Искушение Торильи - Картленд Барбара. Страница 6

— И все-таки я чувствую себя спокойнее, когда ты останавливаешься у друзей, — не унималась вдова.

— Нет, я не стану этого делать! — возразил Хэвингэм. — И не надо беспокоиться, мама, — я буду путешествовать инкогнито, как всегда.

Маркиз был знаменит как представитель высшего света, но особую известность он приобрел чуть ли не в каждом уголке страны как владелец конюшни с великолепными скаковыми лошадьми.

А посему, останавливаясь в гостиницах или на почтовых станциях, он пользовался одним из своих меньших титулов.

Вот и теперь Гаррис записал своего хозяина в «Пелигане» как сэра Александра Эбди, дабы избежать приставаний попрошаек, обычно досаждавших ему на скачках в Лондоне своими просьбами или же — в худшем случае — претензиями на дружбу, якобы сложившуюся во время войны.

Маркиз вошел в «Пелиган» со двора и обнаружил за дверью ожидавшего его Гарриса.

С камердинером был и старший конюх, также отправленный вперед, чтобы приглядеть за лошадьми.

— Добрый вечер, милорд, — дуэтом приветствовали они хозяина.

— Превосходная вышла скачка, Дэн, — сообщил маркиз конюху. — Новые гнедые стоят потраченных денег, до последнего пенни.

— Рад слышать это, милорд.

— Сегодня я их гнал, поэтому завтра отнесись к ним помягче, — велел Хэвингэм. — Пригляди за новым конюхом. Он торопыга.

— Будет исполнено, милорд.

Маркиз последовал за Гаррисом — сперва по узкому коридору, а затем вверх по старинной дубовой лестнице.

Поднимаясь, он прислушался к шуму в кофейне: собравшиеся на скачки, по-видимому, уже отмечали итоги состязаний: кто праздновал победу, а кто в вине топил печаль.

Гаррис провел маркиза в уютную спальню с окном и широкой кроватью под балдахином на четырех столбах.

Маркиз привык к тому, что старшие слуги не отделяют себя от своего хозяина и его собственности, а потому просто сказал:

— Я напрочь забыл о том, что в Донкастере на этой неделе скачки.

— Похоже, ваша светлость действительно забыли об этом, — ответил Гаррис. — А поскольку мы никогда не выставляем наших животных на весенние состязания, это событие, милорд, ускользнуло и из моей памяти.

— Стало быть, здесь чертовски людно теперь.

— С сожалением вынужден это признать, милорд. Но я снял отдельную комнату, и едва пи ваша светлость почувствует неудобства. — Чуть помедлив, Гаррис добавил нерешительно:

— Мне очень жаль, милорд, но я вынужден признаться, что не сумел снять соседнюю спальню.

Маркиз ничего не ответил, и, помогая ему снять пальто. Гаррис продолжал:

— Это жалкая комнатушка, милорд, и я уговорил хозяина гостиницы не сдавать ее джентльменам, которые могут оказаться слишком шумными соседями. Он обещал сдать ее леди; надеюсь, она не потревожит вашу светлость.

Маркиз опять промолчал, но мысль, что кто-то может нарушить его сон стуком в соседнюю дверь, была ему неприятна.

Будучи по природе своей весьма деятельным человеком, Хэвингэм предпочитал отходить ко сну в абсолютной тишине.

Зная это пристрастие своего господина, слуги всегда старались снять и соседнюю с его комнатой спальню, причем в случае необходимости с обеих сторон.

Маркиз понимал, что в подобной ситуации сделать это просто невозможно и винил только себя, однако рассудил философски: все-таки ему повезло уже в том, что для него нашлась комната во время скачек.

Хэвингэм был уверен, что Гаррису удалось выставить из комнаты какого-нибудь горемыку, чьи слуги не смогли проявить большую щедрость.

Безусловно, камердинер щедрой рукой заплатил и прислуге, чтобы его хозяин не почувствовал невнимания к себе.

Приняв ванну перед камином и переодевшись в вечернее платье, маркиз спустился в маленькую, теплую, уютную гостиную.

Обед оказался отменным, и прислуга вела себя безупречно.

Отужинав, Хэвингэм сел у камина пригубить бренди и пролистать газеты, которыми его обеспечил Гаррис.

Маркиз с удовлетворением отметил, что участвовавшие в скачках лошади не соответствовали его стандартам и не могли бы бросить вызов его конюшне.

Не понравилось маркизу лишь одно: о его лошадях даже не упомянули, хотя это можно было сделать.

Он принял решение выступить только на скачках в Сент-Педже в сентябре.

А вообще все свое внимание он обращал к Аскоту, потому что намеревался выиграть Золотой Кубок.

В разделе новостей он нашел привычные жалобы на сложности, которые испытывала страна, возвращаясь к мирной жизни. Сухие сообщения из парламента наводили обычную скуку. Жар очага и день, проведенный на воздухе, навевали сон, и, покончив с бренди, Хэвингэм поднялся наверх. Гаррис ожидал его, чтобы помочь раздеться.

Когда Хэвингэм ночевал в гостиницах или отелях, камердинер всегда застилал его постель домашними льняными простынями и подушками, которые они возили с собой.

— Не желает ли ваша светлость подняться завтра пораньше? — спросил Гаррис, уже успевший собрать одежду маркиза. Он покинет «Пелиган» на рассвете, чтобы совершить такое же путешествие, как сегодня, и приготовить все заранее к прибытию своего господина.

— Разбудите меня в восемь часов, — велел маркиз. — Вы приготовили для Джима мою одежду?

— Все что нужно — в гардеробе, милорд.

В голосе слуги слышалась обида за то, что маркиз счел необходимым проконтролировать его.

«Очень хорошо, — подумал маркиз, — что я возложил на Джима обязанности камердинера».

— Доброй ночи, милорд, — с почтением произнес Гаррис. — Надеюсь, вашу светлость не потревожат.

— И я тоже, — кивнул маркиз.

Последний раз оглядев комнату, Гаррис вышел, закрыв за собой дверь.

Сняв длинный шелковый халат, маркиз бросил его на кресло и забрался в постель.

Он не ошибся, посчитав ее удобной.

Погружаясь в перину, набитую гусиными перьями, Хэвингэм с удовлетворением подумал, что проведенный в одиночестве вечер ему импонирует больше, нежели скучные разговоры с хозяевами или — что еще хуже — званый обед в его честь в каком-нибудь сельском особняке.

До чего же тоскливо обмениваться любезностями с людьми, не имеющими с ним ничего общего! Утешало лишь то, что маркиз никогда более их не увидит.

Тонкие полотняные простыни холодили тело, золотое пламя в камине разгоняло мрак. Маркиз уже засыпал, когда на дубовой лестнице послышались тяжелые неуверенные шаги.

Он еще успел в полудреме подумать:

«Какого черта хозяин гостиницы не застелил лестницу ковром, как делают цивилизованные люди?!»— как вдруг раздался громкий стук в дверь.

На мгновение Хэвингэму почудилось, что ломятся в его дверь. Но потом, когда звук повторился, он понял, что стучат в дверь соседней комнаты.

— Кто… это? — прозвучал негромкий женский голос. Тем не менее маркиз услышал вопрос совершенно отчетливо и разгневался оттого, что стенка между двумя комнатами оказалась слишком тонкой.

— А мине нужно передать вам кое-что, мисс, штуковину, которую вы оставили в стоповой, — ответил мужской голос.

Природу странного акцента маркиз не мог определить, и вообще этот голос звучал необычно.

— Но я… я уверена в том, что ничего не забыла… внизу! — запротестовала женщина.

— Все у миня тута, мисс.

Маркиз пытался не думать о том, что происходит, но ему показалось, что женщина поднялась с постели.

В замке повернулся ключ.

— Не могу представить себе… — сказала она и чуть погодя воскликнула. — О, так это… вы!

— Да, я, — сказал мужчина совершенно другим голосом. — Вы ускользнули, не попрощавшись.

— Ио мне… мне нечего сказать… А у вас, сэр, нет права… разговаривать со мной.

— А я и не хочу говорить с вами.

— Вам не следовало… приходить сюда…

Пожалуйста, уйдите… уйдите.

Маркизу показалось, что женщина пытается закрыть дверь. И тут она закричала:

— Нет! Нет! Нельзя сюда входить! Уходите… уходите прочь, немедленно!

— Я хочу поговорить с вами.

— Пожалуйста… оставьте меня в покое… Вы не имеете права вламываться ко мне в… спальню.