Король Теней (ЛП) - Маккаммон Роберт Рик. Страница 40

— Особенно для молодого человека, которого в Нью-Йорке ждет его возлюбленная, так?

— Именно.

— Это черт знает что, я согласен. Но я тебе вот, что скажу… почему бы тебе не пойти со мной завтра в то место, которое я здесь посетил? Ты сможешь принять ванну и побриться. Это сотворило чудеса с моим мировоззрением. А в качестве платы тебе нужно лишь вымыть ванну и подмести пол. Это достаточно просто, хотя там было немного пыльно, и моему носу это не понравилось. Что скажешь?

Мэтью не пришлось долго раздумывать над ответом.

— Меня это устраивает.

— Хорошо. — Хадсон повернулся лицом к кораблям в море. Океан мерцал багровым отблеском заходящего солнца. — И завтра я собираюсь рассмотреть возможность присоединения к одной из этих команд. Хочу провести время с пользой.

— Разумный план, — согласился Мэтью.

Хадсон кивнул, не отрывая взгляда от лодок.

— Хм, — тихо протянул он. — Разумный. Вот это интересное слово.

Мэтью ничего не сказал. По лицу Хадсона он видел, что его что-то беспокоит, но не знал, что именно, поэтому терпеливо ждал, когда Великий снова заговорит.

— Разумно, — повторил Хадсон. — Знаешь, есть кое-что, что мне не совсем понятно.

— Например то, что король Фавор и Фрателло заговорили на нашем языке почти как оксфордские профессора, хотя вчера они едва могли связать два слова?

— Отчасти. Но я сейчас скорее о татуировке на тыльной стороне левой руки Фрателло. Я заметил ее, когда он наливал мне вино прошлой ночью. Полагаю, ты тоже ее видел?

Мэтью вспомнил рисунок: выцветший от времени якорь на старой загорелой коже с именем Руби под ним.

— Видел, — сказал он. — И что же ты насчет нее думаешь?

— Вот мы и встретились с тем, чего не знает юный Мэтью. — Хадсон добродушно улыбнулся. — Очевидно, ты не изучал военно-морскую историю?

— А ты изучал, — кивнул Мэтью. Это не было вопросом.

— Я, конечно, не оксфордский студент, но я знаю вот что: я сражался во второй Голландской войне, но ведь была и первая. В мае 1652 года произошло то, что сейчас называется битвой при Гудвин-Сэндс [26], между нами и Голландской республикой. Двадцать пять английских кораблей против сорока семи голландских. Мы хорошо себя проявили, но интересно не это. А то, что одним из знаменитых кораблей был «Рубин» [27]. О, да, это история способна взволновать юношеское сердце, поэтому я запомнил ее хорошо.

— Ясно. И что с того?

— И я не думаю, что Руби — это имя женщины из прошлого Фрателло… если только не сравнивать женщину с кораблем. — Хадсон пристально посмотрел на Мэтью. — Якорь — это универсальный символ принадлежности к экипажу. Я полагаю, что Фрателло служил на борту «Рубина». Не знаю, участвовал ли он в той битве, но… Мэтью, я думаю, что Фрателло — англичанин.

— Он говорит, что родился здесь и никогда не уезжал.

— Да, он так говорит, — кивнул Хадсон. — Вопрос только в том, почему.

— Потому что это правда? — пожал плечами Мэтью.

— Так ли это? Разве то, что он англичанин, не объясняет того, как внезапно он вспомнил английский язык. И Фавор тоже, если уж на то пошло. Да, они загорелые и похожи для нас на иностранцев. Возможно, они даже утеряли некоторые свойственные нашим землякам интонации, но… «Рубин», Мэтью! Это буквально глас из прошлого, выбитый на его коже!

Мэтью нахмурился.

— «Руби» может быть именем его жены. И... Май 1652 года? Пятьдесят два года назад? Я бы сказал, что ему под шестьдесят. По-твоему, он был в море в детстве?

— Да, — воодушевился Хадсон. — Тут ты попал в точку. Мальчики на военных кораблях служат, чтобы подтаскивать мешки с порохом к пушкам. Этим мальчикам обычно по двенадцать-четырнадцать лет. Я полагаю, что Фрателло был «пороховой обезьянкой» на британском корабле «Рубин». А вот насчет того, что он никогда не покидал Голгофу… тут мы переходим к твоей специализации.

— Моей специализации?

— Любопытство. То самое качество, что не дает тебе спать по ночам.

— Оно бывает губительным, — возразил Мэтью.

— С тебя несколько раз чуть не содрали кожу, но ты цел и невредим.

— По большей части, — сказал Мэтью и коснулся шрама на лбу, оставленного когтем медведя, известного под именем Джек Одноглазый. Он посмотрел вдаль и увидел, как лодки одна за одной начинают подплывать к причалу. Свет продолжал угасать. В окнах домов начали зажигаться фонари, а внизу, на улицах под дворцом, начали загораться факелы.

Фрателло — англичанин? — задумался Мэтью. — И король Фавор, возможно, тоже?

Вчера утром Фрателло не узнал (или сделал вид, что не узнал) морской флаг Великобритании, который реял на мачте «Немезиды». Также он сказал (но, возможно, притворился), что не знает ни что такое Лондон, ни что такое Венеция.

Почему?

— Не понимаю, зачем ему притворяться, — сказал Мэтью после недолгих раздумий. — В чем может быть причина такого обмана? Когда мы увидели его впервые, Фрателло не понимал наш язык. Я хочу сказать… мне не кажется, что он притворялся.

— Как тебе будет угодно, — пожал плечами Хадсон. — Но разве ты не заметил, что Фрателло и Фавор чертовски быстро поняли друг друга?

Мэтью задумался. Это было правдой. И линия предположений, которую развивал Хадсон, приводила к другому вопросу: если Фрателло и Фавор по какой-то причине лгали о своем происхождении, не лгали ли они также о предполагаемой банде разбойников, которые перепилили стойку руля?

— Я вижу, — с легкой полуулыбкой сказал Хадсон, — что распалил огонь.

— Теперь остается либо погасить пламя, либо выяснить, почему была использована трутница, — продолжил метафору Мэтью. — Я расспрошу Фрателло о татуировке, когда увижу его в следующий раз.

— Хорошо. Но я хотел бы присутствовать при этом.

Пока два джентльмена из Нью-Йорка беседовали во дворе, Маккавей ДеКей прогуливался по улицам Голгофы. Свет факелов изредка попадал на него, но не достигал лица, скрытого белой треуголкой с золотой лентой. Он был человеком порядка и точности, и сложившаяся ситуация, прервавшая его поездку и заточившая его на этом треклятом острове, разрывала его душу в клочья. Неприятность за обеденным столом обязывала его хорошенько продумать все детали истории для Страуда и Тэллоу, потому что на деле, если верить Блэку, вызов демона и впрямь требовал человеческих жертв. Чтобы сделать цель поездки правдоподобной, была придумана небылица о вороватом римском генерале Мавсее Караузии, который бежал из Италии в Британию в 286 году н.э. и стал самопровозглашенным императором на родине ДеКея, где правил в течение семи лет. Эта история пришлась по вкусу экспедиции. Теперь оставалось лишь, чтобы все в нее верили.

ДеКей дошел до конца одной улицы и свернул на другую. Он прошел мимо нескольких островитян, которые бросили на него быстрые взгляды, но не стали рассматривать его.

Строения из красного камня возвышались вокруг него, словно тюремные стены. Осознание, что он в ловушке, заставляло его нервы заостряться, как бритвы. Что касается бритв: на следующий день ему придется попросить Фалькенберга побрить его, так как он два дня обходился без лезвия, а волосы там, где они росли отдельными участками под маской, вызывали раздражение.

Снимать маску каждый раз было трудно, это действие нарушало душевный порядок ДеКея. Пусть Фалькенберг уже не раз удостаивался этого зрелища, но все же нельзя было не замечать, что он каждый раз слегка вздрагивает, сталкиваясь с ним.

ДеКей обдумывал идею принять ванну в дополнение к бритью, когда завернул за угол и чуть не столкнулся с другой идущей фигурой. Оба остановились, и в свете факела ДеКей рассмотрел лицо молодой женщины. Она, казалось, не была поражена его появлением, но замерла с корзиной чего-то, похожего на сложенную одежду, в руках.