Королевская клятва - Картленд Барбара. Страница 41

Сабина говорила без надрыва, и все же сомневаться в том, что произошедшее несчастье для нее было трагедией, не приходилось. Стоило только взглянуть в ее глаза.

— Вы хотите сказать, что нет никого больше, кто бы мог дать или одолжить вам сотню фунтов?

— Нет никого, кого мы могли бы попросить об этом, — ответила Сабина. — А что касается дачи в долг — что ж, это тоже невозможно. Понимаете ли, Гарри пообещал вернуть сотню фунтов, которые он уже взял у моего fiance, в течение года. Это значит, что он не сможет абсолютно ничего себе купить, на выплаты Артуру будет уходить почти все его жалованье.

— Я думал, вы сказали, что лорд Тетфорд дал ему денег.

— Он дал ему наличные франки, — ответила Сабина. — Но конечно, Гарри придется вернуть их.

— Несмотря на то что ваш брат тогда окажется в весьма стесненных обстоятельствах?

— Артур был очень рассержен на Гарри, — тихо проговорила Сабина. — Он… он не хотел бы делать… многое для моей семьи.

— И вы пришли ко мне.

Вы думаете, вы сможете нам помочь? — спросила Сабина, сжав руки. — Пожалуйста, пожалуйста, скажите, что можете. Я не знаю, что сделают мама и папа, если узнают, что Гарри попал в беду. Они так гордятся им. Он — их единственный сын, и до сих пор все у него шло так хорошо. Он получил продвижение по службе, когда был намного моложе, чем многие его сверстники. Если ему придется уйти из флота с позором, это разобьет им сердце. Прошу вас, помогите нам.

Цыганский король наклонился и сжал руки Сабины в своих.

— Послушайте, Сабина, — сказал он. — Вам не нужно умолять меня. Я хочу помочь вам, и я вам помогу.

— Поможете? О, спасибо, спасибо! — воскликнула Сабина. — Если бы вы только знали, что это для меня значит. Я всегда чувствовала, что каким-то образом вы меня не подведете, и как же я была права!

— Почему вы это чувствуете? — спросил цыганский король.

— Я не знаю, — ответила Сабина. — В вас есть что-то такое… всегда было… что заставляет меня доверять вам, чувствовать, что вы все поймете.

— А другие люди, наверное, не поняли вас? — спросил он.

Сабина отвернулась и высвободила руки.

— Некоторые… очень… нетерпимы к слабости и глупости других.

— Возможно, они не понимают и других вещей, — сказал цыган. — Например, как вы прекрасны, когда улыбаетесь, как трогательно печальны ваши глаза, когда вы грустны. Вы разве не знаете, что ваши глаза темнеют, когда вы напуганы, а когда вы счастливы, они светлеют и начинают сиять так, что все ваше лицо преображается?

Сабина глубоко вздохнула и поднялась.

— Я должна… идти, — торопливо сказала она. А вы пойдете… и найдете Катишу? Вы заставите ее вернуть деньги… немедленно?

— Вы уходите, потому что чувствуете, что должны так поступить? — спросил цыган. — Или потому, что боитесь меня слушать?

— Боюсь? — тихонько переспросила Сабина.

— Да, боитесь, — подтвердил он. — Вы убегаете, Сабина. Убегаете потому, что ваше сердце велит вам остаться.

Сабина замерла. Она ничего не ответила ему и потупила взгляд, уставившись на свои руки, в которых теребила перчатки для верховой езды.

— Неужели вам нечего мне сказать? — спросил он. Его голос был низкий и ласковый.

Она обернулась. Ее лицо было очень бледно, а губы слегка подрагивали.

— Да… мне есть что вам сказать, — сказала она. — Я хочу вас еще кое о чем попросить.

— О чем же? — спросил он.

— Пожалуйста… пожалуйста, не заставляйте меня… влюбляться в… вас.

Это был крик, который, казалось, исходил прямо из глубины ее души, — крик ребенка, который боится темноты. Он молча смотрел на нее. Мгновение никто из них не шевелился. Затем едва слышно он произнес:

— Разве уже не слишком поздно? Она отвела глаза.

— Да, слишком поздно, Сабина, — продолжал он. — Слишком поздно уходить, стараться забыть, что мы встретили друг друга, притворяться, что мы не стояли вместе и не разговаривали, что наши глаза не встречались и не говорили друг другу вещи, которые наши губы не смели даже прошептать. И я думаю, моя дорогая, если вы честны сами с собой, вы уже немножко меня любите.

— Нет! Нет! — прошептала Сабина.

— Тогда почему, — спросил он, — вы так дрожите? Почему я вижу, как бьется эта вот жилка на вашей шее, словно вы взволнованы? Да, взволнованы, Сабина, тем, что находитесь так близко от меня.

— Это… неправда! — простонала она. — Это неправда!

Вы клянетесь? — спросил он. — Поклянитесь сейчас, глядя мне в глаза. Неужели вы скажете, что с момента, как мы встретились, я ничего для вас не значил, что вы никогда не думали обо мне, что вы никогда не хотели увидеть меня вновь? Произнесите это четко и без колебаний, и я уйду из вашей жизни — и никогда в нее не вернусь.

— Я… не прошу… вас… об этом, — пробормотала Сабина.

— Но вы просили меня не заставлять вас влюбляться в себя, — продолжал цыган. — А я говорю вам, Сабина, что слишком поздно. Я даже не прикасаюсь к вам, а все же вы дрожите, словно я держу вас в своих объятиях. Ваше сердце быстро бьется, и вы тяжело дышите, словно ваши губы близко от моих. Я не прикасаюсь к вам, Сабина, и все же я думаю, что в глубине души вы хотите, чтобы я коснулся вас.

Она вскинула голову, предприняв последнюю попытку протестовать, и смело взглянула ему в лицо. Ее глаза были широко открыты, и в них был свет, который она не могла скрыть, да и выражение ее лица выдало всю правду. Мгновение она только дрожала, а затем почувствовала внезапный огонь ликования, который вдруг вспыхнул внутри и разлился по всему телу. Один его вид вызывал в ней восхищение и заставлял трепетать, словно он и в самом деле держал ее в своих объятиях.

И тут весь мир будто замер. В эту самую секунду их души были так близки, что они позабыли, что были двумя разными существами, а не единым целым. Наконец, словно человеческая природа не выдержала такого напряжения, он опустился на колени перед ней и поднес подол ее юбки к своим губам.

— Я люблю вас, Сабина, — сказал он. — Я у ваших ног. Я не буду навязываться вам или заключать вас в свои объятия, если это будет против вашей воли. Потому что я люблю вас так глубоко, я знаю, что ми предназначены друг другу, вы и я, — я не поцелую вас, пока вы сами не попросите меня, словом или делом. Но я был бы слеп, глух, глуп и недостоин вашей любви и своей, если бы не знал, что и вы тоже немного меня любите, как бы вы ни хотели это скрыть.

— Я… мы не можем… мы не должны… — пролепетала Сабина.

— Вы не должны, вы хотите сказать, — ответил цыган. — И все же почему нет? Я — мужчина. Я вас люблю. Я не могу предложить вам такую же жизнь, то же положение, которое может предложить вам лорд Тетфорд, зато я могу подарить вам счастье.

— О, прошу вас… — взмолилась Сабина. — Вы… не понимаете. — Она закрыла лицо руками и, отвернувшись от стоящего перед ней на коленях мужчины, опустилась в кресло.

— Дорогая, я заставил вас плакать! — воскликнул цыган. — Какой я глупец! Верьте, я не желаю вам ничего, кроме счастья!

— Я… я полагаю, я плачу от счастья, — ответила Сабина. — Я плачу потому, что вы так добры, так отзывчивы, так милы со мной. Если бы мы только встретились на несколько месяцев раньше! Но теперь… теперь слишком… слишком поздно!

Цыган поднялся с колен, посмотрел сверху вниз на ее опущенную голову, и на его лице появилось выражение любопытства.

— Почему слишком поздно? — спросил он.

— По… многим причинам, — прерывисто ответила Сабина. — Мама… так довольна, и есть… остальные девочки.

— Гарриет, Меллони, Ангелина и Клер, — перечислил цыган.

— Да… все… они, — ответила Сабина. — О, я знаю, Артур сказал, что не собирается… многое для них делать после того, как мы поженимся, но, возможно, мне удастся заставить его передумать. В любом случае они смогут распоряжаться многими моими вещами… одеждой, всеми деньгами, которые только у меня есть… И они смогут приехать и остаться у нас в доме. Они… и мама… рассчитывают на это!

— И это ни в какое сравнение не идет с гостеприимством цыганского лагеря.