Княжна (СИ) - Дубравина Кристина "Яна .-.". Страница 144

В тот миг, когда перед Аней Пчёлкин душу открывал, страха не было. Заместо него — интерес. Желание всё запомнить, всё понять, впитать в себя чувства, мысли, мотивы его. Впитать, подобно губке.

Девушка руку, что за подбородок держала, обняла пальцами у запястья Витиного, к ладони его осторожно притёрлась.

Пчёлкин ладонь расслабил, пальцы прикладывая к лицу девушки, чтоб ни одного миллиметра между рукой своей и щекой Аниной не оставить. Жестом этим, лаской Анна пыл его поубавила. Прямо, будто, газ на конфорке плиты ослабила.

— Но ты не поехал.

Он кивнул.

— Остановили. Надо было подумать, что и как. Кого и когда.

Снова на секунды какие-то отвёл взгляд, разглядывая не глаза Анины, что тогда напоминали стекло, а родинку, какую раньше отчего-то не приметил, почти у самого ушка Князевой. Погладил ей лицо — любовно, трепетно, не желая даже представлять, как хоть кто-то пальцы в щёки вдавил в попытке припугнуть.

Он бы суку, девушку его тронувшую, в дуршлаг бы превратил. Без вопросов.

— Мы недолго рассуждали с Саней. Фил с Косом затею нашу поддержали. Мы выбор в сторону Джураева сделали; хотя и его уже не было, родные Фары согласились на время на дно залечь, чтоб вернуться на опустевший рынок сбыта.

Она почти спросила, почему «рынок» должен был опустеть, но поняла всё ровно в тот момент, когда раскрыла рот. Сердце рухнуло, но сразу же вернулось в район грудной клетки, пусть и с тупой иглой, засевшей ровно в центральной аорте.

Во взгляде её было внимание в смеси со спокойствием, покладистостью, и это мужчине душу взорвало. Точно коктейлем Молотова. На тысячи осколков, какие воедино не собрать, какие лишь найти и сохранить в коробке, подобно осколкам случайно разбитого дорогого хрусталя.

— Вы их убили?

— Последний закат сегодня встречают. К завтрашнему вечеру их уже не будет, — произнес Пчёлкин твёрдо, словно отчитывался перед лицом, выше него стоя́щим — хотя Витя и представить такого серьёзного человека не мог.

Аня напряженно вздохнула; интересно, сами люди Бека об этом догадывались? Могли подумать, что одну из последних самокруток курят сейчас в квартире, расположенной на одном из сотни московских проспектов, что в крайний раз к себе вызывают грудастую проститутку, угощая ту для начала стопкой коньяка? Было у них предчувствие плохое, какое-то неправильное, сравнимое с дыханием мёрзлой смерти в затылок?

Или твари и дальше разлагались себе спокойно, уверенные, что люди Джураева стихли в тряпочку, а победа осталась за ними?

Её передёрнуло. Но не от страха, не сомнения, а будто от презрения. Нет, всё-таки, не интересно, чем там уроды занимались, что чувствовали и что думали.

— В «Софитах» стрелять не будут?

Витя не знал, отчего усмехнулся, но взгляд вернул на глаза Анины именно в тот миг, когда уголки губ в кривости дёрнулись вверх.

— Не должны. Завтра в театре никто из людей Бековских появляться не планировал.

Она кивнула Пчёлкину, прикладывая лицо к крепкой ладони, а самой последующий вздох чуть легче дался. На каком-то подсознательном уровне Князевой спокойнее стало от мысли, что не столкнётся на балконе третьего яруса ни с Кроной, ни с Жуком, ни с самим Беком.

Кого-кого, а эту троицу Аня на первой пьесе, подготовленной Князевой с самого нуля, видеть явно не хотела.

— Вить, — позвала она негромко и вопрос закончила, только когда Пчёла подушечкой большого пальца по щеке погладил: — Ты со мной на премьеру останешься?

— Разумеется, — кивнул ей Витя, глаза шире открыв. Вот ведь Князева какая интересная — вроде, смышленая, сообразительная, а иногда такие вещи спросит, что хоть стой, хоть падай!..

— Мы, вроде как, с тобой ещё давно договорились, что на премьеры ходим.

— Мало ли, — она повела плечом в наивной, совсем бесполезной попытке скрыть появившиеся в зрачках искорки удовольствия. — Вдруг ты занят?

— Только если тобой, — хмыкнул Витя и перетянул Анну к себе на колени. Девушка руками двумя за шею мужчину обняла, сразу же пуская пальцы в волосы его, что с рожью схожи по цвету, с льном сравниться могли по мягкости, и важностью, ценностью для Князевой дороже золота были.

Она не добавляла слов. Пчёлкин сам сказал:

— Я рядом буду, — и ладонями обнял за талию, пальцами широко расставленными поглаживая чуть бедра. У Князевой ни то от выматывающего графика, полного ответственности и волнения, ни то от щемящей нежности голова поплыла. — Так что, на премьере будет тихо, Ань, на этот счёт не переживай, — уверил её Витя, а потом добавил быстро:

— Вообще, в принципе не волнуйся больно. Всё хорошо будет. Вот увидишь. Мы с тобой скоро так заживём, у-у!..

— Спасибо, Витенька, — прошелестела девушка, когда он крепче руки стиснул, Аню вверх по бедру своему к себе притягивая, сам головой прижался к груди Князевой.

Ей остро Витю поблагодарить захотелось. Она почти губы разъединила, почти погладила Пчёлу по шее, но вдруг спросила у себя, когда стала поощрять насилие, каким бригадиры, по всей видимости, проблемы свои решали.

Стихла, не найдя ответа.

Кончики пальцев ног перестали чувствоваться, будто их ампутировал кто. Девушка губами прижалась к макушке Вити и подумала, только бы он не услышал частого пульса её, будучи прижатым к груди.

Почему вдруг спокойно так отнеслась к рассказу, плану Пчёлы? В какой миг она грань перешла, с каких пор с одобрением думала о кровавых расплатах?..

«С тех пор, как люди, и доставляющие проблемы бригадирам, стали не по правилам играть», — нашелся ответ в Аниной голове, отчего Князеву будто током шарахнуло. Она сразу же от мысли этой постаралась оттолкнуться, убежать, уши закрыть, чтоб не слушать, но не вышло — дума оказалась слишком прямой, выбивающей почву из-под ног, а сердце — из груди.

«С тех пор, как тебе пригрозили наркотой и групповым изнасилованием. Или, думаешь, это — не веский повод говорить «по-плохому»?»

Вероятно, веский. И даже более чем. Не исключено, что для Вити — более веский, чем для самой Ани.

Губы девушки сами нашли макушку Пчёлы и поцеловали мягкие-мягкие пряди, пахнущие табаком, его одеколоном, аромат которого иногда в толпе чувствовала и обязательно оборачивалась в надежде увидеть знакомую спину в излюбленном коричневом пальто.

— Я с тобой, как за каменной стеной, Пчёлкин, — проговорила Аня тихо, чтоб только он услышал. Пальцы в русых волосах дрогнули, когда Князева всё-таки приняла и поняла всё беспокойство, злость Витину, из-за неё же и появившуюся в сердце мужском.

Она подбилась ближе, едва лицами не сталкиваясь.

Губы их оказались близко-близко, словно сантиметром расстояния дразня, на выносливость обоих проверяя, когда Князева сказала вещь искреннюю, какую, вероятно, ей стоило говорить чаще:

— Мне с тобой не страшно. Спокойно…

В любви бескрайней, неизвестной ни одному творцу, она провела снова ладонью по волосам его, а сама почувствовала, как руки, держащие у талии, у Вити потянулись вверх.

В чувственном напряжении ладони его чуть задрали атласную майку.

— Отпускать не хочется.

— Не пускай, — разрешил ей Пчёлкин. — Я и не собираюсь никуда уходить, Ань. Ты… — он замялся на миг, словно слова все забыл, и на неё взглянул так, что Анна вслед за ладонями его ввысь потянулась, коленями сильнее упираясь в матрац по разные стороны от бедёр мужчины.

— …мне и так в душу глубоко слишком забралась, чтоб я думал бы куда-то там…

— Это хорошо или плохо?

Витя под рёбрами её перехватил так, что Князева бы могла даже напугаться, как бы не осталось на коже синяков. В плечо Ане, заведенный тем, как разговор их из серьёзного перетёк в обмен откровенностями, прорычал почти:

— Ахереть как хорошо, Князева. Почитай мне…

Она открыла Нодье сначала, прочла пару строк на французском, но Витя и минуты не послушал. Вполне скоро книга закрылась, докинутая до комода, а сам Пчёла на кровать упал, утягивая Анну за собой в долгий-долгий, как грядущая их ночь, поцелуй.