Доллары для герцога - Картленд Барбара. Страница 23

— Папа объехал весь мир, но он интересовался только картинами, а не людьми, и поэтому все, что вы мне рассказываете, и все, что вы делали в своей жизни, сильно отличается от того, что я слышала раньше.

— Мне кажется, вы скоро поймете, — возразил герцог, — что важно жить своей жизнью, а не получать сведения из вторых рук, не важно из чьих — моих или отцовских.

Она воззрилась на него так, словно такой взгляд на жизнь был для нее открытием, а герцог продолжал:

— Вы становитесь самостоятельной женщиной, и все, к чему вы привыкли за ваши восемнадцать лет, осталось позади.

— Когда вы так говорите, мне становится немного страшно, — Магнолия поежилась. — Но мне здесь нравится, и я с нетерпением жду, что еще я увижу завтра, послезавтра и послепослезавтра.

— Вот это правильное отношение к жизни, — одобрил герцог. — Пожалуй, в этом она и заключается.

Магнолия обдумывала услышанное весь день, а вечером, за ужином, внезапно спросила:

— Что чувствует человек, когда попадает в опасное положение?

Герцог на минуту задумался.

— Если вы имеете в виду битву, когда вы стоите лицом к лицу с врагом, то — возбуждение, смешанное со страхом.

— Со страхом! — воскликнула Магнолия. — Мне казалось, мужчинам незнакомо это чувство.

— Любой человек боится быть раненым или убитым, — ответил герцог. — Но солдат приучается контролировать себя и в большинстве случаев умеет заглушить свой страх.

Магнолия подумала немного и произнесла:

— Значит, дисциплина служит для того, чтобы учиться самоконтролю?

— Во всяком случае, для этого тоже.

И словно поняв, о чем она думает, герцог с улыбкой добавил:

— Весьма прискорбно, когда чувства, которые дисциплина призвана обуздать, выходят из-под контроля и становятся достоянием глаз окружающих.

Ему было ясно, что сейчас они оба думают о том, что во время свадьбы он сам плохо контролировал свои; смеясь одними глазами, он заметил:

— По крайней мере я не спрятался под скатерть. Магнолия радостно рассмеялась.

— Это было бы недостойно вас. Нет, вы стояли вытянувшись в струнку, как подобает солдату. А глаза ваши метали молнии, и сердце тоже, я полагаю.

— Вы заставляете меня краснеть, — проворчал герцог.

— Я несправедлива к вам, — быстро добавила Магнолия. — Не думаю… чтобы кто-нибудь из гостей понял… каковы были ваши истинные… чувства.

— Тем не менее я это запомню, — возразил герцог, — ив следующий раз при подобных обстоятельствах постараюсь не попадаться вам на глаза.

Магнолия опять рассмеялась и спросила:

— Вы что, предлагаете нам сыграть еще одну свадьбу?

— Боже упаси! — полусерьезно воскликнул герцог. — Но ведь ваша мамочка захочет отпраздновать годовщину нашей свадьбы, а возможно, и….

Он осекся, обнаружив, что чуть было не сказал «крестины», и подумал, что при нынешнем положении вещей у него вряд ли есть надежда услышать перезвон колоколов, по давней традиции возвещающий, что в семействе Вернов родился наследник.

И конечно, не будет ни фейерверков, ни праздника для работников и арендаторов, который неизменно устраивался в честь совершеннолетия наследника.

И внезапно он понял, что, несмотря на увлекательные беседы и дружбу, возникшую между ними за последние несколько дней, их брак все равно остался подделкой. Герцог поставил на стол бокал и, положив ладонь на руку Магнолии, изменившимся голосом произнес:

— Мне необходимо очень серьезно поговорить с вами, Магнолия.

Она сразу же, как это бывало и раньше, догадалась, о чем он думает, вскрикнула, отдернула руку и встала:

— Нет… нет… нам… нам не о чем говорить… не о чем… я хочу пойти на палубу….

Боясь, что он остановит ее, Магнолия выскочила из-за стола и, схватив со стула легкую шаль, которая так шла к ее платью, выскользнула из салона, прежде чем герцог успел встать со своего кресла.

Он слышал, как она взбегает по трапу, но не сделал попытки ее догнать. Вместо этого он крепко сжал зубы и обозвал себя нетерпеливым болваном.

Только потому, что Магнолия так беззаботно и искренне разговаривала с ним после выхода в море, он почти забыл о ее страхе.

Он слишком опрометчиво решил, что начал ей нравиться, и в результате ему предстоит начинать все сначала: снова завоевать ее доверие, снова убедить ее, что он друг, а не враг.

Он хорошо знал, как этого достичь, но все равно ситуация представлялась ему крайне тревожной.

Долго ли будет продолжаться эта игра?

Герцогу было понятно, почему Магнолия отвергла его сразу же после их скоропалительной свадьбы. Но удастся ли ему когда-нибудь добиться того, что она увидит в нем законного мужа… и даже любовника?..

Последнее слово, внезапно возникшее у него в голове, сразило его наповал.

Герцог вдруг осознал, что, если говорить начистоту, он уже давно желает Магнолию.

В самом деле, надо быть слепым и глухим, чтобы остаться равнодушным к ее красоте, к неизъяснимому очарованию ее мягкого и тихого, словно дыхание, голоса.

Этот голос отличался от голосов других женщин, которых герцог встречал на своем пути; музыка, звучащая в нем, делала любую беседу, даже самую серьезную, изысканной, или лучше сказать, чарующей.

Ему нравилось, как она двигается, нравилась та грация и гордость, с которой она несла свою маленькую головку на длинной лебединой шее.

«Она очаровательна! — думал герцог. — И, черт побери, она — моя жена!»

Он клял себя не только за то, что был нетерпелив, но и за то, что слишком легко поддался влиянию юга и солнца, а главным образом, ощущению того, что находится наедине с желанной женщиной.

«Бог знает, каким бесчувственным чурбаном я должен быть, чтобы не возжелать ее», — пытался оправдаться герцог.

В то же время он понимал, что в своих попытках завоевать сердце Магнолии проявил излишнюю торопливость, но ведь ему еще никогда не приходилось этого делать.

В прошлом победа всегда доставалась ему без особых усилий. Более того, ему казалось, что женщина должна быть счастлива оттого, что он обратил на нее внимание.

Но в отношениях с Магнолией все складывалось совершенно иначе, и он оказался настолько глуп, что вновь напугал ее, тем самым еще больше усложнив свою задачу.

Он осознал вдруг, что проводит кампанию, которая ему совершенно в новинку, и ему придется применять тактику, с которой почти незнаком.

Герцог принялся разрабатывать план операции, которая, как он догадывался, будет весьма затяжной и вовсе не гарантирует полной победы.

А вдруг вместо того, чтобы понравиться ей, он вызовет в ней такую ненависть, что, вернувшись в Англию, Магнолия сбежит от него, как уже пыталась сбежать в ночь после свадьбы?

Он подумал о позоре и неприятностях, которые за этим последуют, и о том, как пуста и холодна станет его жизнь — настолько, что он даже сейчас задумался, а нужна ли она ему будет вообще.

Герцог был не из тех, кто, будучи женат, увивается за каждой юбкой.

Он всегда считал это не только предательством, но и несправедливостью, ибо женщина лишена возможности получать запретные удовольствия, доступные мужчинам.

Он всегда испытывал отвращение, слыша слова:

— Моя жена? Она у меня в деревне, как в сейфе!

Он знал мужчин, которые все свободное время отдавали поиску развлечений, и давным-давно поклялся себе, что не станет таким, как они, когда женится, тайным любовным связям не будет места в его жизни.

Он вспомнил об этом и тут же подумал, что леди Эдит назвала бы эту позицию еще одним устаревшим идеалом.

Тем не менее менять ее герцог не собирался. Вместе с тем он был достаточно практичен, чтобы понимать — жизнь с женой, не желающей делить с ним ложе, будет бесцельной и одинокой.

Мужчине необходима женщина, и, раз уж герцог теперь не сражается на северо-западной границе, он вынужден искать себе женщину здесь, в Англии.

Более того, раз он уже женился, герцог хотел жить с семьей в замке, чтобы там звенели детские крики и детские комнаты, в которых вырос он сам, снова использовались по назначению.