Маленькая красная кнопка (СИ) - Семакова Татьяна. Страница 42

Ни коляски, ни санок, а снега выпало прилично. Напрягаюсь и кидаюсь к окну, видя, как он сажает его в машину. Он что, вот так просто возьмёт и увезёт его?! Да как же!

Выбегаю из подъезда, в чём была. В футболке, спортивных штанах, без обуви, с нелепым неряшливым пучком на голове. Успеваю прыгнуть в машину, на заднее сиденье, пока он не уехал, а он тут же трогается с места.

— Какого хрена?! — шиплю гневно, подавшись вперёд.

— Я сказал — одевайся, — пожимает плечами с невозмутимым лицом, — ты выбрала свой вариант.

— Ты хотел увезти его! Куда ты едешь?!

— Пристегнись.

Рычу раздражённо, но пристёгиваюсь, жду объяснений.

— Ну и?!

А в ответ — тишина. Огни мелькают, Ромка вырубился, а я начинаю узнавать дорогу и понимаю, что он едет в тот самый дом, в котором мы жили.

Нас встречают. Моя мама, его, забирают очухавшегося внука прямо из машины и идут с ним на задний двор, а Тимур разворачивается ко мне.

— И что всё это значит? — спрашиваю со вздохом.

— Сейчас объясню, — едва заметно улыбается и выходит, обходя машину и открывая дверцу с моей стороны. Подхватывает на руки и несёт в дом.

— У меня есть ноги… — ворчу, чувствуя себя глупо.

— А у меня — предел, — вздыхает в ответ и распахивается дверь, ставя меня на пол.

Снимает куртку и обнимает со спины, пока я во все глаза таращусь на украшенный огоньками первый этаж. По всему потолку сетка гирлянд, как звёздное небо, искрится, переливается, создаёт уют и ощущение праздника.

— Ты вспомнил про мой день рождения? — спрашиваю, задрав голову.

— Я о нём не забывал. И я так больше не могу.

— О чём ты? — голос дрогнул, а я напряглась всем телом.

— Эти свободные отношения, — отвечает тихо, — я так больше не могу. Я пытался это принять, пытался думать философски, уговаривал себя, два года назад было ровно то же самое, и ничего, выжил, справился, и тут смогу. Нихера подобного! Спать без вас больше не могу, жрать не могу, кишки сводит от одной мысли, что ты с кем-то другим. Уже похер даже с кем конкретно, уже даже турок не бесит, как отдельная единица общества, он даже как-то привычнее… а что, если кто-то другой? Не мудак, нормальный, адекватный мужик, без прошлого, с будущим, с настоящим. Внимательный, заботливый, чуткий, который не будет беситься по мелочам, тайно мечтая окунуть ребёнка в сугроб вниз головой за очередную истерику на пустом месте. И останется мне какая-нибудь суббота раз в месяц, когда я смогу с сыном пообщаться…

— То есть, свобода только в одностороннем порядке? — спрашиваю возмущённо, вновь задирая голову. Тимур смотрит на меня хмуро и уточняет:

— Ты дура?

— Офигенно… — закатываю глаза, а он начинает медленно продвигаться вместе со мной в сторону гостиной, снимая обувь на ходу.

— Диана, у меня не было других женщин с той ночи после бара.

— Да как же… — фыркаю презрительно. — Я своими глазами видела двух.

— И ни с одной из них ничего не было.

— Что-то, да было, — отвечаю язвительно, а он шумно выдыхает мне в голову:

— Тебе придётся поверить мне на слово, я никак не смогу доказать. Мне никто больше не нужен, давно уже. Никто. Только ты, но, чёрт… вся. Не могу делить тебя с кем-то, просто не могу, я на стенку лезу. Дурею, зверею, прихожу в себя, когда ты рядом, а потом всё заново. Хватит. Мне сорокет уже, я устал, я выдохся.

— И что ты предлагаешь? — спрашиваю, сглотнув ком в горле.

— Сейчас узнаешь, — открывает двери в гостиную и я вижу на ковре большую коробку.

— Ты купил новую стиралку, — говорю с недоумением, вскинув брови. — Если это какой-то намёк, я ни черта не поняла.

— Коробка — не тебе, — фыркает весело и машет рукой в окно.

Мама запускает через веранду Романа Тимуровича, тот падает с первым же шагом и дальше продолжает движение уже на четвереньках с протяжным «а-а-а». Достигает цели, Тимур жестом фокусника снимает с него варежки и шапку, пытается расстегнуть куртку, но сын уже поглощён поисками края красного скотча, начинает вырываться и капризничать.

— Я тебя когда-нибудь точно в сугроб кину… — бубнит Соболев тихо, — летом.

Справляется с курткой, справляется со штанами и наконец-то выдыхает, отшвыривая всё в сторону.

— Это займёт какое-то время, — говорит деловито и встаёт рядом со мной наблюдать, как Роман преодолевает трудности. Через пять минут не выдерживает, сам открывает коробку, ставит в неё сына, тот приседает и выныривает с маленькой коробочкой в руках, демонстрируя находку. — Это маме отдай, — бурчит Тимур, сын тут же открывает её, быстро достаёт кольцо и пробует его за зуб. — Да ну сожри его ещё! — рявкает Соболев, отнимает кольцо и по гостиной разносится вой сработавшей в маленьком тельце сигнализации. — Мужик, мы так не договаривались! Мы репетировали! Тебе — большая коробка, маме — маленькая! Да завали ты уже… иди сюда… — суёт мне в руку кольцо, достаёт Рому и подбрасывает его на вытянутых руках к потолку.

— Тимур! — успеваю выкрикнуть, прежде чем сын протягивает ручку, цепляется за сетку огоньков и вместе с ней летит в руки отца, опуская звёздное небо нам на головы. Сразу же перестаёт плакать, Тимур возвращает его в картонный манеж, где он возится с фонариками, а я разглядываю кольцо, жутко нервничая и боясь поднять взгляд.

— Нахер свободу, — говорит Тимур тихо и подходит вплотную, обнимая. — Ты и я.

— Я… я должна тебе кое-что сказать, — решаюсь, поднимая голову и заглядывая ему в глаза.

— Ди, я не слепой, — улыбается немного грустно и запускает руку в мои волосы. — Ты бледная с зеленоватым оттенком, включаешь воду, если заходишь в туалет, не завтракаешь, не пьёшь кофе, дуешь губы по пустякам и плачешь, когда сын нежничает. У меня все шансы отплатить Купрееву той же монетой. Если, конечно, ты скажешь «да».

— Ребёнок не от Артёма.

— Ибрагимчик симпатичный, я переживу, — пожимает плечами с невозмутимым лицом.

— Ты дебил, Соболев? — начинаю раздражаться, отступая назад. — Я не спала с Ибрагимом больше двух лет!

— В смысле?! — срывается на возмущённый рык. — Нахера тогда эти свободные отношения?!

— Подумай, — бурчу в ответ, отводя взгляд.

— Твою мать… серьёзно? Ты дала мне карт-бланш?

— Как видишь, мог бы не париться и жить, как тебе удобно, — отвечаю язвительно и тыкаю в него кольцом, — забери. Это не требуется. Я так сильно люблю тебя, что готова мириться с чем угодно.

Соболев с минуту смотрит поверх моего плеча, а потом начинает глупо улыбаться.

— Скажи.

— Что? — бурчу недовольно.

— Не трави… то, что ты должна была сказать, едва узнала сама. То, что два года назад вывернуло меня наизнанку. То, что я мечтал услышать от тебя ещё хоть раз. Скажи.

— Сначала ты, — ухмыляюсь победно, а Тимур тихо смеётся:

— Переводчица бизнесмена…

— Я рожу раньше, чем ты признаешься… — замечаю ненавязчиво.

— Я тебя люблю, — говорит быстро.

— Где чувство, Соболев? Где эмоция? Скажи так, чтобы выдавить из меня слезу! Это не так сложно, я беременна, у меня гормоны изо всех щелей!

— Повтори, — улыбается, таращась мне в глаза.

— Тимур, я беременна, — говорю без издёвок, серьёзно, сама поражаясь тому, с каким волнением звучит мой голос.

— Как же я тебя люблю… — бормочет мне на ухо, крепко прижимая к себе. — Ты выйдешь за меня, даже не мечтай о том, что у тебя когда-нибудь будет другой. Я не отпущу тебя, никогда. Моя переводчица. Моя, чёрт возьми! Только моя…

— У меня батя уголовник, — говорю ему в шею, — это тебе информация на случай, если решишь изменить.

— Где кольцо? — смеётся, отпуская меня.

Что, не страшно? Давай по-другому…

— У меня… — бормочу, разжимаю левую руку прямо перед ним, но там пусто.

Роман Тимурович выбрался из коробки, поднимает на нас взгляд, а Тимур бледнеет на глазах.

— Сын, открой рот… — бормочет, падая рядом с ним на колени.

— Тимур, — окликаю строго, но он не реагирует. — Соболев!

— Чего?! — рявкает снизу вверх, а я демонстрирую ему безымянный палец правой руки, на котором красуется обручальное кольцо.