Передозировка - Джонс Рада. Страница 6

Он прошел в дальний конец стоянки, где оставил свою красную «Ауди-А7», и открыл дверь. Вид прекрасных мягких кожаных сидений кремового цвета и запах новой машины должны были поднять ему настроение. Не подняли.

Включилось радио. От звуков Material Girl Мадонны Курт вздрогнул и выключил песню. Он был не в настроении для музыки. Новости слушать тоже не хотелось. Он вообще ничего не хотел слышать. После четырнадцати часов в хаосе отделения неотложной помощи в ушах гудело от нескончаемого писка мониторов, воплей пациентов, треска динамиков, вечно вызывающих его куда-нибудь. Для разнообразия пусть будет тишина.

Дома ему покоя не видать. Курт даже подумал, не поехать ли куда-нибудь еще, куда угодно. Шейла в последнее время постоянно не в духе, и сегодня лучше не станет, раз он задержался на три часа. Он не позвонил ей с работы: не было сил ругаться. Не хотелось слышать ее бесконечные вопросы: «Где ты? С кем ты? Почему опаздываешь? Когда выезжаешь? Ты поедешь сразу домой?»

Он отправил сообщение: «Выезжаю», потом выключил телефон. Теплого приема он не ожидал.

Курт оказался прав. Шейла плакала. Это стало понятно, едва она открыла дверь: красные опухшие глаза и размазанная тушь сделали ее похожей на Джокера. Она уперлась в него убийственным взглядом:

— Где ты был?

— А по мне не видно? — Курт показал на свою одежду, свежую еще этим утром, а теперь помятую и грязную после долгого рабочего дня. На брюках подсохло пятно рвоты, а на левом рукаве, похоже, кровь. Или что-то другое? Лучше не гадать.

— Твоя смена давным-давно закончилась.

— Может, пациентам об этом расскажешь? — бросил он, захлопнув за собой дверь ванной.

Рубашку он сунул в корзину для грязного белья, туда же отправились брюки, трусы и вообще все, что было на нем надето, кроме галстука. Это был его любимый галстук от Армани. Кайла говорила, что глубокая синева павлиньего пера подчеркивает цвет его глаз.

Курт посмотрел на галстук, понюхал его и швырнул в мусорку. Он долго принимал горячий душ, чтобы смыть с себя страдания, боль, грязь и прочие тяготы очередного непростого дня. Приятно обжигающий душ нес очищение. Освобождение. Ему пришлось заставить себя выключить воду. Вытершись старым синим полотенцем, он надел поношенную фланелевую пижаму и приготовился к неизбежному.

Шейла все еще кипела.

— Почему ты на три часа задержался с дежурства?

— Потому что мне надо было закончить прием пациентов.

Он налил себе стаканчик «Редбреста» без воды, безо льда. Жгучий вкус ирландского виски его немного взбодрил.

— Почему ты не передал их другим?

— Я так и сделал, но сначала нужно было их принять. Они по нескольку часов ждали.

— Я тебе не верю!

Она поперхнулась всхлипом, губы уродливо изогнулись вниз, как у рыбы. Курт посмотрел мимо нее на свадебную фотографию — бесповоротно ушедшее время, когда Шейла была прекрасна и всегда улыбалась.

Они были счастливы.

Давным-давно.

— Ты снова виделся с ней! — запричитала Шейла, обхватив колени; темные волосы с грязно-белыми корнями падали ей на лицо.

«Точь-в-точь старая ведьма», — подумал Курт и сделал еще глоток.

— Нет. Я приехал прямо с работы.

— Значит, ты виделся с ней там! — снова взвыла она. — Хватит уже врать! Признайся! Будь мужчиной!

Он попытался придумать слова, которые прекратят эту истерику.

Бесполезно. Она так и будет голосить, пока не выдохнется.

После второго выкидыша Шейла стала патологически ревнивой. Считала себя никчемной, раз не может выносить его детей. Она решила, что ее заменит любая другая женщина, и стала требовать все больше и больше внимания. Она звонила Курту на работу, прекрасно зная, что у него нет времени на болтовню. В ресторане садилась с ним по одну сторону стола, чтобы видеть, на кого он смотрит. Приезжала к больнице, чтобы убедиться, что его машина все еще на стоянке.

Курт пытался вразумить ее. Мирился с ее требованиями в надежде, что Шейла поймет наконец: он ей не изменяет и другие женщины его не интересуют.

Это не помогло.

А потом он встретил Кайлу.

Кайла была молода и красива. Она была весела и никогда не плакала. У нее были роскошные каштановые волосы до пояса и фигура супермодели.

Кайле он тоже понравился. Она никогда ни о чем не просила, довольствуясь тем, что он мог дать, хотя после работы и Шейлы оставалось не так и много. Кайла приносила в его жизнь радость. С ней он чувствовал себя мужчиной, на которого еще можно обратить внимание.

Кайла была тем человеком, которым больше не была его жена. При мысли о Кайле сердце Курта стремилось ввысь. Но она была далеко, а Шейла — рядом.

Он сделал последний глоток виски, подержав его немного на языке, чтобы ощутить тепло, и глубоко вздохнул. Сев на кушетку рядом с Шейлой, он заставил себя обнять ее и молча прижал к себе.

Он думал о ней, о Кайле, об Эмме. Думал о пожилом пациенте, который умер в тот день в деменции и в одиночестве.

Он обнимал жену, пока рыдания не стихли.

— Идем спать.

Курт долго не мог уснуть, размышляя о сумбуре, в который превратилась их жизнь. Не так они себе представляли брак. Когда-то Шейла была молода, красива и полна надежд.

Они познакомились на художественной выставке. Он показывал свои весенние акварели. Она выставляла керамику причудливых, необъяснимых форм. Курт набрался смелости и спросил, что это за штука, похожая на пенис.

— Это же чашка!

Ее смех поразил Курта в самое сердце. Он пригласил ее на ужин, потом в постель. Они без сожалений оставили прошлое в прошлом.

Неужели теперь для них уже слишком поздно?

ПАУК

— Его нет.

Врут.

— Он просил меня прийти сегодня. Сказал, что будет после трех, — говорю я, улыбаясь им, словно лучшим друзьям.

К черту их! К черту их всех!

— Его нет, — повторяет толстуха с обвисшими губами, перепроверяя бумаги. — Нет, сегодня его не будет. Вы ошиблись.

Я сжимаюсь под ее взглядом. Достаю коробку, показываю ей:

— Это для него.

Коробка уже видала виды. Я слишком долго таскал ее с собой. Часто приходилось зажимать ее под мышкой, и в середине образовалась вмятина.

Коробка все еще почти белая, но бант вот-вот отвалится.

Она выглядит подержанной. Так и есть. Я нашел ее в мусорном баке. И пахнет она соответствующе — дымом, выпивкой и потом.

Ну и ладно. Зато нож внутри острый. Я проверял. Срубил ветку дерева одним движением руки. Это старый охотничий нож, напоминающий формой рыбу. Чешуйчатая рукоятка переходит в длинное, гладкое, цельное лезвие, толщина которого позволяет рубить ребра.

Я — охотник. Добыча от меня не уйдет.

Не сегодня, так завтра я его достану.

Я стараюсь казаться меньше. Им нравится, когда ты меньше. Так они кажутся себе большими и сильными.

Чуть сильнее сгибаю здоровое правое колено и опускаю плечи.

— Значит, я ошибся. Простите. А когда он будет?

Она смотрит на меня, и ее взгляд смягчается. Я ничтожен, не представляю угрозы. Я маленький, старый и грязный. Ей меня жаль.

— Не могу сказать, — отвечает она. — Это запрещено.

Я тру глаз. Тот, который инфицирован. Он слезится.

— Я просто хочу поблагодарить его, — говорю я. — Он помог моему сыну; он отличный врач. — Я смотрю в землю и стараюсь казаться еще меньше. — У меня для него подарок. — Снова показываю ей коробку.

Наконец толстуха ломается. Смотрит в бумаги и говорит:

— Завтра в девять он будет.

Тру глаз, благодарю ее и медленно ухожу, привычно прихрамывая на левую ногу.

Я не спешу, пока не оказываюсь в темноте, где она меня не видит.

Они все меня не видят.

Завтра в девять.

ГЛАВА 7

Эмма изучала рентгеновский снимок, рассматривая с увеличением легкие в поисках затемненных зон по краям. Они там были.

Сначала до нее донесся вопль:

— Ублюдки! Да мой адвокат вас всех посадит!