Княжна (СИ) - Дубравина Кристина "Яна .-.". Страница 47

Бригадир стряхнул прогоревший табак в пепельницу, посмотрел на Витю и с какой-то странной похвалой в голосе произнёс:

— Быстро ты.

— Белый.

Витя прошелся к столу, пальцами отбил короткую быструю дробь, словно думал так мысли воедино собрать, и сказал сразу, не собираясь тянуть кота за… хвост.

— Не будем ходить вокруг да около.

— Сядь, Пчёл, — отрезал в указе Саша. Не особо желал, по всей видимости, отдавать Вите инициативу и возможность вести их разговор. Главарь ведь, разумеется.

Пчёлкин перевёл дыхание за попыткой плавление нервных клеток в черепной коробке остановить. Он мысленно приказал уязвленной гордости заткнуться и всё-таки присел за стол перед Беловым.

Предсердия и желудочки потянули душу его вниз, к полу, а затем — ещё ниже. Куда-то в астеносферу.

Саша какое-то время молчал, смотря ни то на камеры, изображения с которых транслировались на экран компьютера, ни то куда-то в пустоту. За дверью кабинета было тихо, но Витя отчего-то уверен был, что Космос прямо у щели косяка стоял, каждое слово надеясь уловить, а за плечом Холмогорова скакала Люда, тоже не желающая остаться в неведении.

Неприятно сжалось под лёгкими, что неимоверно Пчёлкина бесило. Он чувствовал себя провинившимся шкетом, который Сане бабок за крышу вовремя не подогнал. А он таким не был никогда — ни сейчас, ни в восемьдесят девятом году — и явно примерять на себя такую роль не планировал.

— Ты, думаю, сам понимаешь всё, Пчёлкин, — произнёс в какой-то момент Саша, выпуская изо рта почти что ровное кольцо дыма.

Витя на Белова посмотрел. Мать твою за ногу, он ведь до последнего надеялся, что Саня шутил. Что мысли, которые преследовали Пчёлу всё время, потраченное на дорогу до бывшего «Курс-Инвеста», были безосновательно дурными, безрассудными. Но сходилось всё — словно было заранее прописано и продумано, а сам Витя в этом спектакле лишь исполнял роль пустой марионетки, носочной куклы, которой кто-то ловко играл.

Дело в Анне, в Княжне. Саня из-за неё эту воспитательную беседу затеял.

Просто, сука, замечательно.

— Догадываюсь.

Саша кивнул довольно, стряхнул пепел. Тишина била по ушам неслышимыми, но ощутимыми звуковыми волнами, какие воздух в ближайшие минуты обещали плотностью сделать сходным с камнем.

Витя бы сейчас рюмку пропустил, но мысль, что Пчёле пришлось бы на ноги встать, пройтись к мини-бару, дурила голову.

— Смотри, как интересно получается: столько баб вокруг, Пчёла, а ты решил присунуть той, с которой тебе никак не по пути, — слово Белого резануло слух так, что Витю передёрнуло. Он посмотрел на Саню, который с почти равнодушным лицом, но совсем не сухим голосом спросил:

— Что, тёлки, с которыми трахаться спокойно можно, уже не приносят острых ощущений? Адреналина тебе не хватает? С нашей-то работой, Витя, это удивительно…

— Сань, подбирай слова, — осёк его Витя.

Выражение грубое, к которому было не привыкать, каким сам зачастую пользовался, не должно было таких эмоций вызвать. Не должно. Но вызвало. Пчёле показалось, что ещё две-три реплики подобного содержания — и он на крик перейдёт.

А там не исключено, что и по морде Белому даст. За язык длинный.

Бригадир чуть нахмурился, будто от табачного дыма защекотало в носу, и усмехнулся:

— Нихрена себе, Витя, — собственные слова точно веселили Сашу, но мужчина быстро перестал лыбу давить. Он, сжав подлокотник, едва ли не прошипел разъяренной гиеной: — Ты, друг, когда успел переквалифицироваться в романтики?

— Не в этом дело, — отрезал Витя, чувствуя, как холодел собственный голос. Какое-то сомнение, волнение пропало, оставшись за дверью. За Пчёлу кто-то другой — кто-то титанически спокойный — говорил, когда он взгляд поднял:

— Ты про двоюродную сестру говоришь, как про блядь портовую. Самому не мерзко, а?

— Ну, куда мне до «блядей портовых»… Не стремлюсь. Ты-то у нас в шалавах разбираешься лучше остальных, а, Пчёла? — спросил Саша. Оттолкнулся резко лопатками от кресла из хорошей кожи и на друга посмотрел так, что, вероятно, от Вити мог остаться только пепел — почти такой же, как и сигаретный.

— Только я тебя к этой мысли и подвожу, брат. Аня тебе не подстилка, — и палец указательный прижал к виску Витиному, будто думал ногтевой пластиной по голове постучать и услышать перекатывания мозга под черепушкой. — Усеки это. И кончай к ней домой мотаться.

Указ прозвучал прямо. Пчёлу будто ножом пырнули, но он чудом каким-то, на которое почти не рассчитывал, взгляда, лица не изменил. Кто-то Белому слил, что ночью он на Скаковой был. Кто? — вопрос, на данный момент, второй.

Сейчас важно было до Сани донести, что он Аню даже пальцем не трогал вчера — хотя и хотел. Но сдержался, отпустил Князеву в одиночестве спать, а сам на диване в гостиной ночевал, позволив себе только фотку с альбома у неё стащить.

— Не подстилка. Я её такой и не считаю, к сведению твоему, Сань, — кивнул Пчёла, но не отвёл взгляда от Белова, который злобой своей одновременно напоминал и глыбу льда, похоронившую собою Титаник, и жерло грёбанного Кракатау.

— Но моей Княжна станет.

— Не станет.

— Станет, — уверил Сашу Витя. Голос стал ещё холоднее и спокойнее, за что Пчёла, вероятно, самого себя похвалить мог — но позже. Под рёбрами закручивался ледяной шторм, какой, наверно, бушевать мог только в Баренцевом море.

Он говорил лишь малую часть того, что было на языке, но даже процента от мыслей, произнесенных вслух, оказалось достаточно, чтоб Белов вперил в него взгляд, остротой способный потягаться с вилами.

Будто зашипело что-то, когда Саня чуть ли не с тряской в голосе проговорил:

— Брат, давай я объясню тебе на пальцах, — он потушил сигарету. Пчёлкин приготовился носом своим чувствовать кулак Сани. — Тебе так её хочется, потому что Анька не сразу на твой фарс повелась. И всё!..

Белый взмахнул перед собой руками, подобно долбанному Калиостро, сотворившему чудо и ожидающему оваций. Только Витя молчал, одним взглядом думая уверенность Белова сломать, и тогда Саша мысль свою закончил:

— Но ты быстро остынешь, если всё-таки получишь желаемое. Это у тебя в натуре, Витя. Поверь, так и будет.

— Не согласен, — отрезал сразу же Пчёла и вдруг подумал, что, если бы слова могли ощущаться физически, то он бы твердостью своих слов оставил на щеке Белова диагональный кровоточащий порез, от которого потом остался бы шрам, упоминаемый при составлении каждого фоторобота.

В ответ Саня только пожал плечами в напускном равнодушии:

— Твоё дело, можешь не соглашаться. Но только я тебя не первый день знаю, Пчёла, и точно помню, что ты так же и про других баб говорил. И где они все теперь, а?!

Голос Белова на последних словах сорвался в крик, от которого, вероятно, Людка за дверью ахнула и в испуге зажала рот руками. Но Витя не дрогнул даже. От услышанного только кольнуло чем-то острым внутри.

Так ощущался справедливый укор, так ощущалась бесящая беспомощность.

Ведь Пчёла не мог Белому ничего сказать. У Вити действительно такая репутация в бригаде была: он бабник. Многолюб, к идеально отточенному и выученному образу которого стремился многие годы.

Но, черт бы всех их побрал, сейчас не так всё… Сука, как же банально и неправдоподобно прозвучат для Белова слова, что с Аней по-другому!..

Он сглотнул, смачивая горло пенообразной слюной.

— Сань, — позвал Витя, перевёл дыхание. Белый на него смотрел чуть ли не Цербером; казалось, ни то скажешь — и он голову откусит. Прожует, не поперхнувшись даже, и проглотит череп. Сразу вместе с парой-тройкой шейных позвонков.

Пчёла от собственных ассоциаций чуть похолодел, хотя за окном двадцать восемь градусов было, и сказал:

— Ты не веришь. И я это понимаю. Знаю, что кажусь далеко не самым достойным кандидатом в пару к любой девчонке, только… Мне взаправду Князева нравится.

Он не ощутил после слов своих какой-то тяжести, но и облегчения не испытал. Витя чуть вперёд в кресле толкнулся, чтобы ближе к Белову подобраться, и понял, что говорил о чувствах к Анюте, как о вещи, которую не считал необходимости как-то подтверждать.