Прощальный вечер (СИ) - Букина Полина. Страница 7

Смирнова лениво разглядывала свои ногти, и как-бы невзначай бросила:

— А ты, Лизочка, побольше мудаков всяких слушай, полезного набирайся.

— Бля, я, вот, осенью отсюда ночью ехал, отвечаю – на обочине такая же как Катька стояла, только платье покороче и сиськи побольше. Кать, подружка твоя? Вместе работаете? — распылился мудак.

— Ахаха, да ну, на! — поверил ему Бяша.

— А я в участок недавно к дяде Тихонову ходила, мама просила варенья передать, так там на стене автопротреты как с Ромки нашего писали!

— Да что ты? И часто, Катенька, ты к Тихонову ходишь? Знаем мы ваше варенье. — Ромка скрестил руки на груди и задрал нос, очень ехидно улыбаясь. Играешь, стерва? Ну принимай правила.

Роман держался уверено. И даже вполне уверенно издевался над бывшей одноклассницей. И уже не так уверено думал о Таньке которая ждала его в Томске. Увлекательная кареглазка. Он сказал бы заводная. Потому что, по статистическим данным, собранным за последнее время, в основном её работа на благо их совместного будущего заключалась в том, что она или заводила Пятифанова, или заводилась сама и пилила возлюбленного по поводу и без повода. У него была своя техника решения этой проблемы – игнорирование. Она галдит, и галдит, а он слышит это словно белый шум маленького пузатого телевизора, по которому постоянно стучал отец, с намерением починить, прежде чем сдать в комиссионку. А маленький Ромка сидит себе, и думает о конструкторе из рекламы. Вот и в таких случаях он думал о чём-то своём, или вообще мысленно переносился на концерт Шуфутинского. Но зато, в свои восемнадцать, она была достаточно сексуально раскрепощена, поэтому все её проступки быстро и легко долго и жёстко прощались, в следствии предаваясь забвению, а всё что от них оставалось это покраснения на коже ягодиц.

Парень поймал себя на мысли, что чаще вспоминал Таню под приевшимся “Моя”, а не ласкательным “Любимая”. Наверное, она уже готовит очередной романтичный ужин из глупых обвинений в чём-то, к чему он не имел отношения. Когда он ей позвонит, она уже будет сервировать стол обиженным тоном и мамашиными нравоучениями. И в итоге, он будет ужинать в одиночестве и давится главным блюдом – картинками, где он в холод бродил несколько часов по лесу, в поисках подснежников для горожанки, чтобы та заохала и залилась румянцем, или как на её шестнадцатый День Рождения он сочинил нелепый стих с признанием в любви, а она искренне улыбалась, забывая о своей привычке прикрывать рот из-за выделяющихся дёсен. «Роман-тик, на» – подкалывал Бяша. Он правда любил её. Но не мог понять. Разве преступление узнать у новой однокурсницы почему она выбрала именно кадетство. На весь корпус насчитывалось 4 девушки, и всем действительно любопытно что они тут забыли. Провёл до блока, что с того?

Вообщем, сейчас он уверенно не смотрел и не думал о Катином платье.

Когда Смирнова появилась на сцене он опешил. Кто пустил проститутку в учебное заведение? Почему никто не останавливает выступление? Она же сейчас начнёт раздеваться, тут дети и старики! Хотя на самом деле он был бы не против. Этот её пошлый дерзкий вид… вызывал некоторые вибрации где-то в позвоночнике, которые по мере поднятия взгляда, скользящего по выпускной ленте к подтянутой корсетом груди, поднимались к шее, и заставляли лёгкую цепочку тяжелеть, дыхание спираться, а взгляд переводить на прочие ленты. Он сдерживал своё воображение, которое старательно сопротивлялось и продолжало попытки съесть Катьку как последний кусок торта.. нет, как последнюю вишенку на последнем куске торта. Она была словно свежая горячая пышка, только отóбранная у шкета в столовой на большой перемене. Или же, как нерабочие ткацкие машинки в кабинете труда, в которые так и хочется тыкнуть пальцем. Как железные прутья советских качель на морозе, которые так и хочется лизнуть, зная наперёд, что останешься без кончика языка. Она была похожа на этого большого белого попугая с высокомерной рожей. Какаду с расправленной гривой среди волнистых попугайчиков. Она была великолепна в своём вызывающем безобразии. Притягательна в своей напускной отрешённости. Рука сжала собственную ляжку. Хотелось сжать Её, как плюшевую игрушку.

В актовой зале на юношу вылилось всё и сразу: там был и литр сидра, и шестьдесят кило Смирновой, а приправлен этот чудный коктейль многочисленными сожалениями о не надетых боксёрах в угоду лучшей вентиляции в этот жаркий июльский вечер. Но теперь, на курилке, потягивая второй литр грушёвого напитка, всё ещё переваривая увиденное и наблюдаемое, он менял своё мнение в обратную сторону, придерживая переодически приподнимающийся член через карман. Когда парень отбирал у неё фотик, он практически соприкоснулся им с её налитой грудью, и больше всего ему не понравилось то, что ему это очень понравилось. С того момента выдуманная обнажённая Катя Смирнова, которая ласкала его сисьсками, не покидала мыслей. А ещё её стушёванное, возмущённое лицо. Она как-будто специально скорчила недовольную гримассу, скрывая за ней вполне себе довольную. Словно игривая кошка царапала, чтобы он поцарапал в ответ. И он хотел. Хотел ответить, хотел исцарапать, истерзать, хотел оказаться ещё ближе. И в то же время она ему абсолютно не симпатизировала. Вся такая подлая лгунья, наглая сплетница, лезет постоянно не в свои дела, и ещё советы с высока раздаёт. Указывает что кому делать, как себя вести, думает она пуп земли, считает себя королевой. Меряет всех взглядом, даёт непрошеные оценки статусу. Задирает нос и задирает других. Ему не нравились эгоистичные и циничные девушки, не знающие берегов. Не нравились выглядящие вычурно. Не нравились поддатые, смущённые и краснеющие. Не нравились плотного телосложения, светловолосые, зеленоглазые, с именем, начинающимся на “К”, и кончающимися на “атя”. Определённо не нравились.

Короче говоря, он продолжал уверено пиздеть.

Если зрители этого спектакля доселе старались наблюдать за ним исподтишка, сейчас они уже открыто ожидали продолжения. Каждый присутствующий на курилке чувтвовал химию этих двоих, чувствовал искры, которые пускала их энергия, сражаясь одна с другой. Их перепалка более напоминала прелюдию к сексу, чем обыденную ссору. Каждый, кроме главных героев, видел, или скорее, ощущал, как один хочет разбить, раздеть, распять другого глазами. Публика желала хлеба и зрелищ, и они не заставили себя долго ждать. Со скростью пантеры нападающей на жертву, и грациозностью горной лани, девушка с цветами в волосах оказалась рядом с парнем в Адидасе. После слов «Да что ты себе, сука, позволяешь?!» последовал хлёсткий, звонкий удар нежной ладони о грубую скулу.

Второй раз за этот день Роман опешил. Мало того, что истеричная баба позволила себе распускать руки, так ещё и сделала это на людях, при её пустоголовых подружках, и при его родном кенте. Это был карт-бланш.

— Хули глаза растопырили? — он выдохнул густой клуб дыма. — Шевелитесь отсюда! ВСЕ, нахуй!

Никто не двинулся. Все ждали развязки этюда. Вот-вот падут декоративные стены сзади, с нарисованными деревьями и ёлками, раздвинется занавес, маскированный под курящих малолеток, гадкое свечение фонаря сменится круглым ослепляющим лучом прожектора, указывающего на стену с плетьми и ремнями, а пред нею просторное красное ложе в лепестках роз, где и разольётся штормующим океаном страсть, которая всё плескалась, выпрыгивая за края, в сердцах юных людей.

— Я не по-русски говорю что-ли? — тихо вопрошал Пятифан, — ЖИВО СЪЕБАЛИСЬ. — напугал он резкой сменой тона.

И действительно, все стали постепенно заходить за тонкий железный пласт коричневого цвета, именуемый дверью. Им казалось что сейчас актёры начнут кулачный бой переходящий в немецкое порево. Они вдруг почувствовали себя лишними. Казалось, теперь, раздев друг друга, эти двое принялись раздевать смотрящих. Постепенно улетучиваясь, одни бросали сочувствующие взгляды то девушке, то парню, а другие давили хитрые смешки.