Призрак в зеркале (СИ) - Мурашкин Алексей. Страница 21

В юные годы, ещё не выбрав окончательно стезю, теперь приведшую на реанимационную койку, я грешил сочинительством мистических историй в подражание тогдашним мэтрам ужасов вроде нынешнего Стивена Кинга. Эксперименты со свечой и зеркалом — из тех времён. Это Вангер мне присоветовал: дабы убедить читателя, нужно поверить самому. И чёрт побери! Даже сейчас я готов был поклясться, что он искренне верил в тот пьяный бред, который нёс тем субботним вечером! Иначе с чего б я в него уверовал?!.

— Делай выводы сам, — видя моё состояние, насколько мог, смягчил голос шеф. — Сращивай кости, восстанавливай нервишки, короче — возвращайся в реальность. А чтоб упростить тебе задачу, открою одну деталь. Машина, на которой в семьдесят пятом разбился Золтан Раш, была синей. Только номер на обтекателе и заднее антикрыло — золотистыми. Из-за чего соперники, преимущественно наблюдая, как он уезжает от них, и прозвали его «жёлтым призраком».

*****

«…Комфортно лидируя, допустил ошибку, — писали про мою аварию в статье. — Впрочем, команда не исключает прокол колеса или проблемы с рулевым управлением, которые ввиду значительных повреждений не представляется возможным установить…» И это босс называет наглым враньём?!. Трястись над безупречной репутацией своей самовозки, что даже такую неопределённую формулировку посчитать едва ли не предательством! Правда, на машину грешить тоже не получалось. Она была великолепна и скорее всего ни при чём.

Так в чём же дело — в глупой оплошности, помутнении рассудка, или?.. Перед самым вылетом режиссёры, видимо, уже не ожидая интересных событий на трассе вплоть до клетчатого флага, сделали прямое включение из госпиталя в Штатах. Наш «размен» с Лайквудом тоже не попал ни в трансляцию, ни в повторы. Телекамеры на том участке единовременно дали сбой, зафиксировав лишь последствия. Пересматривать по много раз, как выковыривают и грузят в вертолёт собственное бесчувственное тело, я, естественно, не стал.

Пропущенный же мною последний акт драмы действительно походил на выведенный в заголовке «сумбур». Вместо прогулки за пейс-каром до финиша Лайквуд свернул в боксы. Механики бросились менять ему колёса, думая, он получил медленный прокол, наехав на обломки. Сперва его выкрики приняли за ругательства. Но он повторял: «Флаг! Где …ов [3] красный флаг?!.» Наконец тот был вывешен и гонка остановлена. Результаты посчитали, исходя из позиций по завершении последнего полного круга, а закончил его первым как раз он, когда, въезжая по пит-лейн, пересёк черту. Тогда-то многие и усмотрели в его поведении не благородный жест, а коварный умысел.

Страсти по итогам чемпионата не унимались почти год. Одни со сдержанной ехидцей пожимали плечами: таков, мол, сложный технический спорт, и белые пока выигрывают чаще не только в шахматах. Другие негодовали. И всё было б до скукоты банально, не присоединись ко вторым сам триумфатор. Он даже пожертвовал семье Мэвриков призовые за титул. Что-ж, имея на ближайшее будущее весьма солидный контракт, чемпион мог себе позволить некоторое расточительство.

А я, заработав по очку за поул и круг лидирования, пару — за наибольшее число таких кругов, плюс несколько — за позицию на финише сразу перед круговыми, почётно занял уже привычное последнее место в итоговой турнирной таблице. Провалив шанс спасти карьеру и не предпринимая следующих попыток, я подхватил эстафету у Курта, сменив руль на перо. Больше мы не общались. Хотя у нас был целый год объясниться. До его второго (и последнего) инфаркта….

Но однажды мне довелось брать интервью у его зятя. Во время четверговой пресс-конференции пилотов накануне гоночного уикенда в сорока километрах от Болоньи. А потом мы сидели в уютной кафешке, точь-в-точь как тогда с Вангером, наслаждаясь весной (первый день мая выпадал на ближайшее воскресение) и шедеврами итальянской кухни. Только сок через трубочку в этот раз потягивал Лайквуд, а я вместо виски хлестал пиво, благо, успел отрастить ёмкость, куда это делать. И между нами, как и в тот субботний вечер, велась неторопливая беседа не для микрофонов и печати. Обоим было что вспомнить и о чём поспорить.

К своему первому титулу за прошедшие восемь с лишним лет Фриц прибавил ещё два. Немецкоязычное прозвище за ним, правда, так и закрепилось, но, благодаря заслугам перед автоспортом, уже не носило прежний уничижительный характер. И сам он сделался более открытым и доброжелательным. То ли счастливая семейная жизнь повлияла, то ли стабильность успехов. А может, не проходящее болезненное чувство вины, которую нечем искупить, кроме как «примерным поведением».

С миром, какое-то время казалось, происходит то же самое. Но забрезжившая «эпоха дружбы и взаимопонимания» была всего лишь крайним положением маятника, уже качнувшегося в обратную сторону, чтобы вновь, разогнавшись, проскочить мимо точки равновесия.

По счастью, проблемы мировой политики не мешали автоспорту прирастать новыми территориями и неуклонно расширять аудиторию. Ему хватало собственных козырей, увлечь и праздного зрителя, и искушённого читателя. Посему я надеялся в кулуарной обстановке выманить их у непосредственного фигуранта. Речь шла, ни много ни мало, о перспективах возвращения Формулы в Штаты. Общеизвестный факт, у нас, как и везде, обожают зрелища, связанные со смертельным риском. Который организаторы, особенно в Европе, по понятным причинам стараются минимизировать. Вот я и спросил заокеанского легионера напрямую: не стали ли гонки более пресными для него после переезда сюда?

— Знаешь? — вдруг задумался он, помрачнев. — Тут есть парочка виражей, не уступающих бэнкингам на наших скоростных овалах. А машины, даже моя, чуть побыстрее будут. Невольно вспоминается…

Я вздрогнул прежде, чем он продолжил. Поняв, какой темы он сейчас коснётся. Той, которую все минувшие годы я мучительно пытаюсь забыть…

— Ты видел его?

— А ты? — машинально переспросил я от неожиданности, вместо того чтоб изобразить дежурное непонимание.

— Обошлось… А вот тебе крепко тогда досталось.

— От шефа? — усмехнулся я, спохватившись. — В последнее наше свидание на мне были доспехи из гипса. А после непродления контракта он и вовсе утратил власть надо мной.

— Брось прикидываться. Я говорю о Штайнвальдском призраке.

— Вот оно как? Тебе что-то про него известно?

— Уж точно меньше твоего.

— И на чём основано сие убеждение? Я уж и забыл ту чушь. Никогда не верь журналисту, даже если он твой друг или тесть.

— Да мы и не общались почти, — вздохнул Фрэнк. — Кажется, новоиспечённый родственник меня недолюбливал. Это Курт тебе рассказал про Золтана?

— Кто ж ещё! И — вот совпаденье! — после того вечера мы тоже прекратили всякое общение. Но у вас-то должно было наладиться!..

— Как видишь, нет. Он умер без малого спустя год после нашей свадьбы. У себя в фотолаборатории. Почему тянул и только тогда занялся проявкой — непонятно. Перед смертью зачем-то сжёг в пепельнице и отпечатки, и негативы. Методом исключений установили, что они с той самой гонки. Как думаешь, отчего он не захотел, чтобы их увидели? Что такого могло на них быть?

Не к месту вспомнилась мрачная шутка то ли литературного, то ли киношного пирата, в ответ на вопрос о морском дьяволе зловеще усмехнувшегося: «Каков он?!. Не приведи Господь нам когда-нибудь это узнать!..» Так кем же был явленный мне гонщик в золотистом шлеме и нелепом синем автомобиле без рекламных надписей — плодом разыгравшегося воображения, или сухопутным вариантом «Летучего Голландца»? Хотя, судя по имени, в нём скорее текла венгерская кровь.

— Возможно, ничего… — пожал я плечами. — А так сохранилась интрига. Оформленная и приукрашенная Куртом легенда продолжает жить, в том числе в наших не слишком критично настроенных мозгах. Мистическое толкование для дилетантов — наиболее удобное.

— Называешь нас дилетантами? — невесело хихикнул блондин. — Меня-то за что?

— Хорошо. В таких вещах и одного легковерного достаточно. Поэтому интервью у чемпиона беру я, а даёшь его ты. Сумев в нужный момент остаться в пределах разумного, а не гнаться за призраком и разбиться.