Тайная семья босса (СИ) - Лорен Лена. Страница 18

Хотя, думается мне, что он вообще забыл об их существовании...

— Спускайтесь в гостиную как будете готовы, — наставляю я, а затем пальцами подцепляю верх от Юлиной пижамы с гномами и морщусь в лице, — Юль, переоденься, молю. Это ж какой-то детский сад в самом деле.

Она оскорбленно ахает, а потом что-то бурчит мне в ответ, но я уже не разбираю ни слова.

Рванув с места, галопом спускаюсь по лестнице на первый этаж.

И уже у входной двери я замечаю, что отец приехал не один.

10. Есть один такой подлец, только жаль, что он отец...

В нерешительности я дотрагиваюсь до дверной ручки.

В душу закрадывается противоречивое чувство, сея внутри семена недоверия и неприязни. Сомнения гложут меня.

Я в одном мизерном шаге от того, чтобы передумать и послать всех к черту. 

Но здравый смысл в итоге побеждает все предрассудки — я прокручиваю замок и распахиваю дверь, впуская в дом приятный запах мокрого асфальта, а вместе с ним и трескучее напряжение. Высоковольтный разряд моментально пробивает пространство между мной и отцом, стоявшем на крыльце.

Секунды не прошло, а мне уже тошно смотреть на его угрюмую физиономию.

Никаких тебе приветственных речей, скупых объятий или элементарного рукопожатия. Словно это я к нему нагрянул без приглашения, а не он ко мне.

Отец цепким взглядом проходится по мне снизу вверх, заглядывает за меня. Не найдя там ничего стоящего, он дергает уголками губ, как если бы хотел сплюнуть горечь. 

Полагаю, его не впечатлил мой внешний вид, ведь после пятилетнего бойкота я встречаю его в помятой домашней одежде, с взъерошенными волосами и пятидневной щетиной, а не при полном параде, под звуки пушечных выстрелов и гремящих праздничных фанфар.

Так перебьется.

Сам отец не поскупился на свой внешний вид: дорогой костюм, пошитый на заказ, вылизанные ботинки, идеально стриженная седая борода, словно он пять минут назад вышел из барбершопа.

Его гордой, величавой осанке молодняк может только позавидовать. Все-таки возраст уже — вот-вот семьдесят стукнет —  а к земле этого мужчину до сих пор не тянет.

На первый взгляд и не скажешь, что он серьезно болен, и отсчет уже идет не на месяцы, а на недели.

Над головой отца раскрыт черный зонт. Рукоять держит тонкая рука с наманикюренными пальцами. Сама девушка прячется за высокой и худощавой фигурой отца. Она скрывается от ветра и косого дождя, усиливающегося с каждой секундой.

Это напрягает.

Зная отца, можно смело ожидать от него какой-нибудь подлянки. 

Пока я влачил свое жалкое существование в Штатах, он избирал для меня женщин, основываясь на своих предпочтениях. Некоторые из них были вдвое старше меня, а те, которые более или менее подходили по возрасту, оказывались вдвое шире меня. Но по мнению отца внешний облик пассии нисколько не важен, когда ее главным достоинством считается валютный счет с шестью нулями.

Для него я был живой инвестицией, которую можно вложить куда следует и извлечь из этого выгоду и долгосрочные перспективы.

Да, мой отец чересчур самонадеянный. Чертов стратег до мозга костей. Но не до такой же степени, чтобы преодолевать такие расстояния, находясь при этом при смерти, ради какого-то там сводничества и брака по расчету.

Я широким жестом приглашаю гостей в дом, пока они не промокли до нитки.

Девушка входит вслед за отцом. Она складывает зонт, разворачивается ко мне. Тогда напряжение отпускает.

В ее чертах лица я узнаю свою младшую сестру. 

Формально Октавия — единокровная сестра. Мать у нее чистокровная американка, отсюда и имя далеко не славянское.

— Большой бро, как я рада тебя видеть! — произносит с едва уловимым акцентом.

Она бросает зонт на пол и неожиданно вешается мне на шею.

— И я тебя, каланча. Ты такая... — рассмотрев ее с ног до головы, выдерживаю паузу, чтобы подобрать подходящее слово, — такая девятнадцатилетняя.

Октавия скромно хихикает. По привычке прячет улыбку под ладонью.

В последний раз, когда я видел ее воочию, ей было четырнадцать. Она была высокой, тощей и нескладной. Отсюда и прозвище "Каланча" прицепилось к ней. А еще Октавия носила железки на зубах. И всякий раз, когда я в шутку обзывал ее, она больно кусалась. 

Но за то время, что мы не виделись, сестренка здорово повзрослела и сняла эти жуткие брекеты.

Я доволен. Я правда рад, что именно она приехала с отцом.

Октавия существенно разрядит обстановку. Она будет служить барьером на тот случай, если между нами назреет конфликт. А в этом я теперь нисколько не сомневаюсь.

— Да, Влад, моей дочери всего девятнадцать, но мозгов у нее в несколько раз больше, чем у тебя, — деловито подмечает отец, стряхивая со своих острых плеч дождевую влагу.

Ничего нового...

За всю жизнь отец не сказал мне ни одного доброго словечка. Словно если он скажет что-то нормальное в мой адрес, то земля под ним разверзнется.

Но кое-что всегда остается неизменным — его требовательный взгляд даже во время болезни не становится мягче.

— Я тоже рад тебе! — отвечаю со всей доброжелательностью.

Я стараюсь попусту не обострять обстановку и не создавать конфликтных ситуаций.

Отец тем временем проходит вглубь дома. Головой вертит по сторонам, профессиональным взглядом оценивая степень сложности постройки и качества материалов.

— Недурно. Весьма недурно, сынок, если учесть, что ты возвел его по собственному проекту. Все-таки задатки у тебя имеются, природу не обманешь, — учтиво произносит, хлопнув меня по плечу. — Осталось только дерево посадить и сына взрастить, и можно считать, что жизнь удалась.

Мы перебираемся в гостиную. Отец выбирает отдельное кресло, а мы с сестрой держимся вместе — присаживаемся напротив него на диван. Тогда все их внимание обращается на меня.

Октавия ставит локти на свои коленки и нескромно изучает мой профиль. Отец расстегивает пуговицу пиджака и забрасывает ногу на ногу. Вальяжно рассевшись, он принимается искать во мне видимые изъяны.

По сути, нам больше нечего делить. Об этом я предупредил его еще пять лет назад, перед тем как распрощаться с ним и вернуться в Россию.

Какова вероятность, что в нем действительно могло проснуться запоздалое отцовское чувство?

Я хочу научиться ему доверять, пока еще не поздно, ведь даже сломанным часам дважды в день можно верить.

Я был бы не против, если бы мы спокойно поговорили, скажем, о погоде, о дожде, что сейчас стучит по крышам. 

Я был бы несказанно рад простому задушевному общению.

Зачем нам тратить нервы на прошлые обиды? Зачем вскрывать незажившие гнойники, когда время не стоит на месте?

Вести с ним войну у меня нет никакого желания. Очень надеюсь, что отец придерживается такого же мнения.

Вопреки всему напряжение с каждой минутой только усиливается, ложась на мои плечи плотным покрывалом.

Я постоянно поглядываю наверх, откуда должны выйти Юля с Алисой, но их все нет и нет.

— Так и что, сын? — отец вкрадчиво начинает первым.

Я тяну взгляд с лестницы на него.

— Что?

— Перейдем сразу к делу.

— Попробуй, — отвечаю, чуя в этом подвох.

— Как долго ты еще собираешься отстаивать свою независимость? — произносит он с бесхитростным выражением лица. — Я уже понял, что ты научился справляться со всем без моего участия, но, быть может, уже хватит? Мне нужен достойный преемник.

— Так ты за этим летел в такую даль? — в первую же минуту он выводит меня из себя. — Чтобы упаковать меня в чемодан, забрать в свою Америку, а по приезде обмотать вокруг моей шеи удавку?

Отец щерится, отрывая белый ряд таких же фальшивых зубов, как и вся его сущность.

— Нет, я всего лишь решил взять инициативу в свои руки, коль у тебя самого смелости не хватает. Я предлагаю тебе существенно расширить границы возможного и улучшить качество жизни.

— Спасибо, конечно, но меня устраивает качество моей жизни! — сурово чеканю я, чувствуя как жилы на шее и лбу вздуваются и пульсируют от перенапряжения.