула. — Рупал хотел проверить сам. Осмотреть меня. И выяснить.

— Мина, если тебе слишком тяжело…

— Нет. Все в порядке, диди. Напиши об этом в газете. Чтобы весь мир узнал, что такое Индия. — Она сделала над собой усилие и посмотрела Смите в глаза. — Я отказалась. Сказала Говинду, что если он допустит такое бесстыдство в его собственном доме, я пойду и утоплюсь в речке.

— И после этого Рупал успокоился?

— Нет, они придумали другой способ проверить мою невинность. Приказали мне пройтись по горячим углям. Мол, если будут ожоги, значит, я не девственница.

У Смиты пересохло в горле. Она пожалела, что оставила бутылку с водой в машине Мохана. Но прерывать интервью было нельзя. И просить Мину налить ей грязной нефильтрованной воды из дома тоже нельзя: она же не хотела слечь с дизентерией на несколько дней. Жаль, что Мохана рядом не было, он ушел в дом амми. Она слышала тихий смех старухи в ответ на его слова.

— Какой абсурд, — сказала Смита. — Кто на это способен?

— Рупал — колдун, диди. Он много раз ходил по углям, у него получается. Но я?

— И ты отказалась?

Мина заплакала.

— Они меня связали. Связали веревкой, как мусульмане связывают коз, прежде чем зарезать их на Ид аль-адха^[56]. Притащили на деревенскую площадь по той же дороге, по которой вы только что ехали. Мои кровные родственники это сделали, диди. Они же заставили пройтись по раскаленным добела углям. Я сделала четыре шага, и мои стопы задымились, как эти угли. Кожа треснула.

Смита ощутила дурноту.

— Я упала в обморок, и меня достали из ямы с углями, — тихим монотонным голосом рассказывала Мина. — Рупал добился своего. Заставил их поверить, что я испорченная.

— А твои ноги?

В ответ Мина подняла ногу и положила стопу на колено. Развернула стопу и показала Смите. Ее нога была грязной, но Смита все равно увидела следы от ожогов.

— Мина, — промолвила она. — Я не знаю, как… О боже. Мне очень жаль.

— Ничего, — отмахнулась Мина. — Эти шрамы — ерунда. Они подарили мне четыре месяца счастья с моим Абдулом.

— Что ты имеешь в виду?

— Благодаря этим шрамам я набралась храбрости и сбежала.

Смита не успела ответить; из дома вышли Мохан и амми. Абру держала Мохана за руку.

— В чем дело? — спросила Смита, разозлившись, что разговор прервали.

— Нам пора ехать, — сказал Мохан, и по его тону Смита поняла, что он прервал их не по своей воле. — Нам предстоит долгий путь.

Смита виновато взглянула на Мину.

— Извини, — сказала она.

— Да, да, вы езжайте, бета, — обратилась амми к Мохану. — А то эта бездельница только и знает, что прохлаждаться, в отличие от нас, работяг. Йа Алла^[57], если бы мне сказали, что в моем возрасте мне придется работать, в то время как эта ленивая корова будет прохлаждаться дома, я бы молила Аллаха поразить меня молнией и испепелить мои кости! Куда катится мир?

Смита поймала на себе взгляд Мохана, умоляя его вмешаться. Но он лишь молча смотрел на нее, и тогда она повернулась к старухе и ответила:

— Уверена, Мине трудно работать с ее… — она никак не могла вспомнить, как будет «инвалидность» на хинди — …в ее состоянии. Но, амми, уход за ребенком — тоже работа, полноценная.

Мохан предостерегающе покачал головой.

В голосе старухи послышались истеричные недовольные нотки.

— Из уважения к вам я промолчу, мадам, — сказала она. — Поскольку мы вам обязаны, не буду говорить, какую змеюку я впустила в дом. — Амми шлепнула себя по лбу. — В прошлой жизни я, наверное, сделала что-то ужасное. Вот почему я единственная несчастная в этой деревне, кому досталась невестка-индуистка. Чьи братья-бандиты убили моего сына. Знали бы вы, как я молилась, чтобы Абдул не приводил к нам в дом это недоразумение. Но нет…

Амми причитала и била себя в грудь. Смита догадалась, что спектакль рассчитан на нее, и не спешила ее утешать. Мохан тоже стоял неподвижно, словно думал, что сказать и как поступить, а Мина так и сидела на плетеной кушетке и смотрела себе под ноги.

Послышался звук — сначала тихий, потом чуть более громкий. Смита удивленно взглянула на Мохана и опустила взгляд. Странный звук издавала Абру, по-прежнему державшая его за руку; она быстро била язычком по верхней губе, и тут Смита поняла, что она пародирует причитания амми. Как ни старалась она сдержать смех, ей это не удалось. Амми тут же перестала ныть. Во внезапной тишине они слушали ребенка, повторявшего несколько нот. А когда до амми дошло, что ее дразнят, она бросилась к девочке, которая тут же отвернулась и спряталась в ногах Мохана.

— Ой, амми, — умиротворяюще проговорил Мохан, — оставь ее в покое, йар. Дитя просто шутит.

Хотя Мохан говорил спокойно, амми тут же опустила руку. «Индия!» — подумала Смита, хоть и мысленно поблагодарила Мохана за вмешательство. Страна, где мужчина высокого общественного положения одним своим словом заставляет немедленно подчиниться женщину вдвое себя старше. О том, что скажет или сделает амми после их ухода, не хотелось даже и думать.

Похоже, разговор с Миной продолжить уже не получится.

— Увидимся на следующей неделе, — тихо сказала она. — После оглашения вердикта. Тогда надо будет еще поговорить.

Лицо Мины было непроницаемым.

— Как скажешь.

— Послушай, — тихо добавила Смита. — Скоро это кончится. Когда твоих братьев приговорят, ты сможешь начать с чистого листа.