Недотрога (СИ) - Невинная Яна. Страница 24

С богом… Вспомнив пожелание худрука, усмехнулась.

Где тут Господь? В этом мрачном вертепе с жаждущей вычурных зрелищ публикой? Пресыщенной, голодной до чужой обнаженной плоти, жадной до тайного чувства превосходства над выступающими на сцене. Несчастными девушками, выставленными напоказ, которые демонстрируют свои прелести под видом музыкальных или танцевальных номеров.

Глядите-ка, целая официальная труппа, у них даже художественный руководитель есть, какой-то там известный в околомузыкальных кругах уважаемый деятель. У нас тут не стриптиз-клуб доморощенный, а элитное культурное заведение. Так, наверное, кичится Суворов, представляя всем любимое детище.

Вот только на маленькой сцене, куда я вышла на шатающихся ногах, приходится выступать голой. Да, меня прикрывают волосы, но я не чувствую, что это как-то спасает.

Неважно, что я там исполняю, никого не волнует моя музыка. Прав был Суворов, ой как прав. Липкие обшаривающие меня взгляды похотливых мужчин чувствую физически, они пробирают до дрожи, вызывают озноб, лихорадку, я уже не в себе и не понимаю толком, где я и даже кто я… Как будто сознание отделилось и куда-то улетучилось, а под светом направленного на меня прожектора осталась лишь пустая оболочка, кто-то другой — не я.

Какая-то другая Таисия, дешевка, обычная, не та возвышенная личность, которой я себя всегда мнила, а продажная девка, потерявшая собственное достоинство. Пусть ради спасения близкого человека. Но это не меняет сути происходящего. Я унижена и растоптана. Меня коварно использовали и отомстили по полной программе.

Закрываю глаза, чтобы отгородиться от чудовищной реальности. Но разве это может хоть сколько-нибудь помочь? Кожей чувствую, что все пялятся, прожигают взглядами, наверняка мечтая, чтобы раздвинула ноги, чтобы из-под завесы волос выглянули соски.

Хотят видеть больше, жаждут заполучить мое тело. Ведь разве интересно просто смотреть? Холод сковывает меня цепкими ледяными пальцами, когда понимаю, что это лишь начало. Суворов точно задумал что-то большее, чем позор на сцене. Но эта мысль тонет в шквале аплодисментов, в улюлюканье толпы, рукоплескающей моему выступлению. Выступлению, которое я закончила, даже не заметив этого. Даже не поняв, когда пальцы сжали смычок и сыграли симфонию моего унижения.

Я не способна была сосредоточиться на новой, едва выученной мелодии, а изливала свою неизбывную боль в самой протяжной и меланхоличной сюите, которую только смогла обнаружить среди осколков разбитого вдребезги самосознания. Возможно, это даже импровизация. Спроси меня, и я не отвечу, что исполняла. Сумбурный крик души, зов о помощи, направленный на кого-то доброго и искреннего, кто смог бы откликнуться…

— Браво! Бис!

— Еще!

— Давай еще, детка, жги!

— Покажи больше!

Слышала я с ужасом со всех сторон, пока уши словно не наполнились ватой, и отдельные выкрики не переросли в адскую непонятную какофонию.

Ну уж нет, не дождетесь! Стремительно поднявшись, я бросилась вон со сцены за кулисы, а там обеспокоенный Альберт со страдальческим выражением лица накинул мне на плечи черный плащ.

— Всё закончилось, всё позади, — бормотал он, пытаясь меня утешить, но я, дрожа от непрекращающегося холода, его не услышала. Вообще не понимала, что происходит и куда мы идем, пока не осознала, что худрук настойчиво убеждает меня бежать отсюда и немедленно.

— Ты должна сейчас же уехать, Таисия!

— Почему? Что случилось? — отбивалась я, желая лишь одного: спрятаться в какой-нибудь темной маленькой коморке и умереть.

— Ты не представляешь, что последует. Они захотят купить тебя.

— Кто — они? — непонимающе бормотала я, кутаясь в плащ. — Зачем купить? Как это?

— Я услышал краем уха, как тут обстоит дело с девочками из труппы. Они выставляют себя на кон, так можно заработать кучу денег, поймать богатого клиента. Они мечтают стать чертовыми Золушками, не понимая, что становятся обычными, правда, весьма дорогими проститутками! Но ты не такая! Тебе нужно бежать отсюда, спрятаться и никогда больше не попадаться на пути Суворова и его партнеров!

— Вы не знаете всего, — с надрывом вскрикнула я, осознав весь ужас катастрофы. Было так хорошо с кем-то поделиться, я уже не могла держать в себе тайны и боль. — Я связана контрактом, а Суворов шантажирует меня. Он угрожает моей матери, она в тюрьме по сфабрикованному обвинению…

Я рассказала всё — сбивчиво, то и дело рыдая и припадая к теплой груди Альберта, ставшего вдруг таким близким, единственным человеком, способным даровать утешение и поддержку. Но что он может сделать против могущественного Суворова с его грандиозными планами в отношении нашей семьи? Да ничего…

— М-да, дело плохо. Попала ты в переплет, девочка. Но… Я могу ошибаться, конечно, но мне всегда казалось, что я хорошо разбираюсь в людях. И вот что я думаю. Максим — вовсе не такое жуткое чудовище, каким хочет показаться. Он продемонстрировал тебе худшие свои стороны и гадкие намерения, но он просто зол из-за сложившейся ситуации с отцом. Переживает за него. Но уверен, что он ничего тебе не сделает и не тронет твою мать, если ты временно исчезнешь. Ему же важно дать понять, что месть осуществилась. А если ты пропадешь, перед кем хорохориться?

— Вы не знаете, как он думает. Это всё только предположения. Я боюсь сделать хуже. Мне нужно продумывать каждый свой шаг, чтобы не совершить ошибку. Я и так их наделала слишком много…

— Но пойми, Тая! Он поведет тебя той дорогой, с которой не сойти никогда! Ты станешь по его велению раздвигать ноги перед любым: старым, толстым, мерзким… кем угодно. Возможно, он продаст тебя нескольким людям. В гневе. А потом обязательно пожалеет. Непременно! Да и Николай Дмитриевич — разве он простит сыну подобное? Ведь он к тебе относится как к дочери, если я верно понял. Ты сама посуди. Сейчас ты выступила, дала ему небольшое удовлетворение от совершенной мести. Он успокоится на время, а пока ты спрячешься, он подумает о своем поведении. Я верю в это, свято верю! Иначе и не стоит давать людям шанс на веру, иначе человечество потеряно и не достойно спасения!

— Вы очень убедительно говорите, Альберт, и не представляете, как я хочу вам поверить, но вдруг это не так? Вдруг он осуществит то, что обещал? Навредит матери?

— Нет, не думаю. Я поговорю с ним…

— Не стоит! — Схватив за руку этого доброго сострадательного человека, я прошептала: — Вы не можете знать, что случится после вашего вмешательства. Не хочу, чтобы он вам как-то навредил Думаю, надо попробовать мне поговорить с ним.

— Не смей, Тая! Он тут же, сегодня же продаст тебя тому, кто больше заплатит! Этот мерзкий аукцион начнется с минуту на минуту. Надо уходить! У тебя есть где перекантоваться? Есть надежное место, где тебя не найдут?

Наверное, мне не стоило поддаваться на речи Альберта, казавшиеся спасительной соломинкой для утопающего, но я не выдержала и пошла у него на поводу, желая как можно скорее сбежать из дьявольского клуба. И у меня не было иного пути, как набрать номер Славы.

К кому еще я могла обратиться? Только к нему. Ведь он предлагал руку помощи, просил звонить в любое время дня и ночи, а уж в экстренных ситуациях — тем более. Пока он, окрыленный моей просьбой, летел, как Супермен, меня спасать, я куталась в плащ и топтала, топтала, намеренно и жестоко, ни в чем не повинную маску, брошенную на пол. Вымещая на ней ненависть к Суворову и калечащую душу боль, вот только накал этих чувств не понижался, и мне было сложно, очень сложно, потому что я не привыкла так сильно ненавидеть, я не испытывала такой запредельной боли и такого ужасного стыда. И не понимала, не могла осознать разумом, как возможно от одного человека получить так много зла. Как он живет со всем этим злом, пропитанный им насквозь?

Люди не должны причинять столько боли другим, особенно если эти другие не заслуживают подобного отношения… Несправедливость выпавшей на мою долю мести раздирала в клочья всё мое самообладание. Я как будто билась со штормовыми волнами, болтаясь в кромешной тьме в бурном океане, подобно утлому суденышку, обреченному на погибель…